Процесс

«Явные улики подтвердили обвинение в сношениях графини с Бурбонами, и вот Дюбарри перед судом. Страница за страницей Трибунал перелистывал книгу ее сумбурной жизни, в которой ничто не заслуживало снисхождения. Взрывом восторга встретила толпа, окружавшая Трибунал, смертный приговор ненавистной графине».

Процесс начался в 9 часов утра. Председательствовал Дюма, вице-председатель Трибунала, ему помогали трое судей. Был назначен адвокат, Шово-Лагард, который тщетно пытался двумя месяцами ранее защищать королеву. Фукье-Тенвиль скрупулезно отобрал членов коллегии присяжных. Совместно с мадам Дюбарри за соучастие судили банкира Ванденивера, шестидесяти шести лет, и двух его сыновей, Эдме Жана Батиста, двадцати девяти лет, и Антуана-Огюстена, тридцати двух лет.

Зал был битком набит жаждущими воочию увидеть женщину, чье имя не сходило с уст людей уже четверть века. «Вдова» Людовика ХV появилась в белом платье, ее плечи покрывала туго натянутая косынка. Всем своим видом обвиняемая пыталась подчеркнуть свою невиновность перед лицом сурового закона. После обычных формальностей по подтверждению личности подсудимой (мадам Дюбарри упорно определяла свой возраст в сорок два года), были заслушаны показания свидетелей, которые, собственно говоря, и представляют собой самый большой интерес в этом процессе. К сожалению, они не существуют в полном виде, поскольку официальная стенографическая запись процессов в ту пору была запрещена. Тем не менее один из присяжных, Топино-Лебрён, художник, ученик Давида, в нарушение установленного порядка делал заметки в ходе слушаний. Впоследствии художник участвовал в заговоре против Первого консула, был приговорен к смертной казни и казнен.

Среди его конфискованных бумаг были обнаружены и сделанные им записки, переданные в закрытую часть Архива полиции префектуры. Это объемистое досье было сожжено коммунарами в 1871 году, однако еще ранее историком Вателем с него была снята копия. Из нее современникам известно основное содержание показаний.

Грив заявил, что богатые друзья мадам Дюбарри развращали общественное настроение в Лувесьене, что она состояла в заговоре с Бриссаком, что кража драгоценностей была инсценирована и послужила предлогом для поездок в Англию. Он же подчеркнул подозрительность тесных отношений подсудимой с Фортом, которого Грив считал двойным английским агентом, и рассказал о яме в парке, где были спрятаны серебряная и золотая посуда, картины и драгоценности.

Блаш, комиссар общественной безопасности, шпионивший за мадам Дюбарри в Лондоне, утверждал, что она купила там дом для эмигранта генерала де Буийе, что снабжала сведениями Калонна и помогла герцогине д’Эгийон эмигрировать, выдав ее за свою горничную. Соглядатай также обвинил ее в том, что она надела траур, чтобы принять участие в поминальной службе по Людовику ХVI.

Графиня возразила, что в ее гардеробе были только черные платья, поскольку она носила траур по герцогу де Бриссаку, но это не произвело на присутствующих ни малейшего впечатления. Блаш также поставил ей в вину, что графиня уволила Саланава, поскольку тот был хорошим патриотом. Она посылала своего управляющего Морена действовать в муниципалитете Версаля, чтобы легче получить свидетельство о благонадежности.

Шевалье д’Эскур, полностью потерявший самообладание, признался, что был посредником по выдаче займа в 200 тысяч ливров банкирами Ванденивер герцогу де Роган-Шабо. Это подтверждало сочувствие мадам Дюбарри и банкиров миру эмиграции и обеспечивало необходимое основание для смертной казни. Чрезвычайно взволнованный и перепуганный, шевалье путался в показаниях, противоречил сам себе, в результате его показания не содержали ничего благоприятного для женщины, которую он хотел защитить. В результате Фукье-Тенвиль потребовал немедленно возбудить дело против данного свидетеля, пособника обвиняемой. Шевалье д’Эскура заключили в Консьержери и 11 декабря отправили на гильотину.

На этом заседание было закончено и возобновилось 7 декабря.

Первым дал показания Саланав, который стал теперь секретарем Комитета общественной безопасности в Версале. Он упорно старался не встречаться взглядом со своей бывшей хозяйкой, но привел длинный перечень аристократов, с которыми встречалась графиня. Жена Саланава заявила, что мадам Дюбарри незаконно вывезла с собой в Лондон герцогиню де Бранка.

Замор, которого считали основным свидетелем обвинения, тем временем стал секретарем Комитета общественной бдительности Версаля. «Неиспорченное дитя природы» продемонстрировало самую черную неблагодарность по отношению к своей благодетельнице, которая чуть ли не два десятка лет содержала его. Он, впрочем, не мог сообщить ничего серьезного, кроме подозрений по поводу инсценировки кражи драгоценностей, но похвастался, что регулярно выговаривал графине по поводу ее сношений с аристократами.

Выступило еще около дюжины свидетелей, но их показания не представляли собой ничего особенно интересного. Горничная Анриетт Кутюр заявила, что в ночь после убийства герцога де Бриссака обвиняемая сожгла значительное количество бумаг.

Мировой судья кантона Марли Фурнье утверждал, что среди драгоценностей, обнаруженных в ходе обысков в Лувесьене, находились некоторые из тех, что были описаны в перечне украденных, выпущенном после ограбления. Значит, кража была фиктивной. Графиня отчаянно запротестовала:

– Никак нет, это – совсем другие драгоценности.

Вообще, ответы графини составляют основную часть процесса. Она яростно отрицает обвинения, предъявляемые ей. Обвиняемая утверждает, что ей не составляло труда насовсем остаться в Лондоне, куда приехала единственно с целью вести свой процесс против похитителей бриллиантов, но она вернулась в Лувесьен во исполнение своего гражданского долга. Мадам Дюбарри утверждает, что возила с собой ровно столько денег, чтобы оплатить расходы по процессу. Однако это не оказало никакого существенного влияния на ход процесса, ибо решение по нему было предрешено заранее.

Были допрошены банкиры Вандениверы, пояснившие движение средств, выделявшихся ими своей клиентке, они оправдывали свою переписку с ней и другими известными эмигрантами, такими как Калонн. Вандениверы также частично проходили по другому, так называемому «Делу о пиастрах», связанному со значительным экспортом капитала в те времена, когда Калонн был генеральным контролером. Их вина в переводе денежных средств за границу была очевидной, и все трое подпадали под осуждение в государственной измене, но для публики эти финансисты не представляли собой никакого интереса: в данном процессе они играли второстепенную роль соучастников и их судьба также была предрешена.

Стемнело. Общественный обвинитель Фукье-Тенвиль не хотел упустить блестящую возможность произнести разгромную обвинительную речь против столь неординарной особы. Его зычный голос оглушительно отдавался в огромном, плохо освещенном зале:

– Граждане присяжные!

Вы выносили приговор по заговорам супруги последнего тирана французов; в данную минуту вы должны вынести приговор по комплотам куртизанки его гнусного предшественника. Вы видите перед собой эту Лаису[75], прославившуюся распущенностью своих нравов, оглаской и блеском своего блуда, каковую одно лишь распутство заставляло разделять судьбу деспота, принесшего достояние и кровь людей в жертву ее постыдным наслаждениям. Ваше внимание не должно сосредоточиться на скандальности и бесчестии ее возвышения, гнусности и стыде ее бесчестной проституции. Вы должны вынести решение, состояла ли сия Мессалина, рожденная среди народа, обогатившаяся и набившая карманы за счет достояния людей, оплачивавших бесчестие ее нравов, вследствие смерти короля потерявшая то высокое положение, каковое приобрела единственно благодаря своим преступлениям, состояла ли она в заговоре против свободы и верховной власти народа; стала ли она агентом комплотов тиранов против Французской республики после того, как была соучастницей и орудием разврата королей, знати и священников. Судебное разбирательство, граждане присяжные, уже пролило значительный свет на эту крамолу. Вы должны ухватиться за те лучи света, которые показания свидетелей и материальные доказательства пролили на сей обширный заговор, на сей омерзительный комплот, примера которому не найти в анналах истории; и определенно, на ваш суд никогда не представлялось более важное дело, поскольку оно некоторым образом представляет вам главное сосредоточение козней Питта и его подручных против Франции.

Вам надлежит тщательно изучить подробности этого заговора и ту часть, которую там занимала сия куртизанка деспотов и их соучастников.

В течение трех часов Фукье-Тенвиль с мельчайшими подробностями излагал преступления Жанны. Он развил все аргументы, предоставленные в его распоряжение Гривом, стараясь отяготить ее вину. Оратор завершил свою речь следующим образом:

– Таков, граждане присяжные, результат имевшего место судебного расследования. Вам предстоит взвесить его посредством вашей мудрости. Вы видите, что роялисты, федералисты, все эти фракции, с виду разделенные между собой, все имеют тот же самый центр, тот же самый предмет, ту же самую цель. Внешняя война, война в Вандее, волнения на юге, мятеж в департаменте Кальвадос, все они повсеместно подчиняются тем же самым принципам и тем же самым вождям, д’Артуа и Петиону; все действуют по указке Питта. И, если бы покров, скрывающий столько коварства не был бы ранее некоторым образом приподнят, сегодня можно было бы сказать, что он полностью разорван, и заговорщикам не остается ничего иного, кроме стыда и кары за свои гнусные сговоры. Да, французы, мы клянемся в том, что предатели погибнут и выживет единственно свобода. Она устояла, и она устоит перед всеми попытками сплотившихся деспотов, их приспешников, их священников и их омерзительных угодников. Из этого полчища бандитов, сплотившихся против него, народ искоренит всех своих врагов. Стоящая перед вами заговорщица могла под защитой роскоши, приобретенной ею посредством блуда, жить в лоне отечества, которое, казалось бы, предало погребению вместе с тираном, достойной подругой коего она была, память об ее проституции и скандале ее возвышения. Но свобода народа в ее глазах была преступлением; ему надлежало быть рабом, пресмыкаться перед своими господами. Все самое чистое из сути народной должно было быть принесено в жертву для оплаты ее удовольствий. Этот пример, присовокупленный ко столь многим другим, все больше и больше доказывает, что распутство и дурные нравы являют собой величайших врагов свободы и счастья народов. Поразив мечом правосудия сию Мессалину, виновную в заговоре против отечества, вы не только отомстите республике ее преступления, но вы с корнем вырвете общественный порок и вы утвердите царство нравов, каковое является первой основой царства народов.

Защита мадам Дюбарри была поручена адвокату Шово-Лагарду. Ему не удалось спасти от палача голову Марии-Антуанетты, но также и не было суждено достичь успеха в защите бывшей любовницы Людовика ХV, ибо вообще не представлялось возможным поколебать убежденность присяжных, твердо принявших решение заранее.

Речь, произнесенная им в защиту мадам Дюбарри, не сохранилась, однако в архивах имеется листок бумаги, на котором он записал подлежащие особому опровержению пункты из перечня тех, по поводу которых так усердно распинался в своей трехчасовой речи обвинитель Фукье-Тенвиль. Похоже, адвокат пытался доказать, что:

1. Мадам Дюбарри не благоволила врагам республики, не была эмигранткой и не оказывала помощи эмигрантам.

2. Она не носила траур по Людовику ХVI.

3. Она не сожительствовала с Уильямом Питтом.

4. Она не прятала в Лувесьене жалованные грамоты некого эмигранта.

5. Будучи любовницей Людовика ХV, она не растратила государственную казну.

В конце этого перечня имеется приписка, представляющая собой проницательный психологический портрет мадам Дюбарри:

«Вероятно, из всех невинных жертв, представших перед устрашающим Революционным трибуналом, сия была единственной, не проявившей мужества».

Председатель Дюма подвел итог судебного расследования. Коллегия присяжных удалилась для вынесения решения. Она возвратилась в одиннадцать часов вечера. На все вопросы прозвучало неумолимое «да». Обвиняемых ввели, чтобы они выслушали приговор.

«Ввиду достоверности того, что практиковались махинации и поддерживался сговор с врагами государства и их агентами для вовлечения их в совершение враждебных действий, указания им и благоприятствования средствам для их использования и направления против Франции, а именно совершения под вымышленными предлогами различных путешествий за границу для согласования сих враждебных планов со своими врагами, оказания им или их агентам денежной помощи;

• что Жанна Вобернье, женщина Дюбарри, проживающая в Лувесьене, вышеуказанная куртизанка, изобличена в том, что является одним из авторов или соучастников этих махинаций и тайных сношений;

• что Жан-Батист Ванденивер, голландский банкир, проживающий в Париже, Эдме Жан Батист Ванденивер, банкир в Париже, и Антуан-Огюстен Ванденивер, банкир в Париже, изобличены в том, что являются соучастниками этих махинаций и тайных сношений;

• заслушав выводы общественного обвинителя по применению закона:

• приговариваются указанная Жанна Вобернье, женщина Дюбарри, указанные Ж.-Б. Ванденивер, Э.Ж.Б, Ванденивер и А.О. Ванденивер к смертной казни».

Приговор подлежал исполнению в течение последующих суток с конфискацией имущества и опубликованием решения суда в виде расклеенных объявлений.

До зачтения приговора мадам Дюбарри не ожидала вынесения такого сурового решения, ибо чувствовала себя невиновной и неправедно судимой. Она не понимала, что представляла собой один из символов ненавистной королевской власти и, отправляя ее на гильотину, судьи в очередной раз обезглавливали монархию.

Услышав приговор, графиня без чувств упала на скамью. Наверное, здесь можно было бы описать ее ощущения выражением из старинного романа «кровь застыла у нее в жилах». Жандармы отвели осужденную в камеру. Казнь была назначена на следующее утро в одиннадцать часов утра, на площади Революции. Страшно даже представить себе, в каких мучениях Жанна Дюбарри провела эту, последнюю в ее жизни, ночь.

Утром охранники открыли дверь в ее камеру. Ей обрезали ее роскошные волосы, которые, невзирая на седые пряди, все еще, на зависть молодым женщинам, ниспадали пышными локонами ей на плечи, и обрядили в серый балахон приговоренной к смерти. Существует рисунок, якобы представляющий осужденную мадам Дюбарри перед отправлением на казнь, но мне он кажется недостоверным: слишком стройна и изящна изображенная на нем явно не пожилая особа.

Прожившая вторую часть своей жизни в любви и холе, графиня наткнулась на непроницаемую стену людской беспощадности и ненависти, непостижимых для нее. Привыкшая к своей неотразимости для мужчин, она никак не могла взять в толк, чем пробить эту несокрушимую стену, вознесшуюся перед ней. Во время процесса ее попытки пустить в ход испытанные приемы кокетства выглядели настолько неуместно, что мадам Дюбарри быстро осознала это. Оставалось последнее средство: купить этих непонятных людей. Пусть она потеряет остатки своего состояния, но сохранит себе жизнь.

Графиня ухватилась за эту последнюю соломинку. Вполне возможно, что она всю бессонную ночь перебирала в памяти укромные места, где были припрятаны ее сокровища. Впоследствии историки поражались точности, с которой она перечисляла места укрытия своих вещей, их количество и описание. Этим мрачным утром мадам Дюбарри лихорадочно пролепетала тюремщикам, что желает сделать важные заявления.

В течение трех часов судья Франсуа-Жозеф Денизо вел в тюремной канцелярии Консьержери запись спрятанных сокровищ бывшей королевской фаворитки. Она призналась, что закопала в своем парке или передала слугам «золотой несессер», что «в шкатулке в виде корзинки, закопанной напротив ледника, где заперты инструменты садовника в Лувесьене, находятся 1 531 золотой достоинством по 24 ливра, цепочка с бриллиантами, две серьги с девятью или десятью камнями, три кольца с белыми бриллиантами, одно с изумрудом и белыми бриллиантами, два ожерелья из кораллов, одно колье из натурального жемчуга, одно колье из золотых жемчужин, две или три шейных цепи, портрет Людовика ХV в золотой рамке, шкатулка из черепахи, оправленная в золото, с портретом Марии-Антуанетты кисти Соважа» и так далее и тому подобное. Этот перечень состоит из дюжины разделов и включает в себя несколько сотен драгоценных украшений и произведений искусства огромной ценности. Заключенная даже предложила написать письмо в Лондон, чтобы добиться возврата украденных драгоценностей, «если сие угодно Трибуналу». Она надеялась, что ответа придется ждать несколько дней, а это даст ей передышку.

Передышка длилась ровно столько, сколько понадобилось для составления полной описи и ее заверения. Мадам Дюбарри связали руки за спиной и вместе с Вандениверами усадили на телегу палача.