Возвращение на родину

«Непреодолимая жадность гонит ее, однако, во Францию, где оставались хорошо запрятанные кое-какие драгоценности. Нежданная никем, уже забываемая, Дюбарри вернулась в свой парижский дом, где ее угрюмо встретили садовник и слуги. Приезд графини – заклятого врага революции, открыто помогавшей монархистам деньгами, – показался слугам подозрительным. Пороки Дюбарри были слишком на виду, чтобы она внушала им хоть каплю симпатии и жалости.

Садовник графини сообщил о ее возвращении Замору – негру, выросшему в кружевных корзинках вместе с любимой собачкой. Негр Замор задолго до революции, по ночам, когда в соседних залах происходили оргии, прятался в постоянно пустой библиотеке графини и жадно читал. Графиня Дюбарри никогда не тратила времени на книги, но Замору читать не запрещала».

Революция внесла коренные изменения в жизнь практически любого француза, не обошла она своими потрясениями и тихую безмятежную заводь, каковую являл собой Лувесьен. Еще в 1791 году завсегдатаем местного кафе стал некий американский гражданин по имени Джордж Грив. Он был англичанином, родившимся в Ньюкастле, в Англии. В 1780 году Грив уехал в Америку и встречался там с Вашингтоном, в 1783 году перебрался во Францию и осел в Париже. Он прекрасно освоил французский язык и стал завсегдатаем наиболее радикально настроенных клубов. Грив любил прихвастнуть, что является другом Бенджамина Франклина и Марата, сам называл себя «мятежником и анархистом первого сорта». Он явно обладал ораторским даром и даже издал во Франции несколько мелких памфлетов, но, надо полагать, особой славы на этом поприще не стяжал – в стране испокон веков столько людей прекрасно владели пером, что иностранцу тягаться с ними не имело смысла.

По-видимому, душа Грива жаждала славы, обрести которую можно было лишь в связи с каким-то громким делом, которое составило бы ему репутацию истинного патриота и борца за дело революции. Неизвестно, что навело его на мысль добиваться осуждения мадам Дюбарри – жажда известности или какая-то психологическая извращенность, любовь-ненависть, которую он испытывал к этой знаменитой и все еще привлекательной женщине, но Грив поклялся уничтожить «королевскую шлюху» и положил на это все свои силы, действуя обдуманно и методично. Похоже, англичанин сам предложил свои услуги Конвенту, вполне возможно, что такое задание доверили ему тамошние радикалы. Английская исследовательница Дж. Хэзлип склонна принять мнение одного из лучших знатоков эпохи Французской революции Г. Ленотра[71]. Помимо массы хорошо обоснованных на документальном материале исторических работ он написал монументальный 6-томный труд «Старые дома и старые бумаги» (1900–1929), в котором высказывает предположение, что Грив мог стоять за организацией кражи драгоценностей мадам Дюбарри, но весь этот хорошо удавшийся замысел был разрушен Фортом, опознавшим драгоценности. Отсюда и его бешеная ненависть к Форту, этому «дурной славы английскому шпиону и агенту Питта» и решимость отправить графиню на гильотину.

В кафе Лувесьена Грив познакомился с негром Замором, а также бывшим помощником повара Саланавом, которого управляющий Морен уволил за несколько краж вверенного ему фарфора. Оба, в особенности Замор, имели свои основания ненавидеть графиню. Грив называл туземца «врагом деспотизма» и «неиспорченным дитя природы, поклонником книг Руссо, которого не смогла развратить Мессалина[72] низкого происхождения, бывшая наложница тирана Людовика ХV». Замора чрезвычайно обижало отношение окружения графини к нему как к «ученой обезьянке», и он тщательно следил за тем, кто посещает графиню и о чем ведутся разговоры, а также куда по ночам графиня с управляющим прячут вещи из особняка.

В январе 1793 года, пока графиня проживала в Лондоне, Грив уже поселился в местной гостинице «Старая волчица» и на постоянной основе занимался тем, что настраивал местное население против благодетельницы из замка. Грив создает в Лувесьене так называемое «Народное общество», которое возглавляет лично, а руководителями «Республиканского клуба» поселения становятся Замор и Саланав. К этой троице присоединяется и итальянский мошенник Ротондо, пожелавший выудить рыбку в сей мутной водичке. Его привлекли рассказы Замора о несметных сокровищах графини, спрятанных в саду замка. Поскольку пребывание графини за границей затягивается, – паспорта выдавались уже только на шесть недель, – троица берет на себя смелость утверждать в управлении департамента Сены-и-Уазы, что графиня отсутствует во Франции с 1791 года, а потому обоснованно может считаться эмигранткой. 17 февраля 1793 года прокурор выпускает распоряжение опечатать имущество мадам Дюбарри, дабы «обеспечить как ее права, так и права нации». Управляющий Морен получает акт, которым его назначают хранителем печатей, наложенных на имущество.

Возвратившаяся в свой замок графиня 27 марта пишет письмо руководителям управления департаментом:

«Граждане руководители!

Гражданка де Вобернье Дюбарри чрезвычайно удивлена тем, что после всех обещаний, данных ею вам по причинам, которые вынудили ее отправиться в Англию, вы обращались с ней как с эмигранткой. Перед своим отъездом она известила вас о прошении, которое подала в свой муниципалитет. Вы зарегистрировали его в своей канцелярии. Вам известно, что сие является четвертым путешествием, которое она вынуждена совершить, все по тому же самому поводу.

Она ожидает, что вы снимите печати, наложенные на ее имущество. Поскольку закон не запрещает выезжать из королевства тем, чьи особые и неотложные дела призывают их в заграничные страны. Всей Франции известна кража, совершенная в ночь с 10 на 11 января 1791 года; известно, что грабители были арестованы в Лондоне; что у нее идет процесс, последнее решение по которому было вынесено лишь 27 февраля, каковой факт подтверждается прилагаемым свидетельством».

Руководители не спешат дать ответ на этот запрос. Мадам Дюбарри 29 марта посылает в Версаль Морена, но он возвращается оттуда без каких бы то ни было результатов. Графиня может вернуться в свое жилище, но печати с ее имущества не снимают. Она обращается к своей старой подруге, принцессе де Роган-Рошфор, проживавшей в Версале, с просьбой о помощи. Той удается замолвить за нее словечко вице-президенту Управления департаментом, гражданину Лаваллери, любезному и справедливому человеку, бывшему адвокату парламента, к тому же весьма неравнодушному к женским чарам. 17 мая он направляет мадам Дюбарри письмо следующего содержания:

«Гражданка!

Я прикажу как можно быстрее подать себе на рассмотрение ваше прошение, успеху которого, как мне кажется, не будут противостоять никакие трудности с учетом известности причин вашего отсутствия, если вы потрудитесь приложить к вашей записке оправдательные документы, такие как ваши паспорта или же их заверенные копии, справки о проживании и т. п. … Будьте уверены, если и существуют случаи, когда я желаю придать значение своей работе, вы имеете право создать их. Принадлежность к вашему полу дает вам право уповать на обретение спокойствия. … Тысяча извинений, гражданка, республиканец и незнакомый вам человек не должен употреблять деловой язык. Примите уверения в моем уважении и всей заинтересованности, которую вы имеете право внушать. Лаваллери, Версаль, 17 мая, год II Республики».

Это любезное письмо, не имевшее ничего общего с суровостью слога закоренелых республиканцев, по-видимому, помешало графине трезво оценить тучи, собиравшиеся над ее головой.

Она спокойно ведет переписку с Лондоном, где ее присутствие вновь становится необходимым. Как пишет ее лондонский банкир, «во всех странах судебные процессы стоят дорого, но в оной они поистине разорительны. Не проходит ни дня, чтобы ваше доверенное лицо не потребовало бы у меня денег. Все распоряжения об оплате, оставленные вами при вашем убытии, выполнены. Так что я прошу вас как можно скорее перевести мне средства». Дело осложняется тем, что после объявления Англией войны денежные средства напрямую переводить нельзя, в лучшем случае через Швейцарию.

Мадам Дюбарри очень хотела бы перевести эти средства. Но для этого, в первую очередь, надо получить вид на жительство. Благодаря Лаваллери и снисходительности мирового судьи Лувесьена ей это удается. Но тут ее враги в Лувесьене получают подкрепление в лице шпиона Блаша, следовавшего за ней в Лондоне буквально по пятам. Он доносит на Лаваллери в Комитет общественной безопасности, и вице-президенту удается оправдаться лишь с большим трудом.

Примерно в то же самое время Гриву и «Республиканскому комитету» Лувесьена удалось убедить тридцать шесть обитателей поселения подписать петицию в Конвент «с целью пробудить отеческое внимание руководства к опасности, угрожающей отечеству и к существенным мерам, которые надлежит предпринять».

29 июня 1793 года Блаш вносит протест в управление департаментом по поводу выдачи вида на жительство мадам Дюбарри. Он обвиняет ее в том, что она принимала английских шпионов и обвиняет мэра Лувесьена в хранении молчания о проступках гражданки его поселения.

Подозрение в недостаточном патриотизме сулило большие неприятности. Дабы отмести оное, муниципалитет Лувесьена 1 июля 1793 года собрался в полном составе и совершенно незаконно принял решение подвергнуть мадам Дюбарри и весь ее штат аресту. Однако в коммуне не было помещения тюрьмы, а потому власти удовлетворились тем, что поставили замок под наблюдение.

Грив воспользовался этим решением, чтобы 3 июля подать в Конвент жалобу, в которой он обвинял мадам Дюбарри в участии в заговорах с аристократами и в сношениях с эмигрантами.

Турио, председатель Конвента, изучил это обвинение и ответил Гриву: «Факты, изложенные вами против нее, являются тяжкими. Будьте уверены, если они будут доказаны, ее голова упадет на эшафот».

Тем временем мадам Дюбарри протестует в муниципалитете Лувесьена против обвинений, напоминая о всех тех патриотических пожертвованиях, которые она сделала для коммуны.

Конвент приказывает провести расследование «о сознании гражданского долга или явном отсутствии такового у гражданки Дюбарри» и обязывает управление департамента обеспечить проведение данного расследования, в течение которого подозреваемая должна оставаться заключенной в своем доме, охраняемая жандармом за ее счет. Друзья Жанны встрепенулись.

Происходит резкий поворот общественного мнения: 7 июля пятьдесят девять обитателей Лувесьена подписали петицию «подтверждающую услуги, оказанные графиней коммуне, ее постоянную благотворительность по отношению к бедным и несправедливость обвинений двух или трех подозрительных иностранцев, из которых один является иностранцем, проживающим в стране с недавнего времени».

Для придания большего веса этой петиции и благоприятного направления расследованию, учрежденному Конвентом, мадам Дюбарри 12 июля 1793 года пишет Лаваллери, взывая к его преданности и служебному рвению. 9 июля управление округа признало, что путешествие мадам Дюбарри было разрешено; за сим последовало принятие решения по снятию печатей.

9 августа Комитет общественной безопасности на основании отчета управления округом выпустил решение с заключением, что «нельзя сделать мадам Дюбарри никакого обоснованного упрека и что она и ее имущество будут приняты под охрану департамента Сены-и-Уазы и под надзор муниципальных служащих Лувесьена в соответствии с законами, защищающими безопасность лиц и уважение, долженствующее собственности».

Мадам Дюбарри восторжествовала: она сохранила свою собственность и свою свободу. Графиня решила, что ей больше ничто не угрожает. То же самое решил и один из ее врагов, Саланав, который явился к своей бывшей хозяйке просить принять его на работу, но получил отказ.

Историки склонны считать, что в этой безнадежной ситуации силу мадам Дюбарри придавал последний в ее жизни любовный роман. Основанием для этого является одно-единственное письмо без подписи, написанное почерком, владелец которого не установлен. Оно запечатано коричневым воском с четким оттиском пламенного сердца и девиза: «Навеки ваш». Предполагается, что это был друг герцога де Бриссака, возможно, его душеприказчик, имевший доступ в особняк герцога де Бриссака на улице Гренель. Здание еще не было конфисковано, и потому мадам Дюбарри через этого человека могла заполучить из него картины, которыми желала обладать. Письмо датировано 7 сентября 1793 года.

«Я посылаю вам, моя дорогая и нежная подруга, тот портрет [73] , который вы хотели для себя. Это скорбный, мрачный подарок, однако такой, который, я чувствую столь же, как и вы сами, соответствует вашему желанию. В том положении, в котором мы пребываем, с такими значительными поводами для боли и скорби, мы ищем пищу для нашей меланхолии и нуждаемся в ней более всего.

Я послал за тремя вашими портретами, находившимися в его владении; они теперь находятся здесь; я оставил для себя один из двух небольших, оригинал портрета, на котором вы изображены в белой кофточке и шляпе с пером. Второй является копией того, где завершена голова, но одежда намечена лишь эскизно; ни тот, ни другой не вставлены в раму. Большего размера кисти мадам Лебрён восхитителен – пленительное сходство, он буквально говорит и исполнен нескончаемой привлекательности. Однако, право же, я счел бы бестактным выбрать его для себя. Тот, который я оставляю себе, настолько обворожителен, настолько схож и настолько пикантен, что я чрезвычайно доволен им и просто вне себя от счастья обладать им.

Тот, который начат Летелье, всего лишь набросок карандашом, и голова является всего лишь эскизом, который может стать похожим. Я отправил его художнику. Что же касается вашего большого портрета и копии того, который я оставляю, известите меня, дорогой друг, хотите ли вы, чтобы я прислал их вам или же я должен вернуть их туда, где они обретались, в конце концов, для какого назначения вы их хотите употребить. Я не желаю ничего иного, кроме как иметь один, который я бы мог отправить к себе и который никогда не разлучался бы со мной.

Приезжайте же, любимая, провести два дня здесь; приезжайте поужинать ко мне и привозите с собой кого захотите. Доставьте мне несколько мгновений счастья; я могу наслаждаться им лишь подле вас; ответьте мне на все, что я спрашиваю у вас, приезжайте повидать любовника, который обожает вас превыше всего, больше всего до последнего момента своей жизни. Я целую тысячу раз самую обворожительную женщину из тех, что существуют на свете, чье благородное и доброе сердце заслуживает вечной привязанности».

Однако графине недолго оставалось наслаждаться прежним образом жизни.

Взбешенный Грив издал клеветнический памфлет, в котором обвинял обитателей Лувесьена в приверженности мадам Дюбарри, поскольку они подкуплены ею. Памфлет завершался призывом: «Смерть лувесьенской куртизанке, увенчанной виноградными листьями и розами!»

17 сентября был издан «Закон о подозрительных лицах». Он послужил основанием для нового доноса в Комитет общественной безопасности, требовавшего «задержания женщины, которая, невзирая на свое богатство и нравственную распущенность, продолжает жить в роскоши, потому что «предатель Лаваллери», которого она вероломно соблазнила, защищает ее». Комитет 21 сентября утверждает решение, согласно которому:

«Женщина по имени Дюбарри, проживающая в Лувесьене, должна быть препровождена в тюрьму Сент-Пелажи в Париже, дабы содержаться там в качестве меры общей безопасности, как подозреваемая в негражданском поведении и аристократизме.

Ее имущество должно быть опечатано, ее бумаги обысканы; те, которые окажутся подозрительными, должны быть доставлены в Комитет общественной безопасности. Исполнение поручается гражданину Гриву, который, сверх того, должен арестовать и доставить в Париж для тюремного заключения, ради общей безопасности, в тюрьму Лафорс, всех лиц, которые будут находиться в Лувесьене у вышеупомянутой Дюбарри, на момент исполнения настоящего ареста».

На расходы по этому ответственному заданию Гриву было выделено три тысячи ливров. 21 сентября он явился в Лувесьен опечатывать имущество. Мадам Дюбарри бросилась в комнату, чтобы уничтожить компрометировавшие ее документы, но Грив последовал за ней и выхватил их у нее из рук. Мадам Дюбарри попыталась вырвать их, завязалась драка, причем мужчина повалил ее на постель, избивая и осыпая самыми гнусными ругательствами.

После этого он насильно потащил женщину в присланный экипаж, посадил туда и приказал кучеру ехать в Париж. Когда экипаж выезжал со двора, навстречу ему двигался кабриолет шевалье д’Эскура. Грив остановил кабриолет, приказал пожилому человеку покинуть его, сел на его место и посадил рядом мадам Дюбарри. Что произошло по пути в Париж – неизвестно, но догадаться можно. Впоследствии в своей жалобе в Комитет общественной безопасности графиня пожаловалась на обращение Грива с ней, описав его такими словами: «Грив нарушил все виды установленного порядка; даже сам приказ Комитета не обуздал его, он безусловно преступил его. Он начал с того, что пытался овладеть особой истицы. Мое перо отказывается описывать кощунство и омерзительные поступки, совершенные им». Она адресовала это письмо Лаваллери, но в день его написания вице-председатель управлением департамента Сены-и-Уазы исчез, а 3 октября его тело нашли в Сене: несчастный предпочел утопиться, нежели умереть на гильотине.

Весь штат графини был заключен в тюрьму Лафорс, включая даже Замора, который, невзирая на свои республиканские знакомства, некоторое время проходил по разряду «чрезвычайно опасных» лиц. В замке осталась лишь одна горничная Анриетта Руссель, которая в день ареста была больна.

Обитатели Лувесьена, в особенности, женщины, воспользовались отсутствием хозяйки для того, чтобы начать потихоньку растаскивать ее имущество. Часть наложенных печатей была сломана и кое-что украдено. Это взбесило Грива, заявившегося в замок на следующий день. Он тотчас же отдал приказ сменить охрану из национальных гвардейцев и заменить их своими подручными. Он добился смещения членов муниципалитета Лувесьена и назначения представителями народа новых, действовавших по его указке.