Простолюдинка во дворянстве

Вопрос представления Жанны ко двору оказался не столь прост. Официальная любовница короля получала в свое распоряжение неслыханные привилегии: апартаменты во всех королевских дворцах, право въезжать в карете в резиденцию короля, место подле короля в церкви (подобной чести удостаивались лишь члены королевской семьи, герцоги и иностранные принцы, испанские гранды и кардиналы), а также собственный цивильный лист. Людовик ХV был чрезвычайно щепетилен в отношении соблюдения этикета. Для допуска в Версаль, в окружение монарха было необходимо засвидетельствовать либо свою благонадежность, либо наличие голубой крови. В родовые книги, эти в буквальном смысле священные скрижали, которые вели официальные знатоки генеалогии королевства, заносились лишь те, кто мог предъявить подкрепленную документами дворянскую родословную. Начало ей должно было быть положено не позднее чем в 1400 году. Эти церберы, радевшие за чистоту происхождения людей, окружавших короля, сначала г-н Клеранбо, затем Шерен, проявили себя самыми неумолимыми цензорами. Они безжалостно отвергали подозрительные титулы, что все-таки ограничивало количество придворных. Безусловно, король лично мог даровать необходимое разрешение, как это было, например, в случае мадам де Помпадур.

Хотя в городе Жан-Батист и его сожительница были известны под именем графа и графини Дюбарри, при дворе новая фаворитка появиться в таком качестве не могла. Она должна была быть замужней женщиной с безупречной родословной человека, давшего супруге свое имя и набросившего покров забвения на ее прошлое. Двор жесток, и его обитатели всегда были готовы подставить ножку чужаку, пытавшемуся внедриться в их общество. За роскошью, изяществом манер и обхождения, утонченностью атмосферы общения крылись самые низменные инстинкты и интересы. Каждый мечтал о неудаче соседа, прикрываясь милейшими улыбками. Король-Солнце своим авторитетом превратил придворных в простую дворню. Его воля была для них законом. Нерешительный, раздираемый комплексами, немногословный Людовик ХV предпочитал жить отчужденно от двора. В результате придворные интриги никогда не расцветали столь пышным цветом, как в эпоху его правления. Пример возвышения мадам де Помпадур и герцога де Шуазёля наглядно показал: нет ничего неосуществимого, вполне можно посредством интриг и в один миг заполучить значительную власть. Шла безжалостная грызня за милости министров и фаворитов, и личность, осмелившаяся заявить свои права за место под солнцем, подлежала беспощадному уничтожению.

Прощелыга сам был не прочь повести Жанну под венец, однако он уже давно был скован цепями Гименея, а двоеженство в ту пору считалось тяжким преступлением, грозившим либо повешением, либо колесованием. Но отягощенный долгами и дурной репутацией Жан-Батист не желал упустить вознаграждение, полагавшееся ему за «лакомый кусочек», ясно осознавая, что его собственное появление при дворе невозможно. Посторонний же в качестве мужа для Жанны самолично воспользуется всеми выгодами своего положения. И тут его осенила гениальная мысль: в родном Левиньяке все еще влачил холостяцкое существование его младший брат Гийом, тридцати шести лет от роду. Еще в четырнадцать лет он вступил в армию и вел жизнь ничем не выдающегося вояки, невежественного, неотесанного, охочего до низменных удовольствий. В 1750 году судьба уготовила ему назначение на Антильские острова, где он в чине лейтенанта командовал отправленными туда воинскими частями. В Сан-Доминго офицер дослужился до капитанского чина, но заболел лихорадкой и был вынужден в 1758 году уволиться из армии. Гийому не оставалось ничего другого, как возвратиться в родные пенаты. В Левиньяке он вел унылое существование под крышей отчего дома, целыми днями охотясь с легавой собакой в полях, дабы добытая дичь смогла как-то разнообразить жалкое меню полунищей семьи. Неуклюжий, приземистый, плохого телосложения, ограниченный и готовый за деньги жениться хоть на скотнице, этот братец Прощелыги, тем не менее, не был чужд галантных приключений уровня, соответствовавшего ничтожности его доходов, и время от времени направлялся на их поиски в Тулузу.

Для него стало полной неожиданностью письмо брата, который срочно вызывал его в Париж «по делу, в котором на карте стояла его судьба». К письму прилагалась кругленькая сумма денег. Гийом был обязан привезти с собой доверенность от мадам Дюбарри-матери, здоровье которой не позволяло ей пускаться в столь дальний путь. Старушка оформила требуемую бумагу у нотариуса 15 июля 1768 года, доверяя «господину Грюэлю, торговцу с улицы Руль, полномочия дать согласие на заключение какого бы то ни было брака при условии, что оный получит брачное благословение в соответствии с церковными правилами». Престарелая дама осознавала, что этот супружеский союз, задуманный старшим сыном, сулил Гийому-неудачнику немалые выгоды.

Жан-Батист рьяно взялся за подготовку брачного контракта и всех документов, необходимых для венчания. Невзирая на то, что он давным-давно оставил адвокатскую практику, видно, основы крючкотворства были им усвоены весьма досконально. Контракт, несмотря на некоторые странные пункты, с правовой точки зрения составлен так, что придраться к нему трудно. В противоположность принятым в Париже обычаям, у супружеской четы не будет никакой общности имущества. Будущей жене надлежит единолично управлять имуществом, принадлежавшим ей или могущим принадлежать ей в будущем (!), как будто уже предусматривается быстрое приобретение состояния, совершенно не зависящее от действий мужа. Что еще более удивительно, невеста утверждает, что является собственницей драгоценностей и мебели на сумму более тридцати тысяч ливров (примерно ста тысяч нынешних евро), источником происхождения которых являются ее «заработки и сбережения», и это у девушки, предположительно не так давно покинувшей монастырь! Далее перечисляются колье из мелких бриллиантов, эгрет и пара бриллиантовых серег, несколько дюжин платьев и юбок из шелка, английские, брюссельские и валансьенские кружева, десяток шелковых дезабилье, двадцать четыре корсета, гобелены, восемь стульев, четыре кресла, занавеси и кровать с балдахином из зеленого дамаста. Один из пунктов еще более укрепляет подозрение в том, что речь идет о фиктивном браке, поскольку супруги как будто предполагают, еще прежде вступления в брак, никогда не жить вместе, и, что еще более удивительно, явственно предполагалось, что будущие дети могут быть не от мужа. «Девица, будущая супруга, одна несет ответственность за ведение хозяйства и все затраты на оное, а также за пищу и аренду помещения, которое они будут занимать, жалованье прислуги, столовое белье, домашнюю утварь, содержание экипажей, корм лошадям и все прочие иные расходы без исключения, как в отношении вышеуказанного господина ее супруга, так и детей, родившихся от данного брака, которых она должна будет растить и давать им образование за свой счет». Такое тщательное изложение всех пунктов свидетельствовало также о том, что, дав супруге свое имя, Гийом Дюбарри не собирался потратить на нее ни гроша. Контракт был составлен и подписан 23 июля 1768 года у парижского нотариуса Гарнье-Дешен, причем под ним стояли подписи брата Анжа Гомара де Вобернье, предполагаемого отца Жанны, выступавшего в роли ее дяди и названного «раздатчиком королевской милостыни», а также «высокого и могущественного сеньора графа Сере, сеньора и правителя Левиньяка», будущих супругов и четы Рансон, именуемых не менее как господин и госпожа де Монтрабе. По легенде, когда нотариус, согласно обычаю, решил воспользоваться своим правом поцеловать невесту, Гийом Дюбарри громогласно провозгласил:

– Целуйте, господин нотариус, но помните, что сия любезность обернется ревностью короля!

Оглашение о предстоящем бракосочетании было сделано в церкви Св. Лорана 24, 25 и 31 июля, однако сама церемония венчания состоялась лишь 1 сентября 1768 года.

Какова причина такой задержки? Она потребовалась Жан-Батисту Дюбарри для изготовления фальшивых документов, необходимых для венчания и подделанных таким образом, чтобы, буде кто попытается оспорить заключение этого брака, у него не оказалось бы на то никаких оснований.

Во-первых, было предъявлено свидетельство о рождении Жанны, где она была названа Жанной Гомар де Вобернье, родившейся в 1746 году от брака Анны Бекю-Кантиньи с неким Жан-Жаком де Вобернье, личностью никогда не существовавшей. Далее прилагалось свидетельство о смерти Жан-Жака де Вобернье 14 сентября 1749 года, что позволяло обойтись без согласия отца на брак (для женщин тогда во Франции возраст совершеннолетия был установлен в 25 лет), ибо согласно вышеупомянутому липовому свидетельству она была несовершеннолетней. Конечно, здесь усматривался явный умысел, который нельзя было назвать преступным, поскольку он никому не вредил, но с точки зрения права обосновывал недействительность данного брака.

Венчание состоялось в 5 часов утра, на нем присутствовал и «дядя» новобрачной, Анж Гомар де Вобернье, облачившийся по такому случаю в нарядный коричневый костюм с позолоченными пуговицами. Тем же вечером Гийом, снабженный кругленькой суммой, укатил обратно в Тулузу, так что брак явно не был осуществлен согласно всем обычаям.

В последующие дни Жан-Батист срочно состряпал своей невестке фантастический герб: «на лазоревом поле золотой шеврон, на верху оного сидит сойка[30] с буквою G над нею, по бокам две розы, в шевроне – серебряная вытянутая кисть правой руки». Это живописное изобретение украсило карету и портшез новоиспеченной графини, а также дало придворным острякам обильную пищу позубоскалить по поводу низкого происхождения предмета страстного увлечения короля. По возвращении в Версаль Людовик ХV решает поселить Жанну во дворце около себя. Ей были выделены апартаменты покойного камердинера Лебеля из шести комнат. Поскольку Жанна не была представлена ко двору и не могла появляться во дворце, ей нужно было общество, дабы она не слишком страдала от одиночества. Прощелыга прекрасно осознавал это и на другой же день после венчания занялся подбором окружения своей бывшей любовницы. Он подкупил нескольких слуг в Версале и возложил на одного из лакеев задачу извещать его о малейшем проявлении злонамеренных поползновений, проистекающих от окружения короля. Далее Жан-Батист приставил к Жанне свою сестру Франсуаз-Клэр, более известную под прозвищем Шон. К сожалению, сохранились лишь карикатуры на Шон, изображающие ее маленькой, горбатой и с невыразительным личиком. Однако по свидетельству современников, она обладала живым умом, тонким остроумием и умудрилась быстро приобрести изысканные манеры и непринужденность придворной дамы Версаля.

Шон получила определенную известность в своей провинции, написав в 1758 году нечто вроде открытого письма своему брату Эли-Николя, поступившему в военную школу. Это письмо отвергли устроители литературного конкурса «Цветочные игры» в Тулузе, но оно попалось на глаза Мармонтелю[31], который опубликовал его в еженедельнике «Меркюр де Франс». Послание было выдержано в духе того времени: затянутое, стремящееся вышибить слезу, но весьма нравоучительное. «При рождении вы не получили ничего, кроме доброго имени и бедности, первый из этих даров уже значит многое, но жестокая обыденность делает честь сию слишком обременительной. И кто знает, позволило ли бы вам сие сочетание жить и умереть, сохранив всю чистоту вашего рождения?

К счастию для вас и вам подобных, в один из сих моментов, когда Господь вещает в сердце добрых королей, тот, кто правит нами, удостоил своего милостивого взора бедное дворянство королевства. Его душа открылась наиболее благородному из порывов: он немедленно принял под свою опеку ватагу наделенных блестящими умственными дарованиями неимущих детей…» Затем Шон, не забыв упомянуть строгость воспитания, полученного своими сестрами и братьями, призывала помнить о чистоте принципов, внушенных им родителями, и давала ряд советов, прославляющих скромность, беззаветную отвагу, необходимость внушать уважение. «Я избегала бы страстей, каковые считаю по меньшей мере отвлечением от нашего долга, так что в этом отношении я бы придерживалась заповеди не иметь в своих вкусах ничего, кроме достойных уважения целей».

Однако Шон очень быстро приспособилась к своей новой жизни, полностью попиравшей заповеди ее молодости, ибо в угоду своему безнравственному старшему братцу она служила в компаньонках у куртизанки. Девица проявила исключительную дипломатичность и завоевала благосклонность короля, развлекая его своими остроумными репликами и притворной наивностью. Надо сказать, что, обладая несомненными литературными талантами, Шон отдавала дань не только прозе, но и поэзии, кропая более чем посредственные стишки. Особое расположение короля принесло ей следующее творение:

Любовь устала стрелы слать вслепую,

Желанием горя Европу удивить:

Прекраснейшую женщину на свете

С великим королем соединить.

Рука ее тверда и цели наведенны,

Чтоб перед взором люда изумленным

Сердца Луи и Жанны без промашки

Одной стрелою тотчас поразить.

Со временем, невзирая на свою внешнюю непривлекательность, золовка фаворитки сумела обзавелась любовниками (к числу которых молва относила даже герцога д’Эгийона), надо полагать, дальновидно рассчитывавшими таким образом попасть в милость к графине Дюбарри.

Прощелыга приставил к Жанне и вторую золовку, Жанну-Мари, по прозвищу Пиши, довольно миловидную, но отнюдь не блиставшую умом. Тем не менее обе сестры попали в ближний круг короля и были впоследствии вознаграждены рентой по тридцать тысяч ливров каждая и роскошными подарками.

Ришелье, будучи первым камергером короля, пустился во все тяжкие, уговаривая его представить Жанну ко двору. Он уверял монарха, что «двор не только будет доволен, но падет к ногам мадам Дюбарри!». Король же испытывал глубочайшие сомнения, ибо осознавал, что это не понравится его дочерям.

Эти несчастные создания на самом деле были достойны самого искреннего сострадания. Дело в том, что по правилам придворного этикета в Версале запрещалось пребывание детей. Сразу же после рождения младенца отдавали на воспитание кормилице в одну из окрестных деревень, в городке даже существовало специальное заведение для найма оных. Поскольку детская смертность была ужасной, дети мерли как мухи, и родители даже не присутствовали на похоронах. Исключение делалось лишь для королевских отпрысков, но король не стал следовать ему при воспитании своих многочисленных дочерей. Мадам Аделаида, Мадам[32] Виктуар, Мадам Софи и Мадам Луиза[33] воспитывались вдали от Версаля в монастыре, и им была совершенно чужда эта жизнь, полная погони за удовольствиями, которой при дворе дышало буквально все. Им суждено было остаться в девицах[34], ибо принцессы не считали ни одну партию достойной дочерей столь великого короля самой крупной державы Европы. Рабыни придворного этикета, который не отпускал их ни на минуту, они поражали даже видавших виды вельмож своей мелочностью и ханжеством. Девицы безумно любили своего отца, который не имел возможности уделять им много времени, хотя и испытывал к ним большую привязанность. Они были настолько безлики, что их путали одну с другой и предпочитали воспринимать всех как некое бесцветное целое под общим именем «Мадамы». Поскольку Мадамам с младых ногтей были привиты строгие нравственные устои, им претила беспутная жизнь отца, и они поставили целью своей жизни спасение его бессмертной души. Можно представить себе, как они отнеслись бы к появлению при дворе женщины с прошлым девицы де Вобернье, этого сущего исчадия ада, порождения Содома и Гоморры.

Но главным и действительно грозным противником Жанны был первый министр, герцог Этьен-Франсуа де Шуазёль (1719–1785).