Легко ли быть любимцем?

Из записных книжек Владимира Чирскова

Однажды, проходя по коридору министерства, я скорее почувствовал, чем услышал свистящий шепоток за своей спиной:

— Ишь как ему повезло: из Тюмени в Москву забирают. Конечно, что ему? Он у Щербины в любимчиках ходит…

Первое желание — развернуться да и врезать сплетникам… простым и доходчивым русским словом. Я даже остановился, подбирая нужные слова. Но потом подумал: а поймут ли они, что это значит — быть любимчиком Щербины? И какая это великая ответственность? Нет, тут несколькими словами не обойдешься. Махнув рукой с досады, не оборачиваясь, пошел дальше…

Мои друзья и коллеги, как известно, нередко называют меня душеприказчиком Щербины. И я время от времени пытаюсь сообразить, что они под этим подразумевают. То, что, получив от него путевку в жизнь, старательно наследую его деловые принципы, жизненные и нравственные установки? Или что, будучи по каким-то неведомым причинам любимчиком Бориса Евдокимовича, стал его протеже, в результате чего сделал хорошую карьеру?

Сейчас я намерен рассказать, как все на самом деле было. На своем собственном примере и примере своих тогдашних соратников, которые в полной мере ощутили, что это значит — быть «протеже» и «любимчиком» Щербины и за что, собственно, молва возводила их в этот почетный, на мой взгляд, ранг. Тут никак не проходило расхожее мнение, что, мол, около хорошего человека потрешься — как медная копейка о серебро — и сам за двугривенный сойдешь.

Есть много способов, чтобы судить о достоинствах и недостатках человека. На мой взгляд, вполне подойдет и такая мерка — совместная многолетняя работа на общую пользу, отношение к товарищам по делу, вообще к людям.

Когда я писал вышедшую в 1998 году книгу воспоминаний «Трасса жизни», я снова и снова возвращался к колоритной фигуре и удивительному образу Б. Е. Щербины. Это человек, вошедший одновременно и в историю нефтегазового преображения Тюменской области, и в отдельно взятую мою личную человеческую судьбу.

Западно-Сибирский топливно-энергетический комплекс помогала создавать вся страна. Банальные, но точные слова. Я работал строителем в Башкирии, когда от нас в Тюмень стали уезжать лучшие специалисты. Среди них был и управляющий нашим трестом «Башнефтепромстрой» Юрий Петрович Баталин. На новом месте он стал главным инженером недавно созданного Главтюменьнефтегазстроя. Уезжая из Нефтекамска, дал нам ясно понять, что хорошо бы вместе поработать на сибирской земле.

В январе 1966 года я впервые наведался в Тюмень, сразу ощутил небывалый размах и масштабы разворачивающихся здесь дел. В сентябре того же года я уже был начальником отдела механизации Главтюменьнефтегазстроя. Первые командировки на Север: Усть-Балык, Сургут, Нижневартовск, Стрежевое, Урай… И чем больше пунктов посещал я в этих поездках, тем сильнее охватывала меня тревога. Никогда прежде не доводилось видеть такого количества новых, едва сошедших с заводского конвейера машин и выведенных из строя настолько, что оставалось лишь списать их. Стало ясно: освоение Севера потребует множества новых, нестандартных решений.

Одним из них, думается, явилось создание в составе главка специального треста «Тюменьгазмеханизация». Я руководил этим трестом, сформировав его с нуля. Мы стали решать большие задачи, коллектив сложился, сработался. Но неожиданно Ю. П. Баталин, к тому времени уже ставший заместителем министра газовой промышленности, сказал мне:

— Скоро в Тюмени появится еще один главк. Главное территориальное производственное управление по строительству магистральных трубопроводов в районах Севера и Западной Сибири. Есть мнение начальником главка назначить… знаешь кого? Тебя.

Не скрою, я был польщен. Однако у меня были достаточно уважительные причины для отказа. Не хотелось расставаться с работниками треста «Тюменьгазмеханизация», которых сам находил и приглашал и с которыми немало сделал и планировал сделать еще многое. Но Баталин разбил мои доводы:

— Твои люди никуда не денутся. Часть управлений треста войдет в состав главка.

— Надо подумать, — все-таки не сдавался я.

— Думай, но побыстрее…

В самом деле, только теперь я ощутил всю глубину своей привязанности к тресту. Раньше как-то об этом не думалось. Я просто работал. Привык к тому, что любое событие, любой штрих из жизни коллектива касались и меня. Расстраивался, когда что-то не ладилось. Веселел и радовался, случись даже маленький успех.

И потом, я же не строитель трубопроводов. Конечно, трест принимал участие в прокладке трубы, но его заботой были только земляные работы. С технологией сварки, изоляции трубопроводов я был знаком поверхностно. А ведь в линейном строительстве это — основное. Так стоит ли рисковать, терять свой честно заработанный авторитет?

С другой стороны, смысл в назначении начальником главка человека со стороны, бесспорно, имелся. Да, я не строил трубопроводы. И именно поэтому был свободен от груза профессиональных догм, порой мешающих идти непроторенным путем. А ведь, насколько я понял Баталина, от главка как раз и ждут новаторских решений. Ну разве, к примеру, допустимо, чтобы болота и мерзлота диктовали строителям свои условия, ограничивая трассовый сезон тремя-четырьмя зимними месяцами?

Как ни странно, эта старая, беспокоящая меня проблема заставила по-иному взглянуть на предложение Ю. П. Баталина. И оно не показалось мне бесперспективным. Теперь мне предстоял разговор со Щербиной о моей деятельности в Глав-сибтрубопроводстрое. Конечно, работая управляющим трестом, я не раз бывал на различных мероприятиях, проводимых обкомом партии. Естественно, видел и слышал Щербину. Но вот лично встречаться и разговаривать с первым не довелось.

Борис Евдокимович славился у нас широтой кругозора, ответственностью, решительностью, умением поддержать в самой трудной ситуации. Люди знали, что обком партии всегда поддержит в правом, нужном деле, но никогда не спустит нерадивости или безответственности. И это создавало обстановку поиска, честности, принципиальности.

Вообще я считаю, что мне сильно повезло, потому что пришлось жить и работать здесь, видеть, как в глухой тайге и тундре создается новый мир. Первый нефтепровод, газопровод, панельный дом… Первая музыкальная школа, первое телевидение, аэропорт… Все впервые, будто и впрямь при сотворении мира. Нехитрое дело попасть ногою в проложенный след. Гораздо труднее, но зато и почетнее — прокладывать путь самому.

Жизнь была трудной, но очень интересной. Дни, заполненные тысячами дел и забот. Победы и поражения, причем поражения порой бывали поучительнее побед. Главная цель для тех, кто работал здесь вместе с Борисом Евдокимовичем Щербиной, была обустроить эту суровую, но такую богатую и щедрую землю, сделать все для ее процветания, для пользы нашей, тогда еше самой большой страны.

Личное мое знакомство с Борисом Евдокимовичем состоялось весной 1973 года перед назначением начальником Глав-сибтрубопроводстроя. Меня, как было заведено тогда, пригласил к себе на беседу первый секретарь.

— Три главка ведут работы на наших трассах, — сказал, начиная разговор, Борис Евдокимович. — И все три «сидят» в Москве. Руководство оторвано от объектов, многие вопросы решают неоперативно. А что означают эти объекты для экономики страны, я думаю, объяснять не нужно. А если заглянуть на несколько лет вперед? Потребуется удвоить, утроить объемы добычи нефти и газа. И завтрашние трассы наскоком уже не взять. У них должен быть настоящий хозяин здесь, в Тюмени. Убежден, что главк будет крупнейшим. Хотите знать, какие дела его ждут?..

И он, слегка волнуясь, развернул передо мной панораму будущих трубопроводных строек, прорезающих нехоженую тайгу и тундру. Уникальных по сложности, по инженерному размаху.

— Не робейте, соглашайтесь, — дружески посоветовал Б. Е. Щербина. — Открою вам маленький секрет: главк создается по инициативе обкома партии, так что мы вдвойне заинтересованы, чтобы он быстрее встал на ноги. Рассчитывайте на нашу помощь. Будет необходимость, обращайтесь ко мне. И еще совет: уверенно чувствуйте себя в Москве, когда поедете на утверждение. Вас рекомендует областная партийная организация.

Эти слова я вспомнил, когда в начале июня оказался в кабинете секретаря ЦК партии В. И. Долгих. Хотя я и не робкого десятка, а побороть волнение не смог. Ждал экзамена. И не ошибся.

Секретарь ЦК поинтересовался, знаю ли я, как идут дела у нефтяников и газовиков области. Я назвал цифры. Рассказал о трудностях, встретившихся на трассе Самотлор — Альметьевск.

— А что, по вашему мнению, нужно сделать, чтобы резко ускорить строительство трубопроводов в Западной Сибири? — спросил Владимир Иванович.

Над этой проблемой я тогда размышлял постоянно. Свел воедино все, что читал, слышал о трассах, приплюсовав собственные наблюдения. И начал перечислять: создать технику для покорения болот и вечной мерзлоты, автоматизировать потолочную сварку, отказаться от битума при изоляции труб, перейти на полимерную пленку…

Ответы, по-видимому, попали в точку. По крайней мере, по возвращении из Москвы Щербина по-отечески напутствовал:

— Ну, теперь засучивай рукава.

И улыбнулся ободряюще.

Умение ценить людей по их деловым и нравственным качествам всегда отличало Бориса Евдокимовича Щербину, поднимало его авторитет в партийной организации, среди трудящихся области. Именно благодаря такому отношению Б. Е. Щербины к людям смогли раскрыть свои возможности, вырасти на конкретных делах тысячи специалистов, рядовых работников различных отраслей народного хозяйства области. Многие стали, как тогда говорили, маяками, передовиками или, как теперь говорят, генералами производства, известными не только в области, но и в стране.

Борис Евдокимович умел радоваться успеху товарищей, стремился поддержать доброе дело, сопереживал, если случалась неудача, взыскивал за провинность по справедливости.

Факт остается фактом: Борис Евдокимович вложил в нас, молодых руководителей тюменских организаций, душевных сил предостаточно. Он систематически лично занимался подбором и ростом руководящих кадров, следил за повышением их квалификации. Он всегда смотрел на много лет вперед.

С благодарностью я вспоминаю его пожелания, советы и с особым чувством — памятный первый наш разговор в 1973 году. Тот разговор, как живительный эликсир, наполнил меня энергией, зарядил на интенсивную работу по созданию главка. Навсегда запомнились доброжелательный, но цепкий, изучающий взгляд, уважительность в обращении. Он тогда больше слушал, чем говорил, изучая собеседника, которого видел впервые. Закончил разговор Щербина словами, что будет судить обо мне по моим делам, по практическим результатам в работе.

Вспоминая об этой беседе, вновь переживаю чувство уверенности, с которым вышел тогда из кабинета Щербины. Уверенности в том, что от меня ждут компетентной, добросовестной работы, а отношение ко мне прежде всего зависит от моего личного вклада в общее дело. Известно, что в такой обстановке не остается места для любых проявлений неискренности, приспособленчества ради того, чтобы «попасть в струю».

Вскоре при очередной встрече Щербина дал мне еще несколько дельных советов:

— Запомните, что вам придется работать как бы между двух огней. Вышестоящие руководители по определению не станут в полной мере решать то, что, по вашим представлениям, решать необходимо, а нижестоящие подчиненные вам работники не будут неукоснительно выполнять вашу волю. Этой ситуации «недорешений» и «недовыполнений» можно противопоставить только большую самостоятельность и больший контроль. И еще: собственные недостатки — что котомка за плечами, их не увидишь, — продолжил Борис Евдокимович. — Будьте настойчивы, упорны, но не упрямы. Не цепляйтесь за свое мнение. Помните, что на свете есть много умных людей, которые могут заметить ваши ошибки, и, если они правы, не стесняйтесь согласиться с ними.

Тем же разом я решил согласовать со Щербиной кандидатуру на некую должность, которая была номенклатурой обкома. Борис Евдокимович просмотрел анкету и сказал вот что:

— Если хотите знать мое мнение касательно еврейского вопроса, имейте на будущее в виду, что я интернационалист. Если же говорить об опыте работы предлагаемой кандидатуры — думаю, это человек подходящий. Но не ошибка ли, имея, как вы, тридцать восемь лет от роду, брать к себе заместителя, которому близко к шестидесяти?

Многие советы мне пригодились. В Главсибтрубопровод-строе было, например, заведено, что на руководящую работу брали людей до сорока лет. Может, это было не всегда рационально, но зато впоследствии костяк руководителей многих подразделений министерства составили выходцы из этого главка. Подобная постановка дела обеспечивала кадровый рост. И на своем административном и профессиональном опыте я сумел прочувствовать уроки Щербины. В том числе и в области интернационализма. К тому времени я уже был наслышан о его позиции в этом вопросе.

По итогам года на селе, как было принято тогда, проходили так называемые балансовые комиссии. Возглавлял в Абатском районе эту работу Чернухин.

Всем было давно ясно, что директор совхоза «Майский» Волкотруб, кстати, участник Великой Отечественной войны, на которой потерял руку, явно «не тянет». Излишне самоуверен, совершенно не считается с мнением главных специалистов, а тем более с управляющими отделениями, ведет себя в трудовом коллективе вызывающе. Убытки совхоза были значительными.

Когда Чернухин все это выложил в глаза директору, тот не согласился, заспорил. Короче, возникла перебранка. В запальчивости Чернухин высказался в том смысле, что, мол, вы, директор, — Волкотруб, главный агроном у вас — Кривошта, главный зоотехник — Романец, главный ветврач — Музычук… Только одна нормальная фамилия — у главного инженера По-горова…

Словом, директору совхоза объявили выговор и комиссия уехала. С тяжелым настроением возвращался Чернухин в Абатск, по дороге окончательно пришел к выводу, что Волкотруб не вытянет столь сложное и большое хозяйство. Но одна мысль волновала его особо: правильно ли он сделал, по сути попрекнув руководство хозяйства их фамилиями?

Он уже и забыл об этом, но, как оказалось, напрасно. На очередном пленуме обкома к нему подошел помощник Щербины и сказал, чтобы он зашел к первому. Долго думал и гадал Чернухин о причине этого приглашения, но ничего придумать не мог.

Зашел в кабинет Бориса Евдокимовича, тот с ним поздоровался, предложил сесть. А потом неожиданно спросил, давно ли Чернухин заразился бациллой национализма. Того это потрясло, он не знал, что ответить, и недоуменно спросил:

— В чем дело?

Щербина недобро прищурился и в свою очередь жестко попросил вспомнить, что он говорил при проведении балансовой комиссии в совхозе «Майский».

Разумеется, Чернухин ему рассказал все подробно, в том числе и о директоре, и о некоторых других руководителях хозяйства, и что кадры для замены в районе имеются… Однако его рассуждения мало тронули первого. Украинец Щербина около часа разъяснял русскому Чернухину сущность национализма.

— Но я таким недугом не страдаю, — пытался оправдаться тот. — В институте жил вместе с украинцем и крымским татарином, а также двумя евреями из Одессы и одним табасаранцем с Кавказа. Тем более до этого работал в совхозе «Емурт-линский», где много было немцев, людей из Прибалтики, казахов…

Не помогло. Из кабинета Чернухин вышел не в лучшем настроении. И поделом — получил то, что заслужил.

Когда мне доверили руководство тюменским главком, я был готов, особенно поначалу, работать двадцать пять часов в сутки — по-иному не въедешь в «тему». И вдруг приходит предложение ехать в Канаду на десять дней, чтобы ознакомиться с методами тамошнего строительства трубопроводов. Хотя для молодого руководителя предложение было лестным, я посчитал, что не могу оставить главк, особенно в этот важнейший период, перед началом зимнего сезона.

Я пошел к Щербине, который лучше других знал цену каждому дню работы на трассе, и попросил «защиты» от московских предложений. Он меня выслушал, а затем спокойно и убедительно объяснил важность предлагаемой поездки:

— Нам позарез необходим передовой канадский опыт. Ты его должен тщательно изучить и по возможности внедрить лучшее. Здесь, у нас…

Помолчав, Борис Евдокимович добавил:

— То, что о деле беспокоишься, — это хорошо. Беспокойство — это неудовлетворенность, а неудовлетворенность — первейшее условие прогресса. Так что поезжай за этим самым прогрессом.

По возвращении из Канады я зашел к нему.

— Ну, что там нового увидел да узнал? Рассказывай…

Это был настоящий допрос с пристрастием. В мое повествование Щербина то и дело вставлял «почему», «зачем», «кто» и иные столь же нетерпеливые вопросы, на которые следовало отвечать исчерпывающе четко и доказательно.

На следующий год, когда Борис Евдокимович был уже министром, большая группа ученых отрасли должна была на три недели ехать в ФРГ, Францию, Англию и Норвегию. Мне позвонили, сказали, что министр из всех производственников включил в состав группы одного меня. Памятуя разговор о Канаде, я, хотя и находился в очередном цейтноте, не стал просить отставить мою кандидатуру, хотя и готов был назвать толковую замену. Но когда группа пришла к Борису Евдокимовичу за напутствием, он, чувствуя мое настроение, сказал мне строго, отведя в сторону:

— Надо ехать. Это вам не туризм, а деловая поездка. Разве после Канады у вас не выросли крылья? Действуйте…

После этого приватного разговора профессор Иванцов спросил, о чем это я шептался с министром. Я отшутился, сказав, что Щербина попросил проследить, могут ли наши ученые квалифицированно задавать вопросы иностранцам…

Два года спустя Борис Евдокимович вновь «оторвал» меня от дела, направив на три месяца на учебу в институт управления народным хозяйством. И фактически до конца своих дней он следил за перипетиями моей карьеры, активно вмешиваясь и поправляя, если что-то в моих действиях казалось ему непродуктивным или напрасной тратой времени и сил.

Замечу, что Щербина никогда не ослаблял своих требований, не упрощал, не облегчал задачу, которую в очередной раз ставил передо мной. Иной раз только ворчливо поучал:

— За легкое дело берись как за трудное, а за трудное — как за легкое. В первом случае дабы уверенность не перешла в беспечность, а во втором — неуверенность в робость.

Так что быть «любимчиком» Бориса Евдокимовича было непросто. Это всегда был большой обоюдный труд, за который он ждал единственного вознаграждения — преданности ученика избранному делу.

А в моей жизни снова наступали перемены. Объемы работ в Западной Сибири резко росли, и из Москвы, из «кабинетного далека», координировать их становилось все сложнее. Возникла необходимость создать в Тюмени Главное производственно-распорядительное управление — практически штаб тюменской стройки, подчиненный заместителю министра, который должен был курировать здесь все без исключения. Должность такого заместителя мне и была предложена.

Я колебался. Во время первого разговора на эту тему в ответ на мои доводы остаться «на трубе» Б. Е. Щербина, к тому времени уже министр, приводил свои: ведь Главсибтрубопро-водстрой будет мне подчинен и я смогу все задуманное довести до конца.

Я дал согласие. Мне было 43 года. Опять Борис Евдокимович способствовал крутому повороту в моей судьбе.

Первое, что я должен был решить в новой должности, — закончить уренгойскую трассу и в 1978 году подать газ на Челябинск. 31 декабря 1978 года магистраль Вынгапур — Челябинск вступила в строй…