XVI

Андреев-Бурлак. – Его характеристика. – Рассказы и анекдоты о нем. – Его кончина.

Говоря о самобытных артистических силах, нельзя обойти молчанием имя Андреева-Бурлака, впервые появившегося в Москве на сцене театра А. А. Бренко одновременно с М. И. Писаревым, Гламой-Мещерской, С. П. Волгиной и многими артистами и артистками, составившими себе впоследствии крупные артистические имена.

Бурлак, собственно говоря, к артистической среде не принадлежал. Он служил капитаном на одном из пароходов частной компании, пароход этот назывался «Бурлак», и в честь его артист при поступлении своем на сцену к своей настоящей фамилии Андреев прибавил прозвище Бурлак.

Андрей Николаевич (так звали Бурлака[366]) был не только очень даровитая, но и очень оригинальная личность.

Бесконечно добрый, щедрый до полного неразумия и беззаботный, как птица небесная, Бурлак являл собою тип настоящего артиста со всеми светлыми и бестолковыми особенностями этого характерного типа. Деньгам он не знал положительно никакого счета, тратил их без малейшего толка, раздавал без разбора всем и каждому и затем, когда оставался без гроша, удивлялся, куда могла так быстро разойтись такая уйма денег. В помощи и поддержке он не отказывал не только товарищу, но положительно никому в мире, и, живя в Москве на квартире вместе с Писаревым и Гламой-Мещерской, людьми совершенно иного закала, он всегда спорил против их теории «сбережений» и «откладываний».

Кто из них был прав и кто виноват, решать не берусь, скажу только, что такую светлую память о себе, какую оставил Бурлак, мало кто из артистов способен оставить.

Вся Москва знала и помнит следующий характерный случай, смело и открыто переданный самим героем рассказа, бедным и неимущим студентом, обратившимся к Бурлаку за помощью.

Дело было весною, лекции в университете были окончены, и наступило время разъезда студентов домой на каникулы, когда Бурлаку, перебравшемуся в то время в небогатые меблированные комнаты на Тверской, доложили, что его спрашивает какой-то студент.

– Проси! – сказал он со вздохом, заранее предчувствуя, что гость обратится к нему за помощью, которой он оказать никак не мог, потому что сидел положительно без гроша и временно даже без работы, потому что и театральный весенний сезон только что окончился.

Вошел молодой человек в студенческой форме, более нежели скромно одетый, и робко изложил Бурлаку свою просьбу.

Дело было в том, что после только что выдержанного экзамена молодой человек собирался ехать «на кондицию», готовить отставших богатых гимназистов к переходу из класса в класс, когда внезапно получил известие о смертельной болезни матери, которая усиленно звала его к себе, чтобы благословить его и с ним проститься. От уроков, само собою разумеется, приходилось отказаться наотрез, и за этим отказом не оставалось положительно никакой возможности выбраться из Москвы, а о поездке на родину и думать было нечего.

Бурлак внимательно слушал своего собеседника, и на его некрасивом, но выразительном лице написано было непритворное горе.

– Вы меня великодушно простите, молодой человек, – начал Бурлак, конфузясь и переминаясь. – Вы меня простите… Но как же это вы так?.. Вовремя надо было… Надо было предвидеть.

– Я ничего лишнего не тратил!.. – робко стал оправдываться студент. – Все, что у меня оставалось от уроков и от переписки, я матушке же отсылал, и теперь для того и собирался ехать на эти занятия, чтобы опять-таки ей же помогать.

– Что это вы, батенька?.. Да разве я про вас… Я про себя толкую… Насчет своих финансов я с вами говорю!.. Ведь у меня третьего дня еще было больше ста рублей… Ну что вам стоило тогда надуматься прийти?.. Теперь бы вы уж в дороге были… А вы пропустили, да и пришли тогда, когда у меня и полного рубля в доме не наберется!.. Вот веду переговоры с антрепренерами насчет летнего турне… да когда с ними сговоришься до конца? А до тех пор я и сам кое-как в долг питаться буду… У меня ведь денег никогда не бывает… даже и тогда, когда я служу, а уж об окончании сезона и говорить нечего!.. Экая досада, право, какая!.. Что бы вам, голубчик, раньше догадаться прийти?.. Вчера вот были деньги… да часть их у меня разобрали, а часть сам я спустил самым бестолковым образом!.. И в карты проиграл, и на вине пропил!.. Ради бога вы меня извините… Сами вы виноваты, что опоздали!..

И несчастный Бурлак и кланялся, и извинялся, и переминался с ноги на ногу, видимо, снедаемый самым горьким, непритворным раскаянием…

Студент, в свою очередь, сконфузился и, наскоро распрощавшись с добряком, почти выбежал из комнаты и стал торопливо спускаться с лестницы, когда услышал внезапно раздавшийся голос:

– Молодой человек!.. Молодой человек!.. Послушайте!.. Вернитесь на одну минуту… Дело есть… Серьезное дело!..

Он оглянулся и увидал на улице у подъезда Бурлака, наскоро выбежавшего, без галстука и без жилета, в накинутом нараспашку пальто. Он отчаянно махал руками и кричал что есть мочи…

Студент остановился.

– Вернитесь, батенька, вернитесь!.. – обрадовался Бурлак. – Проходите туда, ко мне в комнату, где были… Я сейчас!..

Он проводил студента в свою маленькую гостиную, сам на минуту исчез в неубранной спальне и тотчас же вновь показался на пороге, волоча за собой что-то большое и тяжелое… что тут же опустил возле себя на полу.

– Ведь я виноват перед вами… Извините, ради бога!.. – торопливо и, видимо, конфузясь, заговорил он. – Наврал я вам, что мне денег сейчас достать негде!.. Ведь шинель-то у меня дома, а я и забыл совсем о ней… Глядите… с настоящим камчатским воротником[367]! Тут до Малороссии-то три раза доедешь!.. Вы ведь, говорите, малоросс?..

– Да!.. Но как же это? – несвязно, чуть не шепотом произнес до глубины души тронутый студент.

– Забыл-то как?.. А вот подите же. Забыл, да и дело с концом! – оправдывался Бурлак, в невинности своей светлой души предполагая, что его собеседник удивляется тому, что он мог забыть о шинели. – И вовсе не понимаю, как это могло случиться!.. Это мой Лепорелло[368] все хитрит… Возьмет да и спрячет что-нибудь от меня на черный день!.. Честнейший человек, но большой самодур! Ну да на этот раз он хорошо сделал… Берите шинель, батенька, и тащите ее к какому-нибудь иудею. Они, мерзавцы, говорят, больше дают, нежели в других местах. Я сам-то хорошо не знаю!.. У меня хоть и все всегда заложено и перезаложено, но сам я этими делами не заведываю… Или Лепорелло мой, или тот из знакомых и товарищей, кому нужда приспичит!.. Вот и вы теперь сами оборудуйте это дело и больше берите, не стесняйтесь!.. Занесите мне билет потом, а к зиме я не только что эту шинель выкуплю, а еще три таких сошью!..

И, не желая слушать благодарности до глубины души растроганного студента, ни разговора о том, чтобы на долю самого Бурлака перепала хоть малейшая частичка из полученной субсидии, Бурлак торопливо распростился со своим незнакомым знакомцем, от души пожелав ему застать мать на пути к полному выздоровлению.

В ответ на горячую речь молодого человека Бурлак, конфузясь, почти выпроводил его за дверь, торопливо повторяя:

– Ну вот еще!.. Есть о чем говорить!.. И вперед, коли нужда пристигнет, пожалуйста, приходите… в разгар сезона-то я всегда при деньгах, только старайтесь, ежели случай доведется, попадать ко мне в театр, к началу спектакля, пока я еще не успел забрать из кассы все, что мне по чину моему полагается…

Помимо своего артистического таланта Бурлак был еще и неподражаемым рассказчиком, и многие из его рассказов до сих пор повторяются специалистами этого рода актерской деятельности.

С неподдельным юмором рассказал он, между прочим, как был однажды испуган, остановившись во время одной из артистических поездок своих на постоялом дворе в одном мелком уездном городке.

– Приехали мы вечером, – повествовал он. – Погода адская… Дождь льет как из ведра… Собаку, как говорится, на улицу не выгонишь… а ты изволь искать себе ночлега в незнакомом городе! Само собой разумеется, что все мы приняли первые встретившиеся приглашения и разместились, как Бог послал, по всевозможным норам и трущобам. Я попал на невозможный постоялый двор с «номерами для приезжающих», но что это были за номера, одному Богу известно!.. Какие-то грязные стойла с расшатанными кроватями, украшенными для удобства постояльцев подобием громадных грязных блинов вместо матрасов. Я с ужасом оглядел свое помещение и хотел уже бегством спасаться, но в окна барабанил частый и крупный дождик, и ветер как-то особенно безнадежно завывал в трубе!.. Нечего было делать… Приходилось мириться с тем, что есть, и укладываться на ночлег. Я с головой закутался в теплое пальто, сунул себе под голову саквояж и заснул тем богатырским сном, каким русский человек, когда он порядком устанет, способен заснуть, я думаю, даже в аду, когда его на огне поджаривать будут.

Прежде, нежели лечь, я осмотрел, запирается ли мое убогое помещение. Оказалось, что в нем даже простого крючка в двери нет. Тогда я осведомился у угрюмого и надутого хозяина, совершенно ли у них безопасно, и получил в ответ грубую отповедь о том, что не всякому воры страшны и что у иного «стрекулиста» и рад бы взять, да взять нечего!.. Поняв грацию и деликатность намека, я промолчал и положил в душе своей с утра перебраться в какое-нибудь другое, более удобное помещение.

Ночью я обыкновенно не имею привычки просыпаться, и на этот раз проспал бы, вероятно, очень долго, ежели бы на заре не был разбужен отворившейся дверью и стуком тяжелых сапог, отчасти бережно ступавших по моей комнате… Видно было, что старались меня не разбудить… Я притворился, что крепко сплю, и не без волнения стал ожидать, что будет дальше…

Свет тускло проходил в комнату сквозь запотевшее и затянутое паутиной окно, на дворе продолжал лить дождь, следы которого виднелись на полу, занесенные таинственным незнакомцем, осторожно направлявшимся прямо к моей кровати…

Признаюсь откровенно, что сердце у меня дрогнуло…

Револьвер был у меня в узле, под подушкой… да я и не знал хорошенько, заряжен он или нет… А о борьбе с таинственным незнакомцем не могло быть и речи… Это был рослый детина, косая сажень в плечах, с громадной лохматой головой и такими ручищами, неуклюже торчавшими из-под коротких рукавов его кумачовой рубашки, что с него хоть сейчас придорожного разбойника пиши!.. Он близко, в упор подошел ко мне, заглянул мне в лицо с видимым намерением убедиться, сплю я или нет, и каким-то громовым шепотом бросил в сторону двери, оставшейся приотворенной:

– Небось, дрыхнет!..

Сомнения не оставалось никакого… Дело шло обо мне… и о моем бренном существовании, которое, видимо, близилось к концу!..

Я продолжал лежать неподвижно, порешив в том же несокрушимом молчании и в вечность перейти… А Илья Муромец мой тем временем нагнулся, опустился на пол и полез ко мне под кровать.

Во мне на минуту зародилась мысль, что сказочный богатырь намерен поднять меня вместе с кроватью на руки и вынести таким образом по своему усмотрению туда, куда ему заблагорассудится.

Но я ошибся.

Он рылся у меня под кроватью, видимо, что-то отыскивая, и через минуту вытолкнул из-под кровати что-то длинное и красное. Я решился «проснуться» и робко осведомиться, что он делает…

– Проснулся, сердечный?.. – как-то нехотя крикнул он мне из-под кровати. – Что делать!.. Пришлось разбудить тебя, потому никак невозможно… Служба наша такая!

– Какая «служба»? Ты что делаешь-то? – совсем уже обескураженный, вступил я с ним в разговор.

– А вон видишь… Флаги эти самые достаю! Хожалый[369] из фартала[370] приходил. Беспременно вывесить велел! У нас, брат, на этот счет строго…

– Да что вывесить-то? – недоумевал я.

– Да говорят же тебе толком, флаги в три цвета! Экой ты непонятный какой!

– С чего же их развешивать-то?

– С чего? Известно, с радости! С горя, брат, не такие вешают, не полосатые, а черные!..

– Да какая же радость-то. Что случилось?

– Известно, что!.. Опять в кого-то не попали!.. – глубокомысленно сообщил мужик и, взвалив на плечи древки с флагами, направился к двери.

Рассказ этот, неоднократно повторенный Бурлаком, послужил однажды к щекотливой беседе его кое с кем и с тех пор временно исчез из его репертуара.

Умер Бурлак во время поездки, предпринятой труппой артистов по Волге, и погребен в Казани. Он умер среди такой бедности, что товарищам пришлось хоронить его на свой счет, по подписке.

Вслед за его кончиной открыта был подписка на памятник ему, но, попав в руки одного из старых опереточных артистов, она так в его руках и осталась вместе с произведенными взносами, равнявшимися уже довольно солидной сумме.

Одна из московских газет пыталась несколько лет тому назад возбудить этот вопрос, но старый опереточный артист, в жизни такой же опытный и смелый, как и на сцене, сумел уклониться от прямого и честного ответа, и могила симпатичного и талантливого Андреева-Бурлака так и осталась навсегда без памятника[371].

В настоящую минуту прошло уже с лишком двадцать лет после его кончины, и даже самая могила, вероятно, уже сравнялась с землей…

А эта светлая личность заслуживала бы иного отношения и иной памяти!..