СВОЙ УГОЛ

СВОЙ УГОЛ

Жизнь наша на ферме была трудная, но счастливо–ясная, без страха, без угнетенности. Вставали рано. Бывало, только солнце покажется из–за лесистых холмов, на кустах переливаются, блестят тысячью огней крупные капли росы, нежно благоухает цветущий виноград или с лугов несется запах скошенной травы, бежишь в курятник за ведрами, натаскаешь из колодца воды, раздашь курам корму и идешь в свой домик к письменному столу… Тишина. Только слышишь, как кудахчут куры в курятнике, да Веста громко лязгает зубами, стараясь поймать пристающих к ней мух. На чугунной плите в «большом» доме варятся борщ и каша. Казак стучит молотком, что–то ремонтирует или строит.

Еды было довольно. Яиц, овощей сколько угодно — свои выращивали. Даже дыни были свои. Грибов и ягод — малины, ежевики, голубики — в лесах было полно. Покупали мясо, масло и молоко, пока снова не обзавелись коровой, рыбу, чай, кофе, сахар. Цены были низкие: 11 —12 центов за фунт рыбы, 16–17 центов фунт лучшего молотого мяса, 12— 13 центов за кварту молока. Но зато мы на яйцах тоже не разживались, продавая дюжину по 15–17 центов. Но главное — ни с чем не сравнимое, блаженное чувство свободы. Что хочешь, то и делаешь и никого и ничего не боишься, Хочешь — работаешь, хочешь — идешь за грибами или книгу пишешь.

После обеда и до самой поздней ночи мы работали. Вычищали навоз из курятников, подсыпали в кормушку муку, работали в огороде. Вечером чистили, просвечивали и укладывали яйца на продажу.

Постепенно мы расширили свое хозяйство. Одна тысяча кур, весной — 2500–3000 цыплят. Две коровы, огород; летом подрабатывали еще тем, что собирали по болотам и лесам голубику и продавали ее по хорошей цене нашим богатым соседям. Богатые жили внизу, на берегу реки Коннектикут, а бедняки наверху горы, вроде нас. У Весты появился красавец муж. которого я привезла от своего брата, — Мики, или, как мы его прозвали, Митька — большой серый полицейский пес, которого Веста полюбила с первого взгляда и которому осталась верна до гроба.

Собаки жили на свободе, охотились, изредка приносили нам зайца, а раз как–то Веста принесла нам куропатку, которую мы вычистили и с удовольствием съели. Охотились они и на скунсов. Помню, как однажды я проснулась от страшной вони. Когда я вышла из своей избушки, то увидела, что у порога сидит Веста. Она облизывалась и с победоносным видом смотрела на меня. Перед самым моим домиком, на лугу, лежали в ряд загрызенные, мертвые скунс и трое деток. Пришлось скунсов закапывать, а собак мыть…

Очень хорошие у нас были коровы. Одна — чистокровная джерси, мне подарил ее приехавший из Италии муж моей племянницы, дочери сестры Татьяны, Альбертини. Вторая корова родилась у нас. Джерси, как полагается породистой леди, была тихая, скромная, похожая на ту, которая была у нас в Пенсильвании, с грустными, выпуклыми, большими глазами и курносая. Молодая была озорная и умная, она несколько раз портила нам огород. Чтобы проникнуть за проволоку, которой была загорожена кукуруза, она падала всем своим грузом на забор и приминала его к земле. Затем вставала, переступала через повалившийся забор и спокойно паслась на кукурузе. А джерси стояла как вкопанная и смотрела на озорницу томными глазами, не смея перешагнуть через забор. Но этого было мало. Молодая корова повадилась залезать в курятники. Рогом она поддевала крючок на калитке, входила в курятник, съедала весь куриный корм, опрокидывала кормушки и, вдоволь наевшись, рогом же отворачивала кран, пила воду и принимала холодный душ. Пришлось переменить все запоры, укрепить заборы.

Иногда наши интеллигентные посетители пугались наших громадных собак и коров. «Собаки не кусаются, — говорили мы. — Не бойтесь. А коровы не бодаются. Нет». Коровы были очень общительные и как только видели людей, так, к ужасу наших городских друзей, шли к ним. Теперь казак наш часто уезжал. Мечта его жизни была — жениться, на скопленные деньги купить небольшую ферму и жить там с женой.

— Поеду в Филадельфию, — как–то сказал он нам.

— Дело есть?

— Да шо там. Може, и выйдет дело. Казаки невесту сватают.

Уехал. Прошло около недели, возвращается казак наш домой злой. Не разговаривает, спросишь что–нибудь — молчит, только рукой машет.

— Федор Данилыч, ну что невеста? Расскажите. Понравилась?

— Да шо там! Нечего рассказывать. Какая там невеста. Никудышняя баба, кривобокая…

— Но, может быть, женщина хорошая?

— Хорошая, хорошая, — передразнил он нас. — Кривобокая, опять же астма, дышит, как запаленная лошадь… — и казак тяжело вздохнул.

— Вы бы американку взяли, — сказала я.

— Американку. Шо я с ума, што ли, сошел! Американку… Што от них толку? Американку… — с презрением фыркнул он.

Одним из самых знаменательных событий в нашей жизни была покупка автомобиля: 65 долларов, да еще регистрация, страховка. Для нас это было целым состоянием. Никогда, даже когда с годами я приобретала новые «форды», ни одна машина не казалась мне такой красивой, уютной, удобной! Это был маленький черный старый двухместный спортивный автомобиль. Училась я ездить без учителя, сама. Ездила по двору взад и вперед, сшибла один столб, чуть не задавила Весту, которая немедленно приревновала меня к машине и, когда машина трогалась с места, со страшным визгом и лаем хватала зубами передние колеса.

Но мне необходимо было ездить. Мой брат Илья серьезно заболел, нужно было его навещать, а добираться до него на автобусе или поезде было очень сложно.

Рядом с нами жила эстонская семья; старший сын, юноша лет 18-ти, иногда возил нас на автомобиле.

— Альберт, — сказала я ему, — можешь ты поехать со мной завтра к моему брату в Саутбери (за 70 миль)?

— Почему нет, если заплатите.

— Заплачу, но ставлю одно условие: я буду править.

— Но вы же не умеете…

— Не умею, вот ты и будешь меня учить. Юноша задумался. Через минуту согласился, под условием, что я буду его беспрекословно слушаться.

— Конечно, но теперь я поставлю тебе условие: мы выедем в половине четвертого утра, когда на дорогах никого нет.

Он согласился, и мы поехали. Чудное было утро, свежее; солнце еще не всходило, и на прозрачном серо–голубом небе потухали звезды, блестела трава, седая от росы. Громко зарычал, получивши слишком обильную порцию газа, мой черный «фордик», но я обеими руками крепко уцепилась за руль, и все, кроме дороги, перестало для меня существовать. Казалось, что я непременно влечу в каждый придорожный столб, в каждое дерево. Ехали мы медленно, 25 миль. В Мериден, первом городе на нашем пути, кое–где стали встречаться и обгонять нас грузовики. В следующий большой город Вотербери — 50 миль — приехали часам к семи. Градом катил с меня пот, промокло насквозь белье.

— Альберт, — сказала я юноше, — я изнемогаю, — и мы переменились местами. Но на обратном пути я правила одна все 70 миль, а через несколько дней сдала экзамен в ближайшем городке Миддлтаун, куда мы вместе поехали с Джейн Ярроу.

Брата я застала в тяжелом состоянии. Я заезжала к нему и раньше, месяца три назад, по пути из Бостона. Тогда он еще был молодцом, лихо вез меня на машине, сам колол дрова для печки. Жил он почти всегда один. Надя, его новая жена, постоянно ездила в Нью—Йорк. В доме грязь, мухи, везде сор, никакой еды… Подоткнув свое городское платье и повязав голову платком, я целый день мыла, скребла, выносила сор.

За то время, что я его не видела, брат очень изменился, похудел, жаловался на боли в боку, двигался с трудом. И опять был один. Дом был еще более запущен. Сеток в окнах не было, рои мух, полная ванна нестиранного, намоченного белья, в леднике посеревшая, несвежая свекла. И снова я стирала белье, убирала, истребляла мух, ездила за провизией, готовила… а брат улыбался, он был рад, что не брошен, не один. — . Я вызывала врача из Нью—Хейвена. Осмотрев брата, доктор вызвал меня в сад и сказал, что думает, что у брата рак и что надо его свезти в больницу. Когда доктор уехал, я вошла к Илье.

— Ну что, рак у меня, Саша? — спросил он. Я молчала.

— Не надо скрывать, я хочу, я должен знать! Глаза наши встретились, и как ни тяжело было сказать правду, я поняла, что лгать нельзя.

— Он не знает еще, тебе надо лечь в больницу на исследование.

— Но по всей вероятности — рак… — с трудом, запинаясь, повторил он и закрыл глаза. Я знала, чувствовала, что он должен был переживать в эту минуту. Он так любил и умел наслаждаться жизнью. Говорить он не мог, молчал. Я заплакала тихо вышла из дома и пошла в лес по дорожке, мимо насаженных им цветников, фруктовых деревьев, березок. Все это он так любил… Тихо в лесу, пахнет перегнившими листьями, то тут, то там виднеется изъеденная улитками шапочка белого, торчащего из мха гриба, подберезовик с пестрой ножкой, аккуратный, с коричнево–красной головкой подосинник. Я сняла с себя головной платок, набрала грибов и пошла домой.

— Я рад, что ты пришла, — сказал он мне и широко улыбнулся. — Ты не волнуйся, он уже у меня в руках.

— Кто?

— Илья Толстой. — И помолчав. — Да будет Его воля… Какие чудесные грибы!

На другой день приехала Надя, и мы решили отвезти брата в нью–хейвенскую больницу. Ему нужен был уход, лечение. Я еще надеялась, что его можно спасти.

Когда я вернулась домой, мне Ольга сообщила, что приезжал господин, с ним еще двое. Господин назвал себя капитаном Макензи и сказал, что был в Москве, виделся с моим братом Сергеем и привез мне от него поручение.

— Ну и что же? Ты узнала, когда он приедет, его адрес? — спросила я.

— Нет…

Я рассердилась:

— Но как же так? Мне это так важно!

— Да ты меня выслушай, Саша, — спокойно перебила меня Ольга, — я не расспрашивала этого господина, потому что и он, и те, кто с ним приехали, показались мне очень подозрительными.

Прошло недели две. Было часов 9 утра. Я сидела в своем маленьком домике за письменным столом, писала. Веста лежала у меня в ногах. Вдруг она свирепо зарычала, поставила шерсть дыбом и бросилась к двери. Почему–то я испугалась. Встала и быстро повернула ключ в двери. Стук.

— Кто это?

— Я продавец персидских ковров, хочу показать их вам.

— Мне не надо ковров, да и денег у меня нет.

— А вы только посмотрите… Если не хотите покупать, не надо… — Торговец коврами говорил по–английски с русским акцентом. Застучала наружная ручка двери, торговец, видимо, пробовал ее открыть. Дверь трещала, сыпалась сухая краска. Я выдвинула ящик, достала револьвер, взвела курок. Веста, стоя у порога, рычала. Все внутри у меня дрожало; я молча выжидала, не спуская с двери глаз. Но вдруг исчезло напряжение, Веста отошла от порога, дверь уже больше не сотрясалась, слышен был шум подъезжавшего автомобиля. И через несколько минут Ольга была уже у двери и звала меня.

— Саша, Саша, отопри! Уехал капитан Макензи! Тот самый, который на днях приезжал, якобы с поручением от твоего брата Сергея! Это же был он!..

— Макензи… уехал… что случилось? — И не успела я спросить, как вижу, что посреди двора стоит грузовик. Это наш мясник со своим помощником привезли нам мясо.

Громадная черная машина с тремя мужчинами — я заметила, что один был с бородой и в картузе, — быстро катила вниз по дороге, под гору.

— Скорей, скорей, звонить в полицию! — Но полиция за 17 миль! Пока дозвонились, пока полиция поняла, в чем дело, а быть может, и не поняла и не поверила нашему рассказу, капитан Макензи, он же персидский торговец коврами, он же товарищ коммунист, со своими спутниками был уже далеко.