ЭКСПЛУАТАТОРЫ
ЭКСПЛУАТАТОРЫ
— Это невозможно, товарищ!
— Не невозможно, а будет именно так, как я говорю! Что же, вы считаете правильным, чтобы вы занимали комнату, сотрудница — другую, а чтобы рабочий с детьми оставался выкинутым на улице?!
— Но вы же понимаете, что если вы займете мою комнату и в ней поселятся отец, мать и трое детей, то даже если я смогу ночевать в квартире, заниматься уже нельзя будет.
— То есть как это нельзя будет? Почему же?
— Потому что ученые не смогут заниматься, когда рядом в комнате будут кричать трое ребят!
— Знаете что, товарищ Толстая, вы эти буржуазные замашки бросьте, прошло то время, когда эксплуататоры могли привередничать! Рабочий с семьей не может оставаться на улице, у вас места много, и мы его вселим. И кончен разговор!
И председатель домового комитета круто повернулся и вышел, хлопнув дверью.
Он был коммунистом, этот новый председатель домового комитета. Все боялись его, а он делал, что хотел, выселял из квартир, вселял… В некоторых квартирах ютились уже по три–четыре семьи в четырех комнатах.
Что было делать?
Жить и работать над рукописями при условии, что в крошечную квартирку с маленькой кухней вольется семья в пять человек, было немыслимо.
И я снова летела к Калинину во ВЦИК и, только заручившись охранной грамотой, избавилась от опасности вселения.
Но не успела я расхлебать одну беду, как совершенно неожиданно на меня свалилась новая. И предвидеть, с какой стороны надвигалась опасность, было невозможна
Служила у нас в правлении уборщицей кроткая, тихая и, казалось, очень приличная девушка Дуня. Попутал ее лукавый, и стащила она у меня последние мои золотые вещи, оставшиеся от матери. Я уличила ее.
Она плакала, извинялась, я охотно простила ее, но попросила уйти. На другой день она отправилась в союз и к вечеру заявила мне, что с квартиры не съедет, а на третий день я узнала, что она подала на меня в суд за то, что я заставляла ее работать больше восьми часов, что, разумеется, было неправдой.
Я умоляла Дуню взять назад ее заявление в суд, так как она вынуждала меня в свою очередь подать на нее жалобу о воровстве, но, по–видимому, Дуня подпала под чье–то сильное влияние. Она стала дерзка, нахальна и не хотела меня слушать.
И вот у меня в квартире оказался человек, меня обворовавший, на меня же подавший в суд, с которым мне приходилось жить в тесной квартире, пользоваться одной с ней кухней, одной ванной. И не было возможности избавиться от этого человека иным путем, как только подать на нее в суд за воровство.
Прошло несколько недель. Наконец назначен был суд; должн о слушаться два дела с уборщицей правления: одно — иск уборщицы за переработку и второе — мое обвинение ee в воровстве.
— Граждане судьи! — с пафосом говорил Дунин адвокат, тип старого адвоката, не сделавшего карьеры и старавшегося теперь хоть не умереть с голода. — — Граждане судьи! Кто из вас не читал «Воскресения» Толстого? Кто из вас не знает Катюшу Маслову? Граждане судьи! Перед вами сейчас эта Катюша Маслова. Кто она? Что она? (Тут следовала бесконечно длинная характеристика Дуни). И вот перед вами обвинительница, бывшая буржуйка, графиня, не унаследовавшая, по–видимому, простоты и мудрости своего великого отца! Она, эта недостойная дочь великого отца, хочет засадить эту несчастную, беззащитную представительницу эксплуатируемого класса…
Дуня рыдала. Я была уверена, что мне придется вековать с Дуней на одной квартире!
У меня адвоката не было. Я говорила сама за себя. И защитительная речь моя была очень короткой.
— Граждане судьи! — сказала я. — Товарищ защитник не учел одного обстоятельства! (Я чувствовала свою подлость, но надо было как–то спасать положение.) — Катюшу Маслову судил суд царский. Подавая же жалобу на Евдокию Дутлову, я знала, что суд советский отнесется к ней милостиво. Я не желаю, чтобы ее наказывали за те вещи, которые она взяла у меня. Я желаю только, чтобы ее выселили из моей квартиры, так как мне неприятно стало с ней жить. Что же касается переработки, то ведь прежде гражданка не жаловалась на переработку, а пожаловалась только после того, как украла у меня вещи…
И суд советский, «справедливый и милостивый», дал ордер о выселении гражданки Дутловой и освободил ее от ответственности за кражу.
Да, трудно было не лгать, живя в Советской России, но чтобы спасти работу, иногда даже свою и чужую жизнь, — все мы лгали. И совесть растягивалась, как резина…