АУКЦИОН
АУКЦИОН
Я в Петербурге.
Холодные, пустые, заброшенные храмы, опустошенные дворцы, пустые магазины. Все в прошлом. Я хожу по Петербургу и вспоминаю:
Шпалерная, визиты, первая, неразделенная шестнадцатилетняя любовь, блаженные, полные свежей поэзии воображаемые страдания, белые бессонные ночи, оживление всегда нарядного, корректного, с европейским налетом, населения Петербурга; вечный спор между молодежью, какой город лучше — Москва или Петербург? Красавица Нева, дворец, связанный в воспоминаниях со строгой, привлекательной фрейлиной бабушкой Александрой Андреевной; непривычная роскошь, блеск, придворные лакеи в красивых мундирах, кареты, городовые, отдающие бабушке честь…
Мы приехали сюда, чтобы достать книг для Яснополянской библиотеки. В Петербурге оказался самый большой книжный фонд, собранный из реквизированных частных, может быть и царских, библиотек. Здесь громадный склад, куда в беспорядке сваливались тысячи книг. Несколько человек из бывших людей от Петроградского комиссариата по просвещению работало в нем. И среди этой груды томов удавалось иногда выкапывать такие перлы, как, например, «Современник» пушкинского времени.
С научной сотрудницей Яснополянского музея мы часами в пыли и в страшном холоде искали книги, подбирая то, что нам нужно было для Яснополянской библиотеки.
В свободное время мы бродили по Петербургу. Зашли как–то на Мойку, нашли квартиру Пушкина. Зашли в Толстовский музей, где с той же любовью продолжал работать хранитель Рукописного Отдела Академии наук В. И. Срезневский.
Как–то забрели на Дворцовую площадь. Какие–то люди уверенно шли прямо во дворец, и мы пошли за ними. Мы уперлись в темный коридор. Здесь в левом углу тускло горела электрическая лампочка. За стойкой стоял человек и что–то кричал. Мы подошли ближе.
— Пятьдесят копеек!
— Пятьдесят пять!
— Пятьдесят пять! Кто больше?
— Шестьдесят!
— Будьте добры, — обратилась я к стоявшей рядом с нами женщине, — скажите, что это такое?
— Как что?! Разве вы не видите? Остатки царских вещей распродаются.
Ламповые абажуры, веера, чашки, тарелки, полинявшие ленты, половые щетки, соломенная шляпка и пропасть больших и маленьких пустых футляров с круглыми или овальными углублениями. На некоторых мелькали надписи: «Его Императорскому Величеству Императору…» Где же эти золотые и серебряные блюда?
— Футляр шагреневой кожи! Один рубль!
— Рубль десять!
Несколько человек в заношенных пальто охотились за этими футлярами.
— Ювелиры, большие футляры на маленькие переделывают. Они им «нужны».
— Саксонское блюдо с царским гербом, — продолжал выкрикивать человек, — три пятьдесят! Кто больше?
— Четыре! — вдруг крикнула я.
— Четыре пять!
— Четыре с полтиной! — опять крикнула я, решив во что бы то ни стало купить это блюдо.
Оно мне досталось за семь рублей. Я взяла его в руки, и мне почему–то сделалось стыдно.
— Полотенца! — кричал человек, поднимая вверх кипу затертых рушников. — Десять копеек! Кто больше?
— Пятнадцать! — крикнула какая–то женщина и получила их.
— Шесть здравниц императора Павла Первого! Пятнадцать рублей! — крикнул человек.
— Шестнадцать! — крикнула я. На зеленом хрустале красовались золотые гербы и вензель Павла Первого.
— Семнадцать! — крикнули рядом.
— Семнадцать! раз, два, три! — быстрой скороговоркой произнес аукционист так быстро, что никто не успел предложить больше.
Молча вышли мы из дворца. Я привезла саксонское блюдо домой. Я любила смотреть на большие, прекрасно сделанные розы, любила его чистый звон, и вместе с тем всегда было неловко… Зачем я купила его? Оно же было — краденое…