ХРОНИКА СНЕЖНОЙ УШБЫ 1943 ГОДА. ГОДЖИ ЗУРЭБИАНИ: мы идем, связанные одной веревкой...
ХРОНИКА СНЕЖНОЙ УШБЫ 1943 ГОДА.
ГОДЖИ ЗУРЭБИАНИ: мы идем, связанные одной веревкой...
Остались позади около десяти биваков, устроенных нами с таким мучением. Осталась позади целая вереница кошмарных ночей, подобные которым, наверное, и не снились никому и представить которые не под силу фантазии и воображению человека. Кошмарные ночи! Да разве только ночи!.. Ночи и дни. Они походили друг на друга, словно луны воскресенья и понедельника. Казалось, весь мир провалился в бездну и только мы одни каким-то чудом застряли и повисли на утесе Ушбы. И одно, что постоянно, ежесекундно напоминало нам о себе,— это бешеный вихрь, круживший между гранитными скалами с воплями и завыванием, вихрь, который проникал в нашу погребенную под снегом палатку и леденящими руками сжимал нас в объятиях.
И был еще голод. Он терзал нас, угрожая смертью, он являл нашему измученному воображению бесчисленные видения, видения праздников, которые справлялись где-то далеко внизу оставленными нами людьми, видения застолий и кутежей, огромных медных котлов, в которых клокотали, одурманивая ароматом, различные яства, он являл нам разложенные порциями на низеньких столиках жирные куски мяса, разлитую виночерпиями по стопкам водку, которую пьют для аппетита... и бог знает какими еще видениями терзал нас голод... Во рту набиралась слюна, целое море слюны, которое готово было нас затопить. Никто не знал, в каком уголке иссохшего, измученного голодом и жаждой организма собирался такой неисчерпаемый запас этой таинственной вязкой жидкости... А как соблазнительно журчали благодатные минеральные источники, соленые и кислые воды Местиа, Мулахи и Кала... Минеральные воды, отдающие терпким привкусом тмина, разливающиеся по телу живительным нектаром!..
Под конец беспорядочное мелькание галлюцинаций и видений завершалось одной и той же тысячу раз мерещившейся картиной: в бездонные пропасти катился, подпрыгивая, взлетая, исчезая из глаз и вновь появляясь, рюкзак Мухина, который выхватил у него ветер и в котором было припасено кое-что на черный день. Рюкзак, катившийся по утесам Ушбы, в нашем затуманенном сознании метеором срывался с небосвода, описывал какой-то чертов круг в пространстве и, вертясь и кувыркаясь, исчезал где-то в небытии, в нигде... Потом он вновь начинал маячить, и все повторялось сначала. Теперь уже у рюкзака вырастали человеческие плечи, человеческие глаза были устремлены нас, у него были и руки, он садился на утес и с грохотом, неуклюже переворачиваясь, опрокидывался в пропасть. Это повторялось раз, другой, третий... И никто не задумывался, как же рюкзак выдерживал бесконечное падение по скалам и пропастям...
Потом мы протягивали руку к Алеше — этот непроизвольный жест появился у нас с тех пор, как он роздал нам, изнемогающим от голода, припрятанные на черный день дольки шоколада. Сильный взмах головой — и видение исчезает. Его сменяет другое...
Но теперь мы вместе шагаем вниз. Наконец-то мы вырвались из когтей метели, из когтей голода, жажды, холода... Сейчас мы как путешественники в пустыне, которые вот уже целый месяц блуждали в песках, мучимые жаждой и голодом, и увидели вдруг где-то на горизонте очертания зеленого оазиса. Вдохновленные прекрасным видением, они из последних сил устремляются к нему...
И вот мы вновь на земле людей, земле, согретой не солнцем — теплом людских сердец. Еще несколько шагов, и мы упадем перед пылающим очагом, возле которого разлит аромат сванских хачапури и испеченных на раскаленных угольях хлебов. Еще немного — и шестерка снежных, фигур оттает, стряхнув с плеч ледяные эполеты, и в теле каждого воцарятся покой и радость...
Еще немного!..
Но пока что впереди дорога, которая нас не пугает, которую мы одолеем, потому что самое страшное — позади. Эта дорога для нас ничего не значит... Только терпение, и еще раз терпение, терпение, терпение!.. Святой Георгий явился Чорла, попавшему в беду, Чорла — ненасытному охотнику, но верующему человеку,— мы тоже нуждались в помощи святого Георгия...
— Святой Георгий, стукни Райзера, чтобы он не сгребал по дороге холодный снег, стукни, а то потом будет поздно, стукни его по той руке, заставь выплюнуть растаявший снег, обманчивый и коварный...
Теперь мы идем, связанные одной веревкой, пронизанные одной мыслью, охваченные одной надеждой. Шесть жизней прокладывают дорогу домой, к земле людей. Но еще остались, еще подстерегают нас и снежные мосты, и трещины...