МИХАИЛ-СТАРШИЙ:
МИХАИЛ-СТАРШИЙ:
Другого выхода и вправду не было.
Возвращение привело бы лишь к потере времени, потере освоенной высоты, да и настроение бы упало. Отступление сейчас, хотя бы с тем непременным условием, что назавтра мы снова продолжим штурм, было бы почти поражением.
«Нет! Нет! Нет!» — слышалось мне в стуке молотка. И это «нет» означало, что отступления не будет, что мы продолжим штурм, продолжим и победим. Если нет, то что ж... Но назад не повернем, не повернем ни за что! В этих размышлениях я зашнуровал кеды. Они придали ощущение некоей легкости и силы. Сперва продвигался вперед по веревочным лестницам, которые мы с Джумбером успели закрепить до непосредственных подступов к карнизу. Потом начинался самый трудный отрезок этого участка. Так как на отрицательной стене нам пришлось очень тяжко со шлямбурами, подъем надо одолеть ползком. Чтобы продвигаться вперед с помощью крючьев, необходимо перенести лестницу с предыдущего крюка на следующий, но сперва его надо вбить, этот следующий крюк, потом закрепить лестницу и подняться на две-три ступеньки выше, потом снова пробурить отверстие, укрепить следующий крюк и снова перенести лестницу... На карнизе, потолок которого образует прямой угол с вертикалью нашего отрезка, переносить лестницу, вбивать крюк и продвигаться вперед можно было лишь в горизонтальном направлении, что требовало особого напряжения, особой осторожности. Потому мы и выделили человека, который должен был наблюдать за нашими действиями, контролировать вспомогательные веревки и крючья. Это был Джокиа Гугава, самый старший в нашей группе, самый основательный и степенный.
Беспощадная борьба за покорение потолка карниза завершилась. С максимальной осторожностью мы прошли его. С огромнейшим трудом я пробурил скважину и подвесил лестницу. Теперь предстояло перелезть с потолка на крышу. Именно она нагнала на всех нас страху. Но и выполнение этой сложнейшей задачи еще не означало победы, потому что никто не знал, что таится за карнизом — подобные же карнизы или легко преодолимый скальный участок. Кто мог угадать, какие сюрпризы готовит нам Ушба?
Пока я возился с лестницами, ребята вбили еще по одному добавочному крюку и приблизились ко мне на несколько метров, чтобы в случае, если я сорвусь, страховка была более эффективной. Четыре человека стояли на страховке.
И вот он наконец, край карниза! А что за ним? Я встал на лестницу, выпрямился и провел рукой по поверхности. Она была мокрая, и я почувствовал, как влага затекла мне в рукав. Холод пробрал до пят.
Я снова пошарил рукой — поверхность была гладкая, без малейшей неровности. Какое-то время я в оцепенении стоял и раздумывал, как быть. Найти подступ с другой стороны невозможно, а возвращаться назад немыслимо. Нет, тут не о чем думать. Выход один: каким-либо образом забраться на крышу.
Я висел над бездной. Товарищи? Они ждали меня внизу, с замирающим сердцем ждали, чем же кончится этот необычайный цирковой аттракцион.
Я еще больше согнулся, поднялся ступенькой выше. Тщательно, бережно, словно гончар, ощупывал невидимую мне поверхность. Отчаявшись, я уже решил было прекратить поиски, и вдруг пальцы задели за граненый выступ! Он был словно маленькая ступенечка, которую кто-то вырубил там. Эта неожиданная чудесная находка лишила меня возможности рассуждать. Некоторое время я от радости только хлопал глазами. Кажется, даже смеялся как сумасшедший. Наконец я пришел в себя. Быстро проверил надежность выступа и, вцепившись в него обеими руками, втащил свое тело наверх.
Это были, вероятно, самые драматические минуты в моей жизни. Я оттолкнул от себя лестницу и веревки, я отверг страховку, как Геракл отверг бессмертие. Отныне я сам был хозяином своей судьбы. Единственной нитью жизни, которая соединяла мое повисшее над бездной тело с товарищами внизу, была основная веревка.
Отныне руки мои, глаза, моя ловкость, сила и разум были моей опорой, лишь от них зависела моя жизнь. Надо было срочно искать новые захваты для рук, чтобы продвинуться вперед, найти опору висевшим в воздухе ногам и хоть немного уменьшить тяжесть тела, которая теперь целиком и полностью легла на руки. Руки постепенно слабели, утрачивали силу.
А глаза не видели ничего утешительного.
По крыше, во всю ее ширину, струилась талая вода.
Ничего утешительного не подсказывало сердце.
Ничего утешительного не говорили снежинки... Они падали на мокрую крышу и умирали на ней...
Ничего утешительного — о горы высокие!..
— Хеэ-хеэ-эй!..— непроизвольно вырвалось у меня.— Хе-эй!..
Ужасающим эхом повторили вершины мой крик. Воплем отчаяния прозвучал он в пространстве, звуки заметались в теснинах и вернулись почти погасшими. На минуту сомнение охватило меня: из моих уст вырвался этот крик, или кто-то другой, неизвестный и невидимый, испустил его?..
— Чхвимлиан, хоэ-э, Чхвимлиан, где ты, где?! — услышал я в это время голоса товарищей.
Они отрезвили меня. В тот же миг я почувствовал, как напряглась, натянулась веревка, обвивающая грудь. Кровь побежала быстрее по жилам, тепло разлилось по телу, оно устремилось ко мне по веревке — это было тепло сердец товарищей.
— Веревку!.. Перережьте веревку! — не знаю, насколько громко крикнул я.
Но хорошо помню, отчетливо помню, как, подобно грому, снизу раздались дружные голоса:
— Имваи си, наэ эче! Имваи си!..[24]Я не знаю, что произошло в ту минуту, но внезапно мне послышался далекий знакомый клич...