ЗОЛОТЫЕ РУДНИКИ КВАНТУНСКОЙ ОБЛАСТИ
ЗОЛОТЫЕ РУДНИКИ КВАНТУНСКОЙ ОБЛАСТИ
По поручению императрицы Александры я в первый год Русско-Японской войны вместе с еще одним камер-юнкером выехал на фронт — в Мукден и Ляоян, чтобы вручить солдатам подарки императрицы.
Тогда же я получил и приватное поручение от великого князя Николая Николаевича, будущего верховного главнокомандующего в мировой войне. Великий князь хорошо знал меня и мое умение разобраться в сложных делах и быстро их исполнить, особенно если дела были не мои собственные. В своих делах мне всегда не хватало стимула собственной выгоды, так что сам я не достиг материального благоденствия, хотя и способствовал процветанию других. Крупные начинания, если они были не просто денежной спекуляцией, но имели благородную культурную цель, всегда интересовали меня и побуждали к действию.
Поручение великого князя было как раз такого свойства{85}. Речь шла о том, чтобы закрепить за великим князем богатое золотое месторождение, открытое неким инженером Пузановым{86} при строительстве моста на Квантунском полуострове неподалеку от Порт-Артура перед началом Русско-Японской войны. Для этого надлежало заверить договоры, которые Пузанов заключил с владельцами земли, китайскими крестьянскими общинами, у российского наместника, адмирала Алексеева{87}, а затем и у китайского правительства. Алексеев к тому времени успел бежать из Порт-Артура в Мукден, а в Ляояне находилась ставка верховного главнокомандующего Куропаткина{88}. Порт-Артур японцы уже взяли в осаду, и, когда я приехал в Мукден, как раз шло первое большое сражение при Вафангоу, в самом узком месте Квантунского полуострова, неподалеку от золотого месторождения.
Мне представился случай следить по штабному телефону за всем ходом сражения, которое закончилось дальнейшим отступлением российских войск, и наблюдать величайшую растерянность армейского руководства, совершенно не готового к такому исходу. Оно твердо рассчитывало снять с крепости Порт-Артур сухопутную осаду и помешать японцам закрепиться на полуострове. Командование армией очень страдало от раздоров и соперничества двух командующих — наместника Квантунской области Алексеева в Мукдене и командующего сухопутными силами Куропаткина в Ляояне, — они имели свои штабы и издавали противоречивые приказы. Императрица Александра{89} направила нас к ним обоим, а, кроме того, я, как упомянуто выше, имел поручение от великого князя Николая Николаевича к адмиралу Алексееву по поводу золотого месторождения.
Надежды, связанные с этим месторождением, были очень велики, и Алексеев под тем предлогом, что после победоносной войны преподнесет эту концессию в подарок императору, отказался выполнить требование Пузанова и отобрал у него предварительные соглашения. По сути же, Алексеев хотел сам завладеть рудниками. Этот эгоистичный и лукавый интриган сумел хитро подольститься к царю и занять ответственный пост наместника Дальнего Востока. Он был весьма неприятно удивлен, когда я передал ему собственноручное послание великого князя, в коем тот сообщал, что приобрел все права на находку Пузанова и просит передать мне все договоры, заверенные его, наместника, подписью. Алексеев объявил, что запер эти документы в ящике своего письменного стола в Порт-Артуре и сюда с собою не взял, а потому не может сейчас ни заверить их, ни переслать через меня великому князю, но непременно сделает это, как только осада Порт-Артура будет снята. Мне такая отговорка показалась подозрительной. Великий князь просил меня обязательно привезти эти бумаги, что я ему твердо и обещал. Я попросил у Алексеева разрешения вызволить для него эти бумаги из осажденного Порт-Артура, чтобы он мог подписать их здесь, в Мукдене. Пусть только снабдит меня письмом к адмиралу Стесселю{90}, тогдашнему защитнику Порт-Артура, с распоряжением забрать бумаги из его, Алексеева, письменного стола и вручить их подателю письма. Предложение было Алексееву явно не по душе, но, считая план неосуществимым, а потому неопасным, он, чтобы отделаться от меня, все-таки написал Стесселю.
Я был почти совершенно уверен, что сумею выполнить свою затею. Уверен потому, что случайно встретил здесь бурятского студента-переводчика, с которым познакомился в Урге у хутухты, богоравного главы монгольских ламаистов. Уже тогда он продемонстрировал свое необычайное красноречие и находчивость, а равно и дипломатические способности; здесь он был в китайском платье и выглядел настоящим китайцем. В Мукдене я нанял его как личного секретаря и посредника, благодаря чему за время пребывания в Маньчжурии смог значительно лучше ознакомиться со всем, что интересовало меня в здешних городах, и завязать контакты с китайцами. Сей молодой человек тотчас изъявил готовность, переодевшись китайцем, пробраться в Порт-Артур.
Спустя две недели, выйдя утром из салон-вагона, который в Мукдене служил мне квартирой, я увидел под вагоном старого, слепого, оборванного китайского нищего. Он протянул мне чашку для подаяний, куда я бросил несколько медных монеток. После этого он, к моему изумлению, разодрал на груди лохмотья и извлек долгожданные документы. Тут только я узнал своего храброго посланца. Я так обрадовался, что обнял грязного нищего и, к удивлению очевидцев, затащил его в свой вагон, подкрепил там бутылочкой шампанского и вручил в награду увесистый столбик золотых монет.
В тот же день Алексеев пригласил меня к себе в спецпоезд на обед в честь великого князя Бориса Владимировича, только что прибывшего на фронт. После обеда я попросил Алексеева уделить мне несколько минут для частной беседы касательно очень важного дела, которое не терпит отлагательства. Мы прошли в его спальный вагон, одновременно служивший кабинетом. Там я передал ему доставленные нищим бумаги, которые он полагал надежно укрытыми в Порт-Артуре от чужих посягательств. Лицо его исказилось, едва он увидал документы у меня в руках, но ничего не поделаешь — пришлось подписать их в моем присутствии. «Находка эта столь значительна, что располагать ею может лишь Государь император! — вскричал он. — Если Пузанов прав, можно будет возместить все военные расходы. Я посчитаю своим долгом поставить Государя в известность, что великий князь, сам претендуя на эту находку, помешал мне исполнить мой долг и повергнуть сие сокровище к стопам Его величества. Пузанов получил бы от Государя соответствующее вознаграждение и в убытке бы не остался». Я на это не ответил ничего, только на прощание сказал, что, по моему убеждению, помыслы великого князя не менее лояльны и благородны, чем помыслы его высокопревосходительства, и в данном случае Николай Николаевич{91}, разумеется, преследует отнюдь не личную выгоду. Государю, безусловно, известно уже, чего добивается великий князь. Засим я распрощался с Мукденом и с Алексеевым. Так как поручение императрицы было исполнено и подарки розданы в полки, наутро я приказал прицепить мой вагон к санитарному поезду, шедшему во Владивосток, и поехал по железной дороге через Хабаровск и дальше пароходом вверх по Амуру через Сретенск — в Петербург. Там великий князь радостно принял от меня бумаги и очень смеялся, когда я рассказал, каким образом выудил их у Алексеева.
Мой посланец-бурят вместе с этими документами доставил от Стесселя чрезвычайно важные шифровки о положении в Порт-Артуре. В штабе живо интересовались, кто и как вынес все это из осажденного города. Но я не назвал своего тайного агента, зная его нежелание поневоле заниматься контрразведкой, ведь, по его словам, он предпочитал жить как безобидное частное лицо, продолжая ученые студии маньчжурского, китайского и японского языка. На это опасное предприятие он согласился не только из симпатии ко мне, да и вознаграждение, которое я передал ему от имени великого князя, было не главное. Лишь спустя несколько лет мне стало ясно, каковы были подлинная профессия и истинные мотивы этого своеобразного и разносторонне одаренного человека.
Вскоре после возвращения с театра военных действий я с семьей переехал в Царское Село.
Дети подрастали, а значит, нуждались в хорошем школьном образовании. До тех пор моя жена и дети жили то в Петербурге, то в Александровке, а то и в Эстляндии и Дерпте. Мне же приходилось постоянно разъезжать между Петербургом, Царским Селом и Александровкой, довольствуясь мимолетными встречами с семьей.
Общие политические брожения в народе и в чиновничестве в 1905 году требовали от меня как председателя земской управы постоянного пристального внимания к моим ответственным обязанностям, особенно оттого, что к моему земству принадлежали резиденции двора: Царское Село, Гатчина, Павловск и Красное Село. По этой причине я вынужден был отойти от большинства предприятий, в правлении которых работал.
Александровка оказалась для меня большим разочарованием. Номинально я оставался владельцем, но ведение дел и все доходы пришлось передать управляющим, которые, в конце концов, совершенно меня разорили. Все, что я там планировал и создал, было вполне жизнеспособно и весьма рентабельно, но не для меня, а для целой орды спекулянтов и головорезов, в чьи руки я угодил из-за банкротства некоего банка. Оставалось утешаться тем, что не только в самой Александровке, но и во всех ее окрестностях мною созданы долговечные культурные ценности.
Ведь я первый заложил в Царскосельском уезде поселок для горожан, превратившийся впоследствии в ухоженный дачный городок, где под фиксированные рентные платежи мелкому неимущему чиновнику предоставлялась возможность устроить себе собственный дом. Расходы на производство и перевозку строительных материалов я существенно снизил, построив связующую ветку от моего имения до Невы. Поселок расцвел, я же расстался со своим владением.
Таким образом, я почти целиком посвятил себя деятельности в земских учреждениях Царского Села, а также как уездный гласный сотрудничал в петербургском губернском земстве. Эта работа занимала все мое время. Поэтому мне было нелегко согласиться на предложение великого князя Николая Николаевича и в 1906 году снова выехать на Восток, чтобы завершить дело с его золотыми рудниками. Я предвидел, что не сумею управиться за короткое время, так как меня определенно ожидает множество трудностей. Но великий князь настаивал, чтобы этим занялся именно я, а предложенные им условия были столь выгодны, что я счел себя не вправе отказаться от его поручения, так как из-за Александровки оказался в крайне тяжелом финансовом положении. Привлекала меня и авантюрная сторона этого задания, где успех зависел только от ловкого использования удачных случайностей.
Ситуация была такова: Россия проиграла войну с Японией, а тем самым утратила престиж повсюду на Востоке, и особенно в Китае. Все, чем Россия владела на Квантунском полуострове, унаследовали японцы. Упомянутое золотое месторождение тоже находилось на территории, которую прежде контролировала Россия, а теперь — Япония, тогда как коронное право по-прежнему принадлежало Китаю. Сам великий князь в таких обстоятельствах разрабатывать месторождение не мог и выход из этой ситуации связывал с американским мультимиллионером Рокфеллером, которому намеревался передать свои права на разработку рудника. Престиж Америки в Китае, а равно и в Японии был тогда очень высок. Американец, однако, требовал, чтобы еще до заключения договора китайское правительство подтвердило права великого князя и делегировало их ему, чего до сих пор не произошло.
Моя миссия заключалась в том, чтобы добиться от китайского правительства признания существующих документов и получить разрешение на передачу всех прав американцу, а кроме того, заручиться согласием Японии на эксплуатацию рудника на ее территории. Ранее там можно было вести добычу ископаемых с санкции России, теперь — с санкции Японии.
Кроме самого Пузанова и его штейгера, присутствовавшего при открытии месторождения, а также великого князя, которому Пузанов вместе с прочими данными и анализами предоставил и точный план месторождения, никто не знал ни подробностей расположения, ни мощности жилы. Договоры с сельскими общинами тоже об этом умалчивали; конкретных указаний там не содержалось, общины просто предоставляли Пузанову право искать и добывать золото на своих территориях.
Существовала опасность, что, узнав о золотом месторождении — если оно вдобавок окажется столь значительным, как утверждал Пузанов, — японцы проигнорируют и великого князя, и американца и возьмутся за дело сами. Главное теперь — выхлопотать концессию, не выдавая секрета расположения золотых жил, поименовав только территории сельских общин, где американец будет вправе добывать золото. Иными словами, мне предстояла игра втемную, причем я вряд ли мог рассчитывать на действенную поддержку российского посланника в Пекине. Оставался американский посланник. Чтобы заручиться его поддержкой, Рокфеллер направил в Пекин одного из своих юристов, г-на Герберта Маршалла. Сообща мы должны были попытаться получить концессию, а затем по уполномочию великого князя заключить уже подготовленные с Рокфеллером договоры.
В апреле 1906 года я через Владивосток и Тяньцзинь выехал в Пекин и встретился там с г-ном Маршаллом, который оказался очень приятным и опытным в делах человеком. С китайскими властями требовалось бесконечно много времени и терпения, но и нажима сверху — иначе ничего не добьешься. Дело наше продвигалось крайне медленно. Но в итоге мы все же сумели получить от китайского правительства необходимые подписи под документами, а именно под земельными контрактами и актом о передаче прав великого князя Рокфеллеру. Его концессии на эксплуатацию Китай поставил в зависимость от санкции Японии.
Мы пустили в ход все рычаги, но с места не двигались, и тут во время одного из визитов в летний дворец императрицы я опять случайно встретил старого друга, ургинского бурята. Меж тем он успел стать важным сановником, который блюл при китайском дворе духовные интересы владыки Тибета и ламаистских иерархов Монголии, ублажая китайских министров и придворную камарилью императрицы крупными подарками и устраивая для них пышные празднества.
При нашей радостной встрече он прогуливался в окружении китайских вельмож и императорских евнухов. Он спросил меня, где я остановился в Пекине и уже на следующее утро появился в гостинице «Спальный вагон», где мы вместе позавтракали и я поделился своими бедами. Дело заинтересовало его, ведь однажды он рискнул ради него жизнью.
Герберт Маршалл был приятно удивлен, обнаружив в этом простом буряте столько ума и дипломатичности. Только когда он впрягся третьим, помогая тащить из болота увязшую телегу, и познакомил нас с влиятельным императорским евнухом и иными китайскими сановниками, телега эта наконец покатилась. Наш друг трудился негласно и открывал нам двери, в которые мы прежде тщетно стучались.
В октябре можно было покинуть Пекин и ехать в Японию. В Тяньцзине мы сели на японский корабль и через Нагасаки добрались до Кобе, а оттуда поездом — в Иокогаму, где и сделали остановку. Оттуда мы рассчитывали с величайшей осторожностью приступить к делу в Токио. В Токио играть втемную оказалось еще труднее, чем в Пекине. Нас тотчас окружили тайные агенты, которые изо всех сил старались вызнать наши планы и намерения. Каждый шаг был под надзором, и уже при первом зондировании почвы мы заметили, что японцы учуяли поживу и из кожи вон лезут, стремясь выяснить наши секреты.
В первый же день, вернувшись в гостиницу от российского генерального консула Гроссе{92}, я приметил, что кто-то открывал мой запертый чемодан и копался там. К счастью, важные планы и документы я захватил с собой и успел определить в сейф консульства.
По словам генерального консула, все старания утаить что-либо от японцев будут напрасны и лучше бы Рокфеллеру попытаться склонить их к соглашению иным способом. Мне он тоже дал совет: чтобы освободиться от обременительной постоянной слежки тайных агентов, стоит на время пребывания в Японии нанять одного из них в качестве гида — скажем, того, на которого я натыкаюсь везде и всюду. Этот весьма общительный маленький японец говорил не только на родном языке, но и по-русски, по-немецки и по-английски, обладал чрезвычайно учтивыми манерами и отлично знал все достопримечательности Японии, потому что был не просто тайным агентом, но еще и профессиональным гидом. Гроссе, однако, не советовал мне прямо обращаться к этому человеку с моим предложением, лучше пусть его порекомендует токийский полицмейстер. С этой целью на испытаниях для молодых полицейских по джиу-джитсу Гроссе свел меня с полицмейстером. В разговоре с ним я посетовал, сколь трудно по-настоящему узнать Японию без хорошего гида, и полицмейстер, как Гроссе и предвидел, тотчас вызвался прислать мне опытного гида, некоего г-на Брауна, на которого я целиком могу положиться. В тот же день ко мне явился означенный кругленький господин в сером костюме, прежде неотлучно сопровождавший меня как тень. Его запросы были настолько скромны, что мы быстро пришли к согласию. И пока я находился в Японии, г-н Браун старался сделать мое пребывание возможно более приятным и недорогим. Конечно, при этом мы не касались вопроса о том, какому обстоятельству я с момента приезда обязан его горячим интересом, а также что за дела привели меня в Японию. Когда настало время уезжать, мы простились большими друзьями. На прощание я подарил ему ценный портсигар с гравированным посвящением и увековечил себя в его гостевой книге.
От попытки перехитрить японцев мы вскоре отказались, вняв совету тогдашнего российского посланника графа Протасова{93} и американского посланника. Граф Протасов был первым начальником российской миссии, приехавшим в Японию после Русско-Японской войны. Относились к нему в Японии чрезвычайно предупредительно. Я вообще был удивлен деликатностью японцев, которые после победоносной войны тактично избегали всего, что могло бы уязвить чувства русских, посещавших Японию. Например, в Нагасаки я увидел в ремонтных доках множество военных кораблей. На мой вопрос, что это за корабли, мне любезно перечислили исключительно японские названия. Лишь через одного американца я узнал, что это были корабли, захваченные у России. Точно так же все военные трофеи были убраны из общественных мест и отправлены в музеи, прежде чем Протасов прибыл посланником в Японию. У него уже имелись там личные контакты. Его супруга, американка, с юности дружила с мадам Того, женой знаменитого японского адмирала{94}. В его доме меня приняли особенно радушно. И вообще, пребывание в Токио было приятным, но дела стояли на месте.
В конце концов, опять-таки благодаря счастливой случайности, нам все же удалось сдвинуть дело о золотом месторождении с мертвой точки. Когда японцы проведали, что мой американский сотрудник — юрисконсульт Рокфеллера, они тотчас спросили его, не может ли он заинтересовать своего шефа подпиской на заем, который японцы намеревались разместить в Америке. Маршалл согласился, но поставил условие, что в таком случае японцы дадут согласие на эксплуатацию квантунских золотых рудников. Японцы пошли на это. И Маршалл уехал в Америку, чтобы лично доложить обо всем Рокфеллеру, а затем вернуться ко мне. Время ожидания оказалось мне очень кстати — я объездил всю страну из конца в конец и познакомился с токийским обществом. На празднике Хризантем я был представлен микадо, участвовал в придворной утиной охоте и в различных торжествах иностранного дипломатического корпуса.
В это же время я предпринял попытку добиться для китобойной компании моего брата Генриха возмещения убытков, нанесенных Русско-Японской войной. Неудача! При подписании в Портсмуте мирного договора министр Витте{95}, несмотря на обещание включить в оный наши претензии, оставил этот вопрос без внимания. Японцы заявили, что все требования нам следует адресовать нашему собственному правительству, но и там мы не сумели получить компенсацию за потерянные суда, фабрики, портовые сооружения и рыболовные лицензии.
Наконец в последних числах ноября пришла телеграмма, что Рокфеллер готов согласиться на предложения японцев, если они выполнят данное его юрисконсульту Маршаллу обещание касательно квантунских рудников.
Для этого Герберт Маршалл в январе прибудет в Токио. В моем содействии более не было необходимости. Великий князь телеграфировал, что я уполномочен подписать от его имени договор с Рокфеллером и прочие документы, нуждавшиеся в его подписи, а затем депонировать их для Маршалла в миссии посланника и вернуться домой. И вот в декабре 1906 года после девятимесячного отсутствия я благополучно прибыл в Петербург. Я надеялся, что в будущем это путешествие принесет плоды и вознаградит меня за долгую разлуку с семьей и земством, ведь расстался я с ними без всякой охоты. Увы, надежды не оправдались. Золотое месторождение оказалось отнюдь не настолько мощным и ценным, как уверял Пузанов. Тщательно изучив геологические данные, Рокфеллер вообще не стал его разрабатывать и безвозмездно отдал японцам. Так надежды великого князя, а равно и мои приказали долго жить.
Для великого князя, который понес большие расходы, это было, пожалуй, особенно плачевно. Я-то хотя бы финансово не пострадал, напротив, привез домой интересные впечатления и богатые коллекции китайского фарфора и всяких любопытных вещиц.
В последующие годы вплоть до 1914-го я работал почти исключительно для земства и наслаждался семейной жизнью, которая всего через несколько лет будет так же уничтожена большевиками, как и все наше материальное существование.