1
1
Вскоре я вновь побывал в Павлове. В клубе завода вручали юбилейные медали ветеранам войны. Зал был полон.
Награжденных было много, и секретарь парткома, не ожидая, пока в зале наступит тишина, называл очередные фамилии: «…Дмитриев Николай Петрович… Егорова Евгения Петровна…»
Откуда-то из задних рядов, вслед за грузным мужчиной в кителе военных лет, поднялась женщина. Хрупкая. Невысокого роста. Тонкий профиль. И даже серебристые ниточки в смоляных волосах не старили ее.
«Неужели та самая разведчица, о которой говорил Тебеньков?» — мелькнула у меня мысль.
В перерыве я подошел к ней:
— Евгения Петровна Егорова?
— Да! Откуда вы знаете меня?
Я рассказал о моем случайном разговоре с Тебеньковым. Глаза ее потеплели.
— Ой! Что ж мы стоим? Идемте присядем.
Мы отыскали свободный диванчик у окна и сели.
— Так вы познакомились с Николаем Ильичом? А знаете ли, что это за удивительный человек? А о нашем командире Дмитрии Васильевиче Худякове слыхали?
— Может быть, вы и о себе расскажете, — попросил я Евгению Петровну.
— О себе?!
— Ну да. Как вы, скажем, жили до войны?
— Жили мы здесь же, в Павлове. У отца был свой домик и куча нас, ребятишек. Жили хорошо. Дружно. Росли. Учились. У старшей, Варвары, уже своих четверо стало. Брат в армии служил. Я седьмой класс кончала…
Где-то заиграла радиола, и молодежь потянулась на танцы. Евгения Петровна посмотрела на нарядных девушек, вздохнула, поправила прическу.
— И все рухнуло. За какой-то месяц, — продолжала опа глуховатым голосом. — Осенью сорок первого фашисты были уже в Павлове. Оставили мы под яблонькой в саду могилки отца, сестер, племянников и подались в Отрадное. Мать, Шура, Валя и я. Потом нас гнали дальше. Куда? Зачем? Никто не знал. Мы шли от деревни к деревне, пока не попали в Крутцы. Дальше двигаться не могли. Сил не было.
Зимой 1942/43 года 3-я Ленинградская партизанская бригада вела непрерывные бои в Славковском, Сошихинском, Пожервицком районах. Молва о партизанских делах дошла и до Крутцов. Говорили разное. Будто много их. А вслед за партизанами идет Красная Армия. Женя часто донимала сестру:
— Валь, а какие они? Небось бородатые…
— Не знаю.
— На конях, наверное?.
— Может быть.
Часто Женя думала: «Кончится война, спросят: что я делала эти годы? Ждала наших. А другие, скажут они, боролись с врагом. Хорошо бы к своим уйти».
Евгения Егорова.
Но уходить было некуда. На руках больная мать. И наутро начиналось все снова: искать, что сварить на обед, где-то раздобыть дров… Но вот однажды вечером к Афанасьевым прибежала Женина подружка:
— Женя дома?
— Зачем тебе она на ночь-то глядя? — сердито спросила мать.
Женя услышала голос Нины и выскочила в сени.
— Одевайся. В школе собрание. Партизаны приехали.
Накинуть старый полушубок, всунуть ноги в разбитые валенки — минутное дело.
В натопленном классе народу набилось полно. Сидели на уцелевших партах, на подоконниках, на колченогих табуретках и прямо на полу. Возле классной доски стол, накрытый кумачом. За столом трое в кубанках с красными ленточками.
— Товарищи! — говорил рослый широкоплечий партизан. — Теперь я должен сообщить насчет Ленинграда. Это враки фашистские, что город Ленина сдался. Правда, трудно сейчас ленинградцам, очень трудно. Но оборона города надежная. И близок час его избавления…
В комнате кто-то всхлипнул. Женя слушала, боясь пропустить хоть слово. Нет, не может она больше сидеть в Крутцах.
После собрания народ расходился не спеша. Девушки ждали удобной минуты подойти к партизанам.
— Вам что, востроглазые?
Нина подтолкнула подружку.
— Дядя, примите нас в партизаны. — Женя старалась говорить спокойно.
Партизан улыбнулся. Хитро прищурился.
— Нельзя, девочки. Живем мы в сугробах, спим в болотах.
— Возьмите, — настойчиво просила Женя.
Он посмотрел в ее грустные глаза, сердцем почувствовал — девушка ко всему готова.
— Присядь-ка, расскажи о себе.
Женя, глотая слезы, рассказала, как зимой пешком прошла она с матерью почти четыре сотни километров, как ее хотели угнать в Германию, как похоронили отца и старшую сестру.
Партизан слушал, хмурил брови.
— Хорошо, еще увидимся…