ВМЕСТО ЭПИЛОГА ЧЕЛОВЕК СЧАСТЛИВЫЙ

Самые проницательные и художественно одарённые современники Солженицына, восхищаясь им как писателем, не скрывали своего потрясения от знакомства с Солженицыным-человеком. Первой, кажется, разглядела его особую природу Анна Ахматова. «Све-то-но-сец!.. Мы и забыли, что такие люди бывают… Поразительный человек… Огромный человек…» Ещё не были написаны «Архипелаг», «Красное Колесо», не случилось второго ареста и изгнания, но Ахматова всё угадала.

О том же писал и Твардовский. Поэтическим чутьём он проник в тайну немилосердной, необъятной зависти многих к Солженицыну: ему не прощают не только таланта и успеха, ему не прощают иной природы личности. «Он — мера. Я знаю писателей, которые отмечают его заслуги, достоинства, но признать его не могут, боятся. В свете Солженицына они принимают свои естественные масштабы».

«Я представляю его величиной формата Достоевского!!» — восхищался Солженицыным Михаил Бахтин, знавший толк в Достоевском. «Его вера — горами двигает… Рядом с ним невозможна никакая фальшь, никакая подделка, никакое “кокетство”», — признавался отец Александр Шмеман, опалённый «сплошным огнём» Солженицына на фоне «привычной болтовни о Христе». «Он несёт в себе до предела наполненный и безостановочно кипящий, бурлящий, дымящий сосуд».

«Вот, значит, какими Ты создал нас, Господи! Почему Ты дал нам так упасть, так умалиться и почему лишь одному вернул изначальный образ?» — воскликнул однажды Юрий Нагибин, выразив солидарное ощущение многих соотечественников, свидетелей драмы Солженицына-изгнанника. Об огромном человеке, который «перерос литературу и сам стал героической действительностью ХХ века», не раз говорил и Евгений Евтушенко. Таких высказываний десятки, а по всему миру — многие сотни.

Можно задаться вопросом: как бы повела себя Ахматова — проживи она дольше — в тех ситуациях, когда от Солженицына отворачивались его бывшие сторонники, гроздьями отпадали друзья? Неужели присоединилась бы к хору ненавистников и зачислила светоносца в разряд «чёрных крыл»? Представить это — невозможно. Не только потому, что мудрая, несравненная Анна Андреевна знала толк в людях и словами не разбрасывалась. Она никогда бы не сомкнулась с вандалами по присущему ей чувству красоты, по безошибочному ощущению Судьбы, которая сама знает, кому посылать хулы, а кому хвалы, кого прославлять в веках, а кого предавать забвению. Ахматова обязательно защитила бы человека Солженицына от лжецов, как защищали его — по долгу дружбы, по обязанности правды — великие люди жестокой эпохи: Маршак, Чуковский, Твардовский, Ростропович. Судьба заботилась, чтобы и в самые глухие времена перед её избранником не все пути добра были закрыты, и вовремя посылала ему верных соратников, надёжных сподвижников.

Как страстно бросилась защищать жильца Солженицына («Я — хозяйка дома, где жил Солженицын. Это обязывает. К правде») от хулы своего друга Давида Самойлова, нежная, героическая Лидия Чуковская, унаследовавшая от отца благородную и восторженную любовь к А. И.: «Я никогда не видела человека, в такой степени умеющего сочетать полную независимость от чужого с полным уважением к чужому. Он покорял окружающих, но не угнетал их… Пока он беззвучно жил за моей тонкой стеной, я чувствовала себя и свой дом и свой образ жизни под защитой сверхмощного танка. Казалось, меня не от чего и не от кого спасать, но пока горел свет у него в окне, я знала: со мной ничего не случится. И каждому человеку желаю я встретить своих предполагаемых и ожидаемых убийц с таким величием и надменностью, с какой А. И. при мне встретил своих».

Слово супермен, прозвучавшее в устах хулителя издёвкой, Чуковская развернула в метафору жизненного подвига. Сверхмощь, сверхсила, сверхволя, сверхчесть. Взвалил на себя работу, которую должны были выполнить два-три поколения литераторов. И работу, которую должны были сделать коллективы академических историков. И работу, которую должны были провести крупные правозащитные организации, благотворительные фонды, целые институты… Однако всё, что он делал, мог делать только он один. В этом — феномен и счастье его судьбы и творчества.

«Меня своим появлением в мире и присутствием в моей жизни он одарил несравненно», — писала Л. К. Чуковская, «хозяйка дома, где жил Солженицын». Но то же самое писали люди, никогда не знавшие его лично. «Солженицын оказал на меня колоссальное влияние. Я очень благодарен Александру Исаевичу, считаю его единственным великим человеком в современной России, человеком, судьба и нравственный подвиг которого, может быть, так же оправдывает наше проклятое время, как подвиг царя-мученика искупил и оправдал позор “революции” и гражданской войны. Главное, что среди всеобщего оскотинения и подлости он на самом деле показал, что можно жить иначе. Я уже задумывался, а зачем это всё? Ничего нет: нет любви, нет совести, нет нравственного долга. А Солженицын мне, совсем молодому и неопытному человеку, дал урок. “Неправда, всё это есть”. В известном смысле я считаю его своим духовным отцом» (Д. Галковский, 2003).

Под этими словами могли бы подписаться и тысячи простых читателей в России и в мире. Многие из живущих ныне людей могли бы рассказать (и рассказали!), как на них повлиял Солженицын, чтó он значил в их жизни, как изменил их судьбу. В этом смысле «Дети Солженицына» — явление гораздо более широкое, чем то движение, которое возникло в Западной Европе после опубликования «Архипелага ГУЛАГа», когда левые интеллектуалы увидели изнанку коммунистической идеи и затрещали европейские компартии. Само сознание, что человек такого масштаба присутствует в городе и мире, многое меняет в генетической формуле современности. Жизнь Солженицына доказывает, что альтернативная история не пустая фантазия, что каждый момент бытия — поворотный. Солженицын вырвался из плена времени и стал его полноправным субъектом. Его взгляд обращён только вперёд, особенно тогда, когда он пишет о прошлом.

На вопрос, что они будут рассказывать своим детям об их деде, сыновья Солженицына, Ермолай, Игнат и Степан согласно ответили (2007): «Наверное, самое главное — это тот несравнимый пример морального и физического мужества, которым он ослепил в своё время весь мир. Второе, это его полная отдача самого себя искусству — и как она проявлялась в его личной жизни. И, в-третьих, мы попробуем им передать те ценности, которые он, в свою очередь, постарался передать нам, в том числе убеждение в том, что судьбу человека лепят не обстоятельства, случайности или рок, а, в первую очередь, сам его характер». О том же самом размышлял и А. Сокуров (1999): «Никакого небопокровительства по отношению к Александру Исаевичу нет. Он сам такой. Человек, который воспринимает тепло, над ним и солнце светит, вокруг него тепло. Он в первую очередь сам такой. А потом уже Господь, провидение». «Жизнь Солженицына и его книги материально доказывают существование Бога. Подобного и не пожелаешь никому. Слишком ответственно» (А. Фредекинд, бывший политзэк, историк религии, 2003).

Солженицын… Имя-крик, имя-скрежет, имя-протест. Ожог сознания. Скальпель офтальмолога, снимающий катаракту с глаз, раскрывающий угол зрения. Артиллерист, вызывающий огонь на себя. Один в поле воин. Русская душа, которая вышла живой и неизгаженной из мрачного, безнадёжного времени. Гениальный русский крестьянин из села Сабли, где течёт Живая Вода. Последний из могикан. Судьба Кассандры. Проклинающим весельем поразил Кощеево сердце. Единственный, кому верят. Дон-Кихот. Герой ненаписанного романа Достоевского. Словом изменил мир. Некого поставить рядом. Нет уже почвы, на которой всходили бы такие люди.

И это только начало бесконечного ряда высказываний.

О характере Солженицына убедительнее всех, кажется, сказала Е. Ц. Чуковская, Люша: «Солженицын — счастливый человек! Единственный счастливый человек, которого я видела за свою жизнь. Во всех своих несчастьях он сумел укрепиться, устоять, найти себя, отыскать смысл в своей судьбе». Кроме трудолюбия, преодоления немыслимых препятствий, быстроты принимаемых решений, ответственного, сконцентрированного поведения, железного упорства, могучей воли — всего того, что составляет характер, он, несомненно, был счастлив в людях, спутниках своей судьбы.

Добровольные помощники вкладывались в его работу всей своей жизнью, своим прошлым, историями своих близких. Архивисты, библиотекари, знакомые, бравшие книги для А. И. на свой абонемент, переводчики, машинистки, хранители и перепрятыватели рукописей, фотографы, переплётчики Самиздата, копировщики магнитных лент, связные, распространители, почтальоны-разносчики его писем и заявлений, курьеры, перевозчики капсул с плёнками — все они ведь где-то трудились, служили, учились. А ещё рассказчики историй, помощники по сбору материала, первослушатели, первокритики, перворедакторы, советчики, оспорщики. А ещё прилежные и вдумчивые читатели рукописей; интересные, живые собеседники; умные, искренние, обстоятельные; с талантом сочувствия и понимания. Они все были готовы не просто к помощи, всегда бескорыстной, непрерывной, опасной, но к служению. Работа с А. И. и для А. И. была необходима прежде всего им самим; это был кислород настоящего, прорыв из будничности к истории, в область сверхцелей и сверхзадач. С ним его помощники смогли пережить мгновения мощного духовного напряжения; окунуться в бытие столь высокого накала, какого не давала и не могла дать повседневность. Люди Солженицына, соприкасаясь с ним работой и судьбой, приобретали внутреннюю устойчивость и говорили о сделанном общем деле как о полосе счастья, высшей точке жизни.

«И — чего б ты добился без них?» — благодарно вопрошал-восклицал Солженицын, скрупулёзно перечисляя всех своих «невидимок» (больше ста): и тех, кто работал с ним постоянно, и тех, кто принёс помощь одноразово. В сущности, им всем он создал памятник нерукотворный. «Она стала для меня вторым воздухом» (это о Н. И. Столяровой). «Он и Галина протянули мне самый щедрый и спасительный дар, какой я когда-нибудь получал» (это о приютивших его Ростроповиче и Вишневской). «Разделил я с вами сердце навек» (это об эстонцах, обеспечивших ему «укрывище»). «Нельзя представить их всех без слёз» (это о русских мальчиках, рисковавших головой, чтобы шагал «Архипелаг» в недра России). «А не к Невидимкам ли причесть и тех не прозвучавших и не сломленных героев, кто, будучи знаком со мною в прошлом, устоял через всё давление и не подал на меня клеветы?» (в этот перечень попали школьная соученица Лида Ежерец, приятели студенческого времени Миля Мазин и Михаил Шленёв, фронтовые командиры Травкин, Пшеченко, Пашкин, однополчане Овсянников и Мельников, бойцы батареи БЗР-2 Соломин, Кончиц, Липский).

Несомненно, этот малый список должен быть дополнен всеми теми соотечественниками, которые никогда клеветам не верили и лжи не потакали.

* * *

Я благодарна Судьбе за то, что она подарила мне личное знакомство и многолетнее уже сотрудничество с А. И. Солженицыным. Я невыразимо благодарна самому Александру Исаевичу за его доверие ко мне, за щедро предоставленные материалы из его личного архива, подлинные документы, которые я видела своими глазами, держала в руках, копировала, использовала. Бесценно его терпение, с каким он под магнитофон многими часами в течение длительного времени отвечал на мои вопросы, и потом ещё по телефону, и в записках, и в письмах, и снова на плёнке. Уникальна его память, которая хранит точные детали событий прожитых лет. Незабываем день, когда в его кабинете, в Троице-Лыково, мы вместе, по военным картам, проследили шаг за шагом весь его фронтовой путь. И день, когда он дал мне прочесть свои детские тетрадки с первыми повестями и тетрадки с юношескими стихами. И день, когда он пожелал мне успеха в написании этой книги.

Моя вечная благодарность — Н. Д. Солженицыной. Только её содействием и доброжелательным, дружественным участием эта работа вообще стала возможна — так необъятна была её помощь, так драгоценно понимание, так пронзительно доверие, с каким она раскрыла передо мной свои личные дневники и письма. Как не поблагодарить Игната и Степана Солженицыных, сыновей А. И. и Н. Д.! В июне 2007 года они радушно принимали меня в Пяти Ручьях — легендарной вермонтской усадьбе, возили в Кавендиш и в Клермонт, дали почувствовать атмосферу их Америки, их детства и юности. Навсегда запомню день, когда я поднималась по лестницам, ходила по комнатам, стояла в церковке-часовне и в распахнутом солнцу кабинете опустевшего теперь рабочего Дома — здесь ещё так сильно чувствуется присутствие хозяина, хотя нет уже его книг, бумаг, письменных столов. С прудового домика недавним ураганом сорвана часть крыши, но так же густо обставлен пруд высокими тополями и клёнами, и всё те же скученные деревья составляют беседку, где был врыт в землю стол на берёзовых ногах, за которым работал А. И. день за днём в тёплое время года…

Я сердечно признательна всем, с кем мне удалось побеседовать, взять интервью; кто любезно предоставил свои записки, письма, воспоминания, дневники; кто отвечал на мои вопросы; кто помог профессиональным советом. Рада назвать А. Н. Варламова, Алексиса Климова (США), В. Н. Курдюмова, В. М. Левенштейна (США), Н. Г. Левитскую, Дэниела Махони (США), В. А. Москвина, Жоржа Нива (Швейцария), Майкла Николсона (Великобритания), С. Д. Серебряного, Н. А. Струве (Франция), Е. Ц. Чуковскую, Ричарда Темпеста (США), о. Андрея и Галину Трегубовых (США), В. В. Туркину-Штейн, М. М. Уразову, Эдварда Эриксона (США), В. В. Эрлихмана. К этим именам справедливо будет добавить А. И. Арсланбекова, Т. В. Есину, Р. И. Тевосян, а также: старшего научного сотрудника Кисловодского краеведческого музея Р. К. Гочияеву, ведущего научного сотрудника музея Северо-Западного фронта А.Ф. Иванову (Старая Русса), учредителя ростовского Музея современного искусства Е. Ю. Левину, директора того же музея В. В. Давыденко, Ю. П. Магнитскую, внучку М. П. Магнитского — ныне покойного куратора музея 3-го Ленинградского артиллерийского училища (Кострома).

Общение с героями книги и работа над ней дали мне пережить, говоря словами Солженицына, «неспадающий подъём духа».