Утро одного персонажа (Вместо эпилога)

Утро одного персонажа

(Вместо эпилога)

«Персонаж Ваш, — написал авторам в апреле 2011 года Борис Натанович, — как правило, просыпается в пять утра и довольно долго лежит, с опаской прислушиваясь к утренним ощущениям. Вот уже много лет он стар и обременен болезнями. О болезнях он старается не думать (во избежание), он к ним привык и рассматривает их как бытовую неизбежность, вроде неприятной погоды или, скажем, уже осточертевшего вечно подтекающего крана в ванной. Говорить о болезнях он терпеть не может, но его часто о них спрашивают, в том числе люди уважаемые, и он придумал некоторое количество ответов, которые нравятся интересующимся. Например: „У меня три смертельные неизлечимые болезни, но самая неизлечимая и самая смертельная из них называется старость“. Или: „Жить можно. Пока котелок варит, а ноги доводят до нужника, жить можно, и неплохо“. Или такой ответ: „Болезни — паршивая штука, но зато как прекрасны внезапные приступы здоровья!“

Убедившись, что ничего особенно плохого с ним за ночь не произошло, персонаж Ваш с кряхтеньем выбирается из койки и кряхтя перемещается на кухню. Там он принимает первую порцию лекарств, измеряет давление и ставит чайник. Всё это — многолетний установившийся ритуал, не зависящий ни от времени года, ни от политической конъюнктуры, ни от предстоящих дел. Давно уже понято и принято, что нет ни дел таких, ни развлечений, ни обстоятельств, ради которых стоило бы менять установившийся порядок и вообще „ускоряться“. Все необходимые дела будут сделаны, возникшие обстоятельства — преодолены, потому что времена запредельных усилий давно миновали и персонаж вполне уподобляется человечеству в целом: он не ставит перед собой задач, которые не способен решить.

В окно он обязательно поглядит, пока убирает постель. Там тихо и — отвратительно темно зимой, но замечательно светло летом. Впрочем, смотреть в окно не интересно — надобно открыть его на предмет проветривания, и можно идти пить чай. Чай должен быть горячий и крепкий, есть как правило не хочется, и можно полистать скопившиеся газеты. Газеты не выписаны — их присылают благодетели-редакторы, расплачиваясь (видимо) таким образом за интервью, которые дает им персонаж время от времени. Вообще Ваш персонаж дает интервью часто и охотно. Почему-то считается, что он разбирается во множестве предметов — не только в фантастике и футурологии, но и в естественных науках, педагогике, экономике и, разумеется, в политике. Это не так („савсэм нэ так“), но он привык отвечать на вопросы и отвечает на них практически всегда — всем, кто просит, и почти по любому поводу. Газетам (в том числе самым что ни на есть периферийным), журналам (иногда очень странным), самым разнообразным Интернет-изданиям. Вот уже много лет Ваш персонаж не пишет ничего, кроме публицистики. Вот уже много лет, как ему стало неинтересно писать беллетристику, — он больше не испытывает удовольствия от выдумывания. Видимо, это возрастное. Стало не интересно не только „писать выдумку“ — стало не интересно ее читать. Уже много лет, как он читает беллетристику только по обязанности (как член разнообразных литературных жюри, как главред альманаха, как номинальный руководитель семинара молодых). Грустно, конечно, но он, видимо, перестал быть квалифицированным читателем: он не часто берет в руки новинки и почти совсем не перечитывает старое-любимое. Не интересно. „Понта нет, начальник“. Зато, когда выпадает такая возможность, он с удовольствием читает нон-фикшн. Даже мемуары, которые слишком часто, впрочем, смахивают на выдумку.

Напившись чаю, он принимает вторую (черт ее побери) порцию лекарств и возвращается к себе — в кабинет (он же — спальня, он же при необходимости гостиная). Он включает ноутбук, и рабочий день начинается. „Гугл“… „Лента-ру“… Япония, Ливия, Россия… „Блески и всплески“ свободы информации. Новости из Гайдпарка („Самые активные дискуссии“, „Наука“, „Скандалы“). Почта, разумеется. (Почты еще мало, главным образом, спам, слишком рано еще для почты.) Работа:

— незаконченное интервью для „Ближнего Космоса“;

— любезный ответ и фото Тьмутараканской библиотеке;

— письмо китайскому переводчику (требует объяснить, что такое „взрыкивать“ и как понимать фразу „лети себе куда хочешь“);

— начать, наконец, и кончить для „Элиты“ этот чертов комментарий по поводу происходящего в стране огосударствления всего и вся;

— и еще висят оставшиеся от вчерашнего шесть вопросов из офлайн-интервью (сделаешь их — перевалишь за восемь тысяч ответов, это уже серьезно, хотя в книгу Гиннесса это „самое длинное интервью“ всё равно не возьмут, как бы организаторы на это ни надеялись);

— программа RSFSRTAR — вчера опять что-то там заело, но это — лакомство, это — напоследок;

— а вот это надо делать прямо сейчас, тянуть дальше уже неприлично: информация для ГМП и ДМВ для их книги…

…Вдруг вспоминается, что ночью просыпался от пришедшего в сон сюжета, который тогда, спросонок, хотел даже записать, такой он был ловкий и емкий. Спросонок не записал, заснул, а сейчас вот вспомнил, и видно, что никакой он не ловкий и совсем не многообещающий. Сюжет как сюжет. Двадцать лет назад, может быть, такой и стоило бы взять на заметку, а сегодня — кому это надо? Фантомные боли, больше ничего.

А вот и почта подоспела! О, какие люди! И сколько их! Угораздило же объявить себе принцип: на каждое письмо отвечать немедленно… Да, ребята, это сегодня надолго… Но тут жена из кухни зовет пить кофе. Самые, может быть, светлые минуты дня наступают. Любимая, лапушка, наливает раскаленный кофе в тонкую чашечку. Починается новый сканворд из высокоинтеллектуального журнала „Телесемь“. Вдвоем. Мир, спокойствие и безмятежность. А впереди — никаких, слава богу, сегодня больниц, врачей, анализов. Приступ здоровья. И полный ноутбук всякого добра для работы…

Это, между прочим, всё вместе называется: счастливая старость. (Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!) Это те минуты и дни, которые будем вспоминать в бедах и потерях, ожидающих нас, как водится, „за поворотом, в глубине“. Нам (всем) есть что терять. Даже сейчас. Это замечательно! Даже, когда осталось, казалось бы, всего ничего. Существование на излете. Но ведь, слава богу, есть любовь. Друзья есть. И работа. А значит, есть всё, что необходимо. Прочее — шелупонь. „Жизнь дает человеку три радости: дружбу, любовь и работу“ — это придумано было, страшно сказать, ПЯТЬДЕСЯТ лет назад. И так оно всё и оказалось в конечном итоге — как в воду глядели.

* * *

В таком вот, примерно, аксепте. И никаких вам „сомнений“, никаких „тягостных раздумий о судьбах моей родины“. Ничего эффектного. Все очень незамысловато и не способно поразить воображение, ни даже вызвать сопереживание. И уж конечно, ни единой мысли о „врагах“. Какие враги? У Вашего персонажа нет врагов, он ничего о них не знает и не интересуется знать.

Вообще, если у Вас возникнет впечатление, что персонаж Ваш до неприличия замкнутый, можно сказать, закуклившийся индивид, воспринимающий всё многообразие „кипящего и яростного мира“ через электронную, шестьдесят сантиметров по диагонали, замочную скважину монитора, избегающий даже кратчайших личных контактов со всем человечеством (минус восемнадцать избранных и званых) и не испытывающий от всех этих обстоятельств никаких неудобств, — Ваше впечатление окажется чрезвычайно близко к истине. Персонаж был последний раз в театре 60 лет назад; в музее — пятьдесят; в кино — тридцать; за границей — десять лет. И — главное! — это ничуть его не удручает. Он всю жизнь терпеть не может театр, не понимает музеев, много лет назад разлюбил ходить в кино и никогда не интересовался загранпоездками. Разумеется, имело место время, когда он был „подвижный в подвижном“ и находил в таком своем состоянии и смысл, и удовольствие. Но время это прошло. Оно давно миновало и уже даже в значительной степени забылось. „Неподвижный в подвижном“ — теперь это выглядит так. Теперь всегда будет так. И не следует ждать от Вашего персонажа ни откровений, ни гражданских эскапад, ни интеллектуальных спуртов. Он просто отвечает на вопросы. Как умеет. Как отвечал на вопросы всю жизнь, только раньше это были животрепещущие, отборные и свои, а теперь — с бору по сосенке и чужие. Раньше самое увлекательное было — беллетризовать ответ, а сейчас наступило время „высочайших достижений нейтронной мегалоплазмы“, когда интереснее всего, чтобы „ротор поля наподобие дивергенции градуировал себя вдоль спина и там, внутре, обращал материю вопроса в спиритуальные электрические вихри, из коих и возникала бы синекдоха отвечания“.

Такие дела.

С приветом! — БНС».

Что ж, книга на этом заканчивается.

Но жизнь не книга. Она продолжается, дай Бог.

Москва — Новосибирск, 2010–2011