14
14
А что же сборник «Неназначенные встречи»?
Шел 1975 год. Рукопись так и томилась в «Молодой гвардии».
То у издательского руководства возникали серьезные сомнения в обшей идейной направленности сборника, то редактор ни с того ни с сего требовал убрать из «Пикника» оживших там покойников… или изменить лексику героев… или смягчить «мрачность и безысходность» темы… «Сохранился замечательный документ, — вспоминал Стругацкий-младший, — постраничные замечания редакции по языку „Пикника на обочине“. Замечания располагаются на восемнадцати (!) страницах и разбиты по разделам: „Замечания, связанные с аморальным поведением героев“; „Замечания, связанные с физическим насилием“; „Замечания по вульгаризмам и жаргонным выражениям“…»
Можно было бы привести здесь несколько страниц этих большей частью бессмысленных замечаний, но суть не в них. «Мы ведь искренне полагали тогда, — писал Стругацкий-младший, — что редакторы наши просто боятся начальств. И мы все время, во всех письмах наших и заявлениях всячески проповедовали то, что казалось нам абсолютно очевидным: в повести („Пикник на обочине“. — Д. В., Г. П.) нет ничего криминального, она вполне идеологически выдержана и безусловно в этом смысле неопасна. А что мир в ней изображен грубый, жестокий и бесперспективный, так он и должен быть таким — мир „загнивающего капитализма и торжествующей буржуазной идеологии“». И далее: «Нам и в голову не приходило, что дело тут совсем не в идеологии. Они, эти образцово-показательные „ослы, рожденные под луной“, НА САМОМ ДЕЛЕ ТАК ДУМАЛИ: что язык должен быть по возможности бесцветен, гладок, отлакирован и уж ни в коем случае не груб; что фантастика должна быть обязательно фантастична и уж во всяком случае не должна соприкасаться с грубой, зримой и жестокой реальностью; что читателя вообще надо оберегать от реальности — пусть он живет мечтами, грезами и красивыми бесплотными идеями… Герои произведения не должны „ходить“ — они должны „ступать“; не „говорить“, но „произносить“; ни в коем случае не „орать“ — а только лишь „восклицать“! Это была такая специфическая эстетика, вполне самодостаточное представление о литературе вообще и о фантастике в частности — такое специфическое мировоззрение, если угодно. Довольно распространенное, между прочим, и вполне безобидное, при условии только, что носитель этого мировоззрения не имеет возможности влиять на литературный процесс…»