2
2
Браун добрался до Харперс-Ферри четвертого июля пятьдесят девятого года. Наконец-то свершилась его мечта — символично, именно четвертого июля, в День независимости. С ним приехали сыновья Оуэн и Оливер и мулат из Канады Джеремия Андерсон, участник съезда в Чатеме.
Браун назвал себя Айзиком Смитом, арендовал ферму у семьи недавно умершего Бута Кеннеди за тридцать пять долларов в год. Заплатил деньги вперед.
Как-то в августе он вышел из дому один, на рассвете, ребята еще спали.
Молодым просыпаться рано не хочется, им и засыпать не хочется, а ему несколько часов сна достаточно. Он шутит, что прожил уже гораздо дольше, чем его сверстники потому, что меньше спал.
Легко прошел восемь миль от фермы до Ферри.
Идет по главной улице. Все ставни плотно прикрыты. Городок спит. Главнокомандующий осматривает поле будущего сражения. Река Шенандоа. Река Потомак. Две реки соединяются. Отроги Аллеганских гор. Котловина.
Реки, горы, лес — непотревоженная природа. Чем-то мешает ему. Как ясно он помнит поле битвы Ватерлоо, уже десять лет прошло с тех пор, как он ездил в Европу. А Бельгия тогдашняя была ни к чему. Ничего рассказать не мог.
Сейчас, когда он не историю изучает, когда он действительно возглавляет отряд и через два-три месяца… Почему-то никак не может сосредоточиться на деле.
Что ему мешает, что отвлекает? Непотревоженность эта мешает. Он, который так недавно уверял Эмерсона, что одной силой взгляда может приказать кошке или собаке уйти из комнаты, — он не может сосредоточиться на главном деле.
Идет по молчащей улице.
Кажется, только однажды в жизни он так подчинился чужому, когда шли с Торо по лесу, ощутил более властную волю. Волю природы. Хотя тогда же спорил с Торо, доказывал ему, что природа — это одно, а люди — другое.
Жители Харперс-Ферри спят. Они и не подозревают, что здесь произойдет.
Шесть часов утра, но августовское солнце греет, а Брауну — зябко. Только бы не вернулась проклятая малярия.
Что там, за ставнями? Две с половиной тысячи жителей. У каждого — своя жизнь, жена, дети, скот, поле. Многие здесь работают в самом арсенале и на оружейных заводах. В Харперс-Ферри ежегодно производится шесть-семь тысяч мушкетов, две-три тысячи ружей. Ну, оружием и они не бедны, грех жаловаться, на ферме те самые ружья Шарпа, которые готовились для Канзаса, о которых шла длительная переписка. И пистолеты. И пики, которые он заказывал. Все стоит в заколоченных ящиках. Соседей уверяют, что в ящиках — мебель, жена приедет, сама распакует, без нее не велела.
Дочка Энни, которая хозяйничает, так часто повторяла: «Мама не велела распаковывать без нее», что привыкла сначала к этим словам, а потом и к этой мысли. И расставаться с иллюзией ей не хочется. А почему бы и не так на самом деле — новый дом, мебель, ферму надо обживать. Как бы хорошо.
На этих ящиках сидят, они — вместо стульев.
Здесь лучше, чем в Северной Эльбе, мягче, земля плодороднее.
Кто за ним пойдет? Не считая рабов, — их здесь в городке меньше сотни, — рабы-то, конечно, пойдут, а из свободных, из белых? Ведь у него тоже жена, дети, дом, но он же все оставил, пошел воевать за свободу негров. Значит, и другие могут пойти.
Скрипнула, приоткрылась одна ставня. Он вздрогнул, надвинул шляпу. Открылась вторая. Скорее бы дойти до конца улицы. Одиноко. Ставни эти — не союзники. В домах — каждый за себя. А за других кто?
Кожей ощущает, в домах — своя непотревоженность, и как же они ощетинятся, если их потревожат! Мы потревожим. И скоро.
«Постепенно», «постепенно», — чаще всего именно это слово противопоставляли его намерениям. Его приятель, аболиционист Мак-Ким, верно сказал, что постепенная отмена рабства — такая же глупость, как постепенное запрещение убийства. Сейчас, мол, еще не время запрещать убийства, еще одного убьют, еще десять, еще сотню, тогда и запретим…
Интересно, кому это, кроме бога, дано такое право — решать: этим человеком можно пожертвовать, а вот следующим — уже нельзя.
То же самое и рабство. Пока этих держат в рабстве, бьют, продают с аукционов, мы потерпим, подождем. А их младших братьев, их детей, тех уже не дадим в обиду. Тогда якобы придет время. То есть давайте-ка тяжесть переложим на следующее поколение, на плечи тех, кто идет за нами.
А я хочу, чтобы с нами, со мной, а не с теми, кто помоложе…
Что ему еще возражали? Что идти на Юг — безумие. Тоже неправда. Ведь здесь эта скверна процветает, отсюда по всей американской земле ползет и ползет, как чума. Здесь и дать первый бой. Здесь и сказать: нет!
А на Севере — еще одна газета, еще один митинг, еще одно общество противников рабства… Ублажают себя словоговорением, сотрясают и сотрясают потолки, а твердыня рабства ничуть не колеблется.
Я верно выбрал место: именно здесь, на Юге, в Харперс-Ферри. И мы не собираемся «ввозить» свободу, нас поддержат здесь, нас поддержат негры. А мы — мы дадим сигнал.
В Питерборо сказал Смиту и Сэнборну: нет вопросов, есть ответы. На одинокой дороге на ферму он возвращался и возвращался к этим ответам.
С одной стороны…
С другой стороны…
Прения сторон, как в настоящем суде. Надоело это ему. Он — на одной стороне. И вовсе это не «сторона» — это люди, чернокожие люди, с такой же душой, как у меня, у моих детей, у моих бойцов. Им также больно. За них и пойдем в бой. В справедливый бой.
И вселим надежду уже одним тем, что пойдем сражаться. Даже если потерпим поражение.
Война, любая война не знает одних побед. Сегодня — поражение, завтра — победа. Бой зовет к бою.
Сражались же мы против закона о беглых рабах. Паркер, Гаррисон, Хиггинсон. Мои галаадиты в Спрингфилде. И еще сотни людей, которых я не знаю. Сражались словом. Ружьями. Топорами. Кипятком. И не зря сражались. Где они сегодня, охотники за рабами? Испугались. Нас испугались. Хоть Север от них избавили. А не вступи мы тогда, повторяй, как мои сегодняшние оппоненты, «постепенно, постепенно», послушайся мы доводов «здравого смысла», сколько жизней было бы погублено?!
Сегодня нас мало, завтра будет больше. В авангарде никогда не бывает большинства. А мы — авангард. И те, кто придет завтра, будут сильнее нас.
Туда, обратно, по дороге Браун думал над словами сына Оуэна: «Если нас ждет успех, над этим домом будет водружено знамя Соединенных Штатов, Если же мы потерпим поражение, то этот дом назовут притоном, где скрывалась банда воров и разбойников».
Что такое успех? Что такое поражение?..