УРАГАН. ДЕВСТВЕННОСТЬ МЕТРАЖА. НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ЭКСКУРСИЯ

УРАГАН. ДЕВСТВЕННОСТЬ МЕТРАЖА. НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ЭКСКУРСИЯ

С утра 17 августа мы работали в одних рубашках. День прекрасный, тихий, теплый. Накануне вновь неудачно пытались ловить рыбу все тем же дырявым неводом и с дневным отливом принялись за уборку сети. Вешала у нас простейшие — из крепких жердей, составленных козлами. На них мы развешивали мокрый невод. Вдруг сразу потемнело. Именно сразу. В каких нибудь 10—15 минут великолепный день померк, солнце потускнело и перестало греть, вода насупилась, бухта словно вспухла.

Я даже не понял, откуда взялся туман: сверху ли из воздуха, или снизу от мокрой тундры, но он заклубился космами и поплыл низко над землей — жутко-холодный, пронизывающий до костей.

А через полчаса творилось чорт знает что. Ветер, в буквальном смысле слова, ревел. Срывался временами дождь, и с такой силой хлестал, что телу больно, как от розги — трудно выдержать.

Губа взбесилась. На песчаный берег волны кидаются с грохотом и гулом. Бухта, как огромный котел, кипит чудовищными валами, обгоняющими и рвущими друг друга в клочки.

Наш намокший брезент шатра весит никак не меньше полусотни пудов, и все же его полотнищами ветер треплет, точно носовым платком. Надо иметь крепкое тело и сильные ноги, чтобы сопротивляться такому урагану. Зато по ветру я бежал к шатру быстрее зайца и, вероятно не сумел бы остановиться, если бы не ухватился обеими руками за козлы подпорок.

Вот он — полярный шторм!

Дождь сменяется изморозью, изморозь туманом. Все это, чередуясь в дьявольской чехарде, с воем и свистом несется куда-то на адский шабаш. Грозы, как мы ее знаем, — с молнией, и громом, нет. Но беспрерывно уши разрывает гул, рев, тяжкие, глухие удары, словно из всего полуострова выколачивают душу.

Мы забились по койкам, укутались в разное барахло, прикрылись плащами. Шатер точно решето. Отовсюду дует, плюется, брызжет.

В тяжелом полусне-полуяви прошел остаток дня и короткая, впервые настояще-черная ночь. Утро принесло мало перемены. Из-под одеяла и вороха одежды не хотелось высовывать носа. Температура не выше нуля.

Впрочем, относительно температуры я должен оговориться: измерять ее нам нечем. Как это ни дико, но у нас нет абсолютно никаких измерителей — ни термометра, ни хронометра. Нас снабдили тремя будильниками из сорта последней рыночной дешевки, но каждой из них останавливается по несколько раз в день. Если я где-либо в этой книжке говорю о температуре, то за точность прошу извинить: ее мы определяем смекалкой.

Вахмистров, правда, повесил с гордостью собственный чистенький барометр на главном столбе нашей палатки, однако с первых же дней мы обнаружили, что стрелка с подозрительным постоянством стоит на „ясно“. Описанный ураган непроизвел на этот инструмент никакого впечатления, а когда кто-то встряхнул его, то стрелка беспомощно упала вниз, ткнулась в „буря“ и уж поднять ее не удалось.

Так мы и живем без каких бы то ни было „метражных“ наблюдений за Ямалом.

Буря длилась двое суток. За ночь она как бы урегулировалась — это уже не был ревущий, все опрокидывающий ураган. Стихии пришли к какому-то полусоглашению и бушевали с меньшей яростью, но все наши работы приостановились. Лишь к 19-му числу ветер пал баллов до 7—8.

Конечно, нас больше всего тревожили береговые грузы. Вода подступала к ним почти вплотную. Мы смотрим на это, как на предостережение. Почем знать, не является ли пережитый шторм только вступлением к еще более страшным бурям? Август, в сущности, лето или начало осени. Славится же буйством именно осень.

На солнце и ветре до изумительности быстро сохнет песок. Едва миновала буря, как истертая песочная пудра вихрями наполнила воздух. Здесь это своего рода бич. Только и знай — береги глаза. Все в пыли. Хлеб и пищу некуда спрятать. Песок проникает под покрывала, занавески, кастрюльные крышки. Едим с хрустом на зубах. Из сапог по нескольку раз на день нужно вытряхивать. В ушах, носу, даже во рту песчаные залежи.

Борьба с летящим песком точно в жгучих пустынях Средней Азии или Сахаре.

Вот уже две недели, как мы высадились и выгрузили товары, а туземцев еще не видели. Это начинает не на шутку волновать. Ежедневно мы возвращаемся к этому вопросу. Все догадки сводятся к одному: туземцы, очевидно, не знают о нашем прибытии. Поэтому мы выработали план: 25 августа я и Аксенов садимся в лодку и отправляемся вверх по Тамбею в глубь полуострова. По нашим предположениям, туземцы летом кочуют с оленями на предгорьях водораздела. Там мы их найдем и дадим точные указания, где именно обосновались две вновь оборудованные фактории.

— Милости нет, нам необходимо торговать, — говорит Вахмистров. — И затем, есть нечего! Если не добудем от туземцев оленины, то придется круто — солонина на исходе.

А мы знаем и еще одну тайную надежду, которую заведующий лелеет. С появлением туземцев он рассчитывает сломить рвачество плотничьей артели: туземцы с оленьими упряжками — серьезные конкуренты по переброске грузов с берега.

Как бы ни было, а мы деятельно готовимся к путешествию. Сшили палатку из парусины и легкий парус для лодки из красной бязи. Мне невольно вспомнился милейший А. С. Грин, пожалуй, единственный в Советской стране мечтатель-художник, пишущий свои романы-сказки вне времени и пространства. На пустынном Ямале мы воплотим его фантастику об „Алых парусах“, такую наивную и словно лишнюю в кипуче победном шествии индустрии. Нам важна не сказочность: просто бязь дешевле прочих материалов.

Берем с собою немного дров, сделали маленький неводок — всего в тридцать саженей. Облюбовали ружья.

Пройдя до хребта, увидим, так сказать, лицо Ямала: что он собою представляет — этот мало исследованный полуостров. Ведь мы, если говорить правду, ничего еще не видели, не отходили от берега дальше двух-трех километров. Я не отрицаю, у нас множество спешных дел. Но работа работой, а осмотр, исследование, изучение незнакомого края также входит в нашу программу. Дни же бегут — лучшие дни. Еще две-три недели, и все тайны пустыни прикроет на 9 месяцев снег. Может быть зимой совсем не будет работы — какой толк?

— Поехать и посмотреть, конечно, следует, — равнодушно говорит Вахмистров. — Самое важное — найти туземцев.

Я удивляюсь и негодую на это равнодушие. По-моему, не „следует“, а необходимо, во что бы то ни стало нужно исшагать полуостров вдоль и поперек, внимательнейшим, зорким, хозяйским глазом осмотреть всякую подробность, каждую сколько-нибудь значащую мелочь. Иначе, на кой прах было и огород городить с засылкой на край света факторий! Не узнав и не исследовав края, мы не оправдаем расходов и хлопот, на нас затраченных. Чего мы не в состоянии сделать из-за отсутствия специальных знаний, то в свое время доделают нарочно присланные экспедиции. Но что общедоступно — вся масса сведений и данных, наглядно характеризующих удаленную область, — разве мы имеем право от такой работы отмахиваться? И разве подобный труд во все века и под всеми широтами не производился исключительно пытливостью и настойчивостью культурного человека? Именно в этом прежде всего наша задача и наше оправдание на Ямале.

— Пустяки болтаете. Главное — пушнина. Задание на год — тысяча штук песцовых шкурок. Милости нет! Какие к чорту исследования, когда нам нужна пушнина! — спорит заведующий.

— И осетры?

— Какие осетры?

— Как же, ведь ваш план — десять тысяч пудовых осетров.

— И осетры есть — надо уметь их поймать.

По тому, как сердито смотрит Вахмистров на Аксенова, я догадываюсь, что мысль об осетрах внушена инструктором, Вахмистров лишь по легкомыслию поспешил сочинить фантастический план и попал в смешное и нелепое положение.

Наша экскурсия в глубь полуострова все же не состоялась.

23 августа приехали две нарты с туземцами, привезли первые песцовые шкурки и, между прочим, сообщили, что на Ямале уже отлично известно о высадке фактории. Кочевья мало-помалу продвигаются к нашим берегам — их странствование по полуострову находится в зависимости от количества оленьих пастбищ и от промыслов.

Через день приехали другие, потом еще и еще. Ежедневно стали появляться новые и новые песцы.