ХОЗЯЙСТВО ФАКТОРИИ. ТОВАРЫ. УЧЕТ. ПЕРЕМЕНЫ В БЫТУ. НЕХВАТКА ДРОВ
ХОЗЯЙСТВО ФАКТОРИИ. ТОВАРЫ. УЧЕТ. ПЕРЕМЕНЫ В БЫТУ. НЕХВАТКА ДРОВ
До странности изменилась жизнь на фактории. Насколько раньше она была однообразна, ограничивалась одними лишь торговыми операциями, совершенно не носила общественного характера, настолько теперь усложнилась и разделилась на ряд разнообразнейших отраслей.
Гости из районного центра, проученные итогами с’езда, широко развернули политическую работу, в которой принимаем активное участие и мы.
В товарном хозяйстве фактории происходит проверка, учет, точное выявление остатков и переоценка товара с координацией цен по госторговскому прейс-куранту.
Перестраивается понемногу и наш внутренний уклад — быт нашего маленького коллектива.
Вся эта работа бежит, кипит, не хочет ждать ни минуты. Комиссия подсчитывает, сортирует, составляет новые каталоги, подытоживает.
Я просиживаю ночи над писанием актов и ведомостей. Со второй фактории прибыл счетовод Кувалдов, тоже в помощь учету.
Работа движется.
А на ряду с этим идет по-старому выпечка хлеба, не прекращается торговля.
Благодаря присутствию таких переводчиков, как Шахов и Удегов, значительно оживилась моя амбулаторная деятельность. Есть возможность расспросить больного, растолковать ему, от чего произошла болезнь и как устранить причины.
Во всех отношениях наша работа и жизнь стали полновесней, приобрели осмысленность, ценность.
Имеется возможность провести беседу с заезжими туземцами, поговорить о быте, рассказать как, и что именно надо усвоить из санитарии или гигиены.
Они слушают внимательно, но методы внедрения гигиены в быт чума — им недоступны. Они, например, категорически отказываются от бани, хотя бы она и была на фактории.
— Сегодня я пойду в твою баню, а завтра пропаду в своем чуме. При наших морозах, баня — смерть.
Равным образом им нельзя мыться теплой водой. Они лишь изредка умывают руки и лицо на холоде, водой ледяной температуры.
Встряску на фактории почувствовали все обитатели. Жестковато отразилась она на животных. Из 10 собак — четыре самых мелких и слабосильных внезапно околели — в один час. 10 декабря вечером они одна за другой стремительно влетели со двора в сени и забились в судорогах на полу. Изо рта шла пена, тело сгибалось, ноги прямило палками.
Не было сомнений, псы отравлены стрихнином. Резвый, игривый Кариш, два беленьких — большой и маленький — по характеру полные противоположности друг другу — сдохли на наших глазах.
Несчастный и забитый черный полущенок не добежал до сеней, свалился у порога.
Лично для меня было ясно, что хозяйственно-бесполезные, слабые животные уничтожены с заранее обдуманным намерением. Они поедали массу хлеба и не приносили никакой пользы.
Однако выполнено это нехорошо. Уполномоченный Комсеверпути, Шахов и заведующий факторией Удегов, отравив собак, не нашли достаточно гражданского мужества, чтобы открыто сказать:
— Это сделано нами. Это продиктовано хозяйственными соображениями.
Скажи они это открыто — не было бы ни паники, ни напрасных подозрений, ни обвинений друг друга.
Женщины фактории прежде всего кинулись ко мне. В моем распоряжении аптека, у меня хранятся яды, — естественно, они почли виновником меня.
С криками, бранью и слезами меня окружили, что называется, приперли к стене.
Уполномоченный ОГПУ Ларионов, осведомленный в этом деле, видимо, лучше других, сказал резко:
— Не разводите, товарищи, паники. Ничего особенного не случилось и ни кто в этом не виноват.
Меня оставили в покое, но маленькое население фактории волновалось, настроение царило приподнятое и тревожное. А ни Шахов, ни Удегов не отваживались откровенно признаться и внести успокоение.
12 декабря, видимо, от стрихнина же сдох Пегашка. Его отпустили погулять, он отошел в тундру шагов на сто и пал.
Лошадь была сильная, здоровая, веселая. Не дальше сегодняшнего утра рысью везла воду, затем отпряженная прыгала и брыкалась на дворе.
У нас осталось шесть собак. Три из них — „Роберт“, Барбос и Серый — настоящие полярные тяжеловозы. Здоровые псы, в силе мало чем уступающие волку. Несколько слабее маленький Серый — молодой выхолощенный песик. Пятая „Сонька“ — гладкошерстая сука, для работы и полярной зимы мало пригодная. Она уцелела лишь потому, что несколько дней назад принесла 7 штук щенков.
А шестой — „Петька“ — малосильный, больной кобелек, совершенно бесполезный в езде, но недурно натасканный на охоте — вылавливает уток из озера, поднимает их с воды. „Петрушка“ живет под кроватью у пекаря Поли Дорофеевой, пользуется постоянным ее покровительством на правах больного — и это спасло его.
Собственно ездовых — 4 собаки. Лично у Удеговых имеется еще великолепный огромный сеттер-гордон Аякс или, как переименовали его для понятности — Маяк. Он тоже иногда возит воду, но это собака частная. Казенных осталось шесть. Этого количества совершенно достаточно. Десятиведерную бочку везут три собаки, четыре — легко. А кроме воды — у нас нет другой работы.
Заготовленное для Пегашки сено уходит на подстилку свиньям в хлеву.
Таким образом от происшедших перемен никто не пострадал, а свиньи выиграли. Им обеспечена подстилка до весны.
Кое-какие перемены произошли и в быту нашего маленького коллектива фактории.
До приезда Удеговых мы все столовались из общего котла. По инструкции, Дорофеева является не только пекарем фактории, но и поваром. Она готовила на всю артель. Блюда были неприхотливы, но сытны и питательны. Хлеб выпекался из белой муки для всех же в общей большой печи.
Удегова все это переиначила. Она привезла с собой много таких продуктов и припасов, каких у нас нет. Картофель, лук, морковь, свежую рыбу, бруснику, и т. п., и заявила, что варить и питаться будет самостоятельно.
В связи с этим, заведующий факторией Удегов об’явил, что Дорофеева вообще не обязана готовить на всех.
И вот затопилась ежедневно вторая русская печь, которая до приезда Удеговых не действовала.
Артельный котел расстроился. Все женщины потянулись со своими отдельными кастрюльками. У Удеговых ежедневно пошли шаньги, пирожки, ватрушки, оладьи. Надо отдать справедливость, жена Удегова опытная хозяйка, отличная стряпуха. У ней во-время и первый завтрак, и второй, и обед, и ужин. Чай почти не сходит со стола, ватрушки с вареньем и прочие деликатесы дразнят и пленяют.
На мне лично эти перемены в быту отразились в том смысле, что я стал недоедать. Готовить для меня было некому. Сам я иногда варил себе суп или жарил мясо на примусе, но по большей части питался всухомятку — чай и хлеб с маслом и сыром. Изредка баловала Удегова булочкой или ватрушкой своего стола, но это, как гостинец.
Главным же образом перемена в быту отразилась на производстве товарного хлеба. У нас все время в хлебе и так ощущался недостаток. Требования туземцев едва-едва удовлетворялись. Острый недостаток в дровах не позволял увеличить выпечку. Теперь же с работой второй печи встал даже вопрос о полном прекращении производства товарного хлеба.
Это уже пахло скандалом. Нельзя же оставить промышленников и оленеводов Ямала без хлеба! Это было бы полным срывом снабжения туземцев.
В это время на фактории находился еще уполномоченный Комсеверпути Шахов. Пред ним и заведующим факторией я поставил вопрос об экономии дров. Мои соображения были таковы: дров мало — отгружено осенью всего 40 кубометров. К началу декабря осталось 30 кубометров в трех поленницах. Надо немедленно учесть все доски, бревна, балки и жерди, разбросанные по двору и ими увеличить запас дров. Распилив, их нужно сложить в сенях. Перед употреблением сушить, чтобы извлечь наибольшую калорийность. Для полной просушки можно пользоваться как русской товарной печью, так и чугунными и унтермарковскими печами, отапливающимися углем.
Топку второй русской печи прекратить. Коллектив должен перейти на котловое питание, при котором вторая печь не нужна.
Всяческие шанежки и пирожки пусть ловчатся готовить на двух чугунках и в товарной печи, которая топится 2 раза в день.
Удегов моего проекта не стал обсуждать. Шахов отнесся к нему холодно, не желая итти против заведующего факторией.
До 10 февраля выпекался товарный хлеб. С этого дня товарную печь погасили, и наша, служебная половина дома перестала отапливаться.
В цифрах это можно формулировать таким образом: декабрь, январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль и август равны 274 дням. Нередко случалось, что ватрушечная печь топилась в день 2 раза и я не преувеличу, если общее число топок определю цифрой 300.
Триста зарядок дров истрачено на установившийся у нас быт. Эти 300 зарядок дали бы минимум 120 выпечек хлеба в большой товарной печи. Она не работала по 16 апреля — перерыв 2 месяца и шесть дней. Если бы мой проект был принят, перерыва не оказалось бы, товарная выпечка была бы увеличена на 120 центнеров, считая по центнеру на каждую печь.
На с.-х. отделе Комсеверпути, разумеется, лежит вина не малая: — 40 кубометров дров на год — цифра близкая к вредительству.
Но и хозяйственность нашей Тамбейской фактории оказалась из рук вон скверной. Мы ни в какой мере не проявили склонности к учету дров, не повысили их калорийность, не выказали твердого руководства, не попытались даже стать на правильный рабоче-производственный путь, который диктовался простым рабочим чутьем.
Стань мы на этот путь — дровяной кризис разом наполовину потерял бы свою остроту. И что самое главное — производственный план нашей фактории, выполненный на 107,75 проц., был бы выполнен на 115 проц. Прекращение котлового питания, сухомятка, частые недоедания сделали к весне свое дело — заболев цынгой, я слег.