ТОБОЛЬСК — ОБДОРСК
ТОБОЛЬСК — ОБДОРСК
В Тобольск пришли на пятый день. В этот же срок ходят и почтово-пассажирские пароходы по расписанию. „Микоян“, несмотря на буксируемый караван, нисколько не отстает в быстроте от легких срочных судов. Мы горды нашим „Микояном“…
В нынешние дни Тобольск, разумеется, много потерял в былом своем значении. Прежде всего причиной является железная дорога, прошедшая далеко стороной я притянувшая к себе большую часть грузооборота края. До постройки железной дороги это был очень бойкий и влиятельный центр с весьма внушительной торговлей. Сюда стекались пушнина, сырье и рыбопродукты не только с Зауральского Севера, но и с востока, и с юга по Иртышу, Оби и их притокам, и гужом — на оленях, лошадях.
Тобольск гремел на всю Сибирь, тобольское купечество славилось капиталами. В административном отношении он также был обособленным центром.
Теперь Тобольск поник. Административно он подчинен областным организациям в Свердловске; как пункт промышленно-заготовительный, имеет лишь районное значение. Его положение водного узла — судоходный Тобол впадает в судоходный Иртыш — дает ему кое-какие транзитные преимущества пред другими районными центрами Зауралья, но — и только.
Блеск потускнел, „купецкая слава“ закатилась.
Все же Тобольск просвещеннее, культурнее, благоустроеннее прочих городов северной Сибири. И красивее.
Некоторые центральные улицы распланированы и застроены совсем по-европейски. Есть большие здания, хорошие магазины. Словом, Тобольск не чета разным Тарам, Обдорскам и Енисейскам, похожим на большие села и разбросанным по-сибирски: вкривь, вкось и как попало, в переплет убого-деревенское с зажиточно-городским.
Проектирующаяся вторая магистраль железной дороги — Северная — пройдет через Тобольск, и значение его, надо думать, вновь возрастет, но это в будущем…
Мы простояли здесь больше недели.
Пристань в Тобольске.
Местные завы складов Госторга и кооперации оказались гораздо отзывчивее на нужды и просьбы полярников, чем их омские коллеги. Вероятно, это потому, что Тобольск является последним крупно-товарным центром на нашем Севере. Ему понятнее оторванность и заброшенность полярных факторий. Он искони специализировался на заготовках пушнины и полярного сырья, он близко знаком не только с общим характером работы в полярной тундре, но и со всеми деталями.
Вновь замелькали короба, боченки, ящики, мешки. Огромные трюмы лихтера стали тесными. Всевозможными кладями начала обрастать верхняя палуба.
Среди пассажиров-зимовщиков — озабоченность и суета: старые полярники в пути уже успели кое-что порассказать об ужасах цынги. За луком, чесноком, ягодами организовалась женщинами своеобразная соревновательная охота. Тобольским рыночным торговкам должно быть не часто выпадали такие удачные деньки, как во время нашей стоянки.
Между прочим, здесь к общему удовлетворению разрешился весьма сложный „детский“ вопрос. Дело в том, что несколько работников факторий взяли с собой семьи с маленькими ребятами, до грудных включительно. Повидимому, никто из организаторов новых факторий в точности не знал, в какой именно обстановке пройдет это полярное зимовье. С наймом же кадров на Дальний Север было вообще туго, особенно с квалифицированными работниками. Желающих мало, выбора никакого. Приходилось брать каждого, из’явившего охоту, и считаться со всевозможными требованиями. В результате одна из кают на „Микояне“ оказалась сплошь заполненной ребятами мал-мала меньше.
В Тобольске присоединился к каравану руководитель всей нашей экспедиции В. П. Евладов, уже зимовавший на Ямале и ясно предвидевший, в каких условиях нам придется жить. Отправке детей он решительно воспротивился.
Как это ни странно, но отцы и матери выказали необыкновенное упорство. В беседе со мной одна из матерей упрямо повторяла:
— Ну, что ж, и пусть погибают!..
В конце-концов доводами и посулами все же удалось убедить их. Наняли в городе специальный дом, расселили все семьи, снабдили чем только возможно, пообещали снабжать и впредь до возвращения отцов.
Вряд ли кто-либо из работников факторий в те дни хоть приблизительно мог представить, как устроится жизнь на пустынном Ямале, но все без исключения вздохнули легче. Точно камень с души!..
Не для тобольской только стоянки, а для всего путешествия, от Омска до места назначения, крайне характерна тревожно-взволнованная спешка. Во всех разговорах как деловых, так и праздных, с бесчисленными вариациями повторялась одна и та же фраза: — Опоздаем — пропали, беда!..
Мне очень хотелось допытаться, к какому именно сроку караван не должен опоздать, но никто этого срока не знал.
— Вы хоть и плавали по морям, однако не имеете представления, что значит шторм в Карском море или в Обской губе. Крышка, могила!..
Так и плыли по тихим водам Иртыша и Оби, перепуганные россказнями о чудовищных штормах, подстерегающих нас на губе и в Карском море.
От Тобольска до Обдорска останавливались несколько раз для погрузок. К каравану прибавилось две больших баржи и целая флотилия моторных лодок, ботов, паузков. Вся эта пестрая эскадра почти до отказа загружена животными, товарами и людьми. Буксируемая „Микояном“, она, кроме факторий, везет грузы для Таза, Нового порта.
Лихтер „Северопуть“ вырос вверх необычайно. Бревна, балки, тес, жерди, щиты — весь стройматериал нескольких домов, складов и крытых дворов — образовал громоздкое сооружение выше шкиперского мостика. Вперемежку и ярусами втиснуты загородки для лошадей, стойла для коров, клетки с поросятами, лари, шкафы, сани, телеги, бочки, лодки, прессованное сено, вязанки коры для дубления, пучки какого-то хвороста эластичного, как рессора, сжимавшегося под ногой. Сверху хлопают на ветру полотнища палаток и шатров для пассажиров, не уместившихся внутри лихтера. И в разных местах между горами клади привязаны здоровые ездовые псы. Их много. День и ночь визжат и лают на разные лады.
Баржи с грузами за Полярный круг.
Шкипер лихтера — человек большого опыта, неоднократно бывавший в полярных плаваньях — видимо, махнул рукой на все нарушения, с его точки зрения, норм благоразумия. При каждой последующей остановке, с обязательной догрузкой и новой надстройкой, он только почесывает затылок и, оглядывая зыбкое сооружение, цедит сквозь зубы:
— Ну-ну!..
Пробраться с носа на корму и от одного борта к другому — стало трудно. Длиннейшие сходни, шириной в две доски, гнутся и пружинят под тяжестью тела. Ни перил, ни лееров нет. Внизу на палубе вход в кубрик. Глубоко: посмотришь — кружится голова. А сходня зыблется, и щепки, приколоченные гвоздями и заменяющие ступеньки, под сапогом как-то подозрительно движутся и поскрипывают…
Особенно гнусно чувствуют себя путешественники в дни дождливые и ветренные. Мостки скользкие, ветер сбивает с ног, лихтер на ходу приплясывает. Под’емы, спуски, переходы по мосткам над пропастями и провалами напоминали цирковые акробатические номера. Не раз приходилось видеть пассажирок да и пассажиров, кто слабонервные, ползущими по сходням на четвереньках, Ничего не поделаешь — ходить надо. Наш кубрик на носу, а кухня, гальюн, умывалка, баня, прачечная — все в корме. И ползут.
От многотонной тяжести грузов об’емистый лихтер осел ниже ватерлинии. Тем не менее, когда с высоты нашего ковчега заглянешь вниз на воду, невольно вырывается шкиперское:
— Ну-ну!..
И вся эта хлябающая постройка укреплена тонкой веревкой. Никаких надежных так называемых „маркированных“, морских найтов нет в помине. Держимся, можно сказать, „на честном слове“. Достаточно небольшого сдвига в сторону — веревки, конечно, лопнут. Их жиденький переплет, так очевидно слаб, их сомнительная прочность так явно несоразмерена с колоссальностью груза, что, кажется, лучше бы их и вовсе не было.
Вид на консервный комбинат и утильзавод.
Когда я по этому поводу заговорил со шкипером, он ответил с несвойственной ему взволнованностью и досадой:
— Какие, к чортовой матери, найтовы! Этакую махинищу не только веревочкой, а стальным тросом не принайтовишь. Вот если нарвемся где-нибудь за Новым портом на погодку, так увидите, как все это барахло полетит за борт. Будут вам фактории!.
А успокоившись, добавил с добродушным юмором:
— Эти веревочки не для груза, а для души. Привязано, мол, — и спокойней спится… Не говорите… Это имеет свою цену. Скажем, тонет человек. Киньте ему ничтожный шпагатик — ухватится и спасется. А в самом-то пять пудов.. Не нитка держит, а ободрение.
У села Самарова Иртыш вкатился в Обь. Река расширилась, горизонт воды развернулся насколько хватает глаз. И вместе расширилась тревога в сердцах.
В Обдорск пришли уже насквозь прошпигованные предчувствием катастрофы.
Это последний населенный пункт, последняя почта, последнее подобие улиц, подобие магазинов, есть даже подобие кино.
Дальше на нашем пути только Новый порт.
Но это уже такая же фактория, какую должны основать мы сами.