Первый успех и последующие события. 1833–1835

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Первый успех и последующие события. 1833–1835

15 июня 1833 года хорошо знакомый поэту еженедельник «Балтимор сэтеди визитор»[143] (редактировал его уже не Уилмер) опубликовал следующее объявление:

«Премии

Владельцы „Балтимор сэтеди визитор“, ощущая настоятельное стремление поддержать национальную литературу и одновременно движимые желанием представить своим читателям самое лучшее, объявляют об учреждении премий — 50 долларов за лучший рассказ и 25 долларов за лучшее стихотворение длиной не более ста строк…»

Финальной датой состязания было объявлено 1 октября, конкурс был анонимным, количество текстов не ограничивалось. Правда, сообщалось, что «все представленные произведения переходят в собственность издателей». Однако на этот раз в жюри входили люди компетентные и в национальной словесности известные. Среди них были, например, Джон П. Кеннеди и Джон Лэтроуб[144]. Поэтому Э. По мог надеяться на более объективную оценку своих творений. К тому же прошедший год, посвященный главным образом сочинительству рассказов, конечно же не прошел впустую — как прозаик автор серьезно продвинулся.

По решил участвовать в обеих номинациях. На поэтический конкурс он представил стихотворение «Колизей», на прозаический — шесть новелл. Заглавия пяти из них хорошо известны: «Четыре зверя в одном», «Рукопись, найденная в бутылке», «Страницы из жизни знаменитости», «Свидание» и «Тишина». Что касается шестой — здесь существует неясность. Биографы поэта, исследователи его творчества обычно ограничиваются информацией, что все шесть происходили из числа «Рассказов Фолио Клуба». А. X. Квин предположил, что шестым текстом было «Низвержение в Мальстрем»[145]. Но последний рассказ не принадлежит к «Фолио Клубу». Да и написан он был, судя по всему, едва ли раньше 1840 года (впервые опубликован в мае 1841-го). Так что и эта маленькая загадка (в числе множества других) остается.

Как бы там ни было, стихотворение и шесть новелл были представлены на суд жюри. 12 октября на страницах еженедельника арбитры озвучили свое решение:

«Премии

Как будет видно из последующего письма, Комитет, принимая решение о премиях, основывался на достоинствах присланных нам произведений.

[Премии получили] „Рукопись, найденная в бутылке“, созданная Эдгаром А. По из Балтимора.

Стихотворение Генри Уилтона из Балтимора, озаглавленное „Песнь ветров“.

Премированные произведения будут опубликованы на следующей неделе».

Ниже, набранное другим шрифтом, воспроизводилось письмо жюри. Видимо, оно призвано было проиллюстрировать непредвзятость судей. Послание адресовалось владельцам газеты, «господам Клауду и Паудеру», и ту часть, что относится к нашему герою, имеет смысл воспроизвести:

«Мы получили два пакета, содержащие стихотворения и рассказы, представленные соискателями премии, объявленной вами в минувшем июле, и, в соответствии с вашими пожеланиями, тщательно изучили их на предмет присуждения им призов. <…>

Среди представленных рассказов немало обладающих разнообразными и высокими достоинствами, но, без умаления высоких достоинств иных присланных текстов, исключительная сила и красота представленных „Рассказов Фолио Клуба“, можно сказать, не оставила нам никаких оснований для колебаний и заставила выбирать из их числа. Соответственно, в данной категории мы присудили приз рассказу, озаглавленному „Рукопись, найденная в бутылке“. Едва ли справедливо по отношению к автору будет заявить, что из шести присланных им историй именно эта является лучшей. Все их мы прочитали с необычайным интересом и не можем удержаться, не выразив общего мнения, что автору, заботясь о своей собственной репутации, равно как и к удовольствию читающей публики, следует опубликовать весь сборник. Эти рассказы отмечены поразительно пылким, живым и поэтическим воображением, богатством стиля, неистощимой изобретательностью, разнообразной и удивительной ученостью. Наш выбор рассказа „Рукопись, найденная в бутылке“ объясняется прежде всего оригинальностью замысла и его объемом, нежели иными достоинствами, превосходящими упомянутые сочинения того же автора».

Под письмом стояли подписи членов жюри: Дж. П. Кеннеди, Дж. X. Б. Лэтроуба и Дж. Миллера.

Много лет спустя (в 1877 году) Джон Лэтроуб написал воспоминания, в которых есть и рассказ о том, как была присуждена нашему герою та самая премия. Он достоин того, чтобы привести фрагмент:

«Мы собрались погожим летним днем, после обеда, на выходящей в сад веранде моего дома на Малберри-стрит и, расположившись вокруг стола, на котором были несколько бутылок доброго старого вина и коробка хороших сигар, приступили к многотрудным обязанностям литературных критиков. Я оказался самым молодым из нас троих, и мне было поручено вскрывать конверты и читать вслух присланные рукописи. Возле меня поставили корзину для отвергнутых нами опусов…

О большинстве представленных на наш суд произведений у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Одни были отклонены по прочтении нескольких строчек, другие — очень немногие — отложены для дальнейшего рассмотрения. Эти последние затем тоже не выдержали критики, и жюри готово уже было заключить, что ни одна из работ не заслуживает назначенной премии, когда взгляд мой упал на небольшую, в четверть листа, тетрадь, до сих пор по случайности не замеченную, быть может, потому, что видом своим она столь мало походила на внушительных размеров манускрипты, с которыми ей предстояло состязаться…

Помню, что, пока я читал про себя первую страницу, г-н Кеннеди и доктор наполнили свои бокалы и закурили сигары. Когда я сказал, что у нас, кажется, появилась наконец надежда присудить премию, они засмеялись так, словно в этом сомневались, и поудобнее устроились в креслах, в то время как я начал читать. Не успел я прочесть и нескольких страниц, как друзья мои заинтересовались не меньше меня. Закончив первый рассказ, я перешел ко второму, затем к третьему и т. д. и не остановился, пока не прочел всю тетрадь, прерываемый лишь восклицаниями моих товарищей: „Превосходно! Великолепно!“ — и тому подобными. Все, что они услышали, было отмечено печатью гения. Ни малейшего признака неуверенности в построении фразы, ни одного неудачного оборота, ни единой неверно поставленной запятой, ни избитых сентенций или пространных рассуждений, отнимающих силу у глубокой мысли. Во всем царила редкостная гармония логики и воображения… Анализ запутанных обстоятельств путем искусного сопоставления косвенных свидетельств покорил заседавших в жюри юристов, а поразительное богатство научных познаний автора и классическая красота языка привели в восторг всех троих.

Когда чтение было закончено, мы стали решать, какой из вещей отдать предпочтение, испытав большое затруднение в выборе. Были вновь прочитаны вслух отрывки из различных рассказов, и в итоге жюри остановилось на „Рукописи, найденной в бутылке“…»[146]

Как мы видим, члены комитета нимало не погрешили против истины, когда осенью 1833 года писали о впечатлении, что произвело на них чтение «Рассказов Фолио Клуба». Более того, они явно пощадили самолюбие других конкурсантов, заявив, что «среди представленных рассказов немало обладающих разнообразными и высокими достоинствами». Насколько можно судить по приведенному фрагменту, таковых как раз не было. Во всяком случае, способных хотя бы приблизиться к той высокой планке, что задал своими текстами По[147].

Единственный упрек, который можно адресовать автору приведенных воспоминаний, — он явно запамятовал, утверждая, что члены жюри «собрались погожим летним днем». Подведение итогов, конечно, не могло состояться летом — объявленные правила это исключали[148].

Впрочем, единственный ли упрек? Среди биографов бытует версия, что По должен был получить обе премии — не только за рассказ, но и за стихотворение. Но якобы комиссия сочла, «что две награды сразу — слишком много»[149]. В воспоминаниях Лэтроуба ничего по этому поводу не говорится. Ни о чем подобном не упоминает и А. X. Квин, а ведь он — самый дотошный и авторитетный среди исследователей жизни и творчества поэта. Зато упоминает о другом: под именем «Генри Уилтон», которому присудили приз за лучшее стихотворение, оказывается, скрывался Джон Г. Хьюитт, главный редактор «Балтимор сэтеди визитор»! Сформированный им премиальный комитет не только мог знать об этом обстоятельстве, но, видимо, учел его при подведении итогов конкурса.

Впрочем, автор настоящей книги живет в России начала XXI века и, вероятно, не свободен от ее разрушающих идеалы реалий. Может быть, члены жюри на самом деле ничего не знали и победитель сочинил действительно великолепное стихотворение — лучше представленного По? Что ж, вполне возможно и это. У автора этих строк нет возможности сравнить «Колизей» По и «Песню ветров» Хьюитта. Да если бы и была? Смог бы он сохранить объективность?

Но в объективности решения комитета сомневался и сам По. Много лет спустя соперник нашего героя вспоминал, как через несколько дней после выхода номера с премированными текстами (и после того, как стало известно настоящее имя автора «Песни ветров») По подкараулил его у входа в редакцию:

«— Сэр, вы использовали закулисные средства, чтобы получить свой приз передо мной, — произнес он сурово.

— Я отрицаю это, — таков был мой ответ.

— Тогда почему вы скрыли свое настоящее имя?

— Для этого у меня были причины, и вы не вправе расспрашивать меня о них.

— Но вы оказали давление на комитет, сэр.

— Полагая таким образом, вы оскорбляете членов комитета, — ответил я, глядя ему прямо в лицо.

— Отнюдь. Я считаю, что члены комитета — джентльмены, — отвечал он, его темные глаза сверкали от гнева, — но вас я не могу числить по той же категории.

Кровь моя моментально вскипела, и со своей обычной импульсивностью я тотчас нанес ему удар, от которого он пошатнулся, поскольку физически я был, конечно, сильнее соперника.

По пылал отвагой, все шло к тому, что последует серьезное продолжение, но несколько господ вмешались, и дело было подавлено в зародыше. Дуэль не состоялась — к большому разочарованию моих друзей и доброжелателей»[150].

Трудно сказать, в какой мере приведенные строки соответствуют действительности и зачем вообще много лет спустя, уже после смерти Э. По, Хьюитт вспомнил об этом эпизоде. Хотел «погреться» в лучах славы покойной знаменитости?

Как бы там ни было, но победа в конкурсе, конечно, окрылила поэта. При этом можно не сомневаться, что основным вдохновляющим фактором — как ни нуждался он в деньгах — была не сумма (по тем временам, кстати, немалая!) премии. Куда важнее для него были признание и тот великолепный отзыв о его рассказах, что опубликовала на своих страницах «Балтимор сэтеди визитор». По сути, это был не просто первый успех, но первое признание его таланта. Если помнит читатель, за весь предшествующий литературный опыт Э. По лишь однажды удостоился похвалы — от Джона Нила в связи с первыми поэтическими опытами. Но те слова (о которых По не забыл!), хотя и были признанием его дарования, все же больше обращались в будущее, нежели констатировали настоящее. А теперь это был свершившийся факт, и он признан публично!

«Рукопись, найденная в бутылке» и опус мистера Хьюитта, как и было обещано, опубликовали в номере от 19 октября. А через неделю, 26 октября, словно в утешение нашему герою, на страницах еженедельника напечатали и его «Колизей».

Было ли это связано с недавней «атакой» нашего героя на не слишком чистоплотного редактора? Вряд ли. Хотя публикация, конечно, не могла состояться без его ведома. Но кроме стихотворения в газете было опубликовано и объявление, извещавшее о подписке на книгу Эдгара По «Рассказы Фолио Клуба»:

«„Фолио Клуб“

Это заглавие сборника рассказов из-под пера Эдгара А. По, джентльмена, которому Комитет, учрежденный владельцами настоящего издания, присудил приз в 50 долларов. Книга вот-вот поступит к типографам и будет издана по подписке. Подписной лист находится в редакции. Любой желающий подписаться приглашается в офис. Книга будет стоить один доллар за экземпляр.

Рассказ, удостоенный награды, не самый лучший у г-на По; среди повествований „Фолио Клуба“ немало историй непревзойденного достоинства. Всех их отличает оригинальность, блеск замысла и исполнения, особая утонченность, которую редко можно встретить в произведениях любимых авторов из числа наших соотечественников. Оказав помощь г-ну По в издании „Фолио Клуба“, друзья национальной литературы смогут ободрить молодого автора, энергию которого гасит как прохладное отношение прессы, так и равнодушие общества к трудам американских писателей. Он многое умеет, им написано немало, и приз, которого он удостоен, зиждется на признании его таланта — так давайте дадим ему нечто большее, нежели просто похвала. Мы просим наших друзей прийти и подписаться на книгу — тех, кто желал бы увидеть ее опубликованной».

Как ни привлекательна для автора была идея воплотить рекомендацию жюри и опубликовать книгу своих рассказов, инициатором издания выступил, конечно, не он, а один из членов комитета — Джон Пендлтон Кеннеди. Скорее всего, и текст объявления принадлежал его перу. В лице Кеннеди Эдгар По обрел неофициального, но весьма влиятельного и, главное, деятельного и эффективного покровителя. Именно он по собственной инициативе связался с издателями из Филадельфии и предложил им напечатать рассказы По. Забегая вперед скажем, что ничего из этой затеи не вышло. Издатели, поначалу заинтересовавшиеся предложением, позднее отказались, сочтя дело слишком рискованным и неприбыльным.

Вот что писал по этому поводу Генри Кэри (один из издателей) Кеннеди:

«Книгу мы можем напечатать без проблем, но сильно сомневаюсь, что в этом есть какой-то смысл. Такие маленькие вещи (он имеет в виду и объем книги, и жанр рассказа. — А. Т.) редко бывают успешны; даже если что-то подобное и происходит, доход будет слишком мал. Я вообще его не ожидаю…»

На просьбу Кеннеди сколько-нибудь заплатить автору Кэри отвечал:

«Мне совсем не хочется умножать риски предприятия, выплачивая хоть что-нибудь автору вперед. <…> С удовольствием бы помог вашему другу, если бы знал как; сочинительство — весьма скудный бизнес, даже если автор и найдет способ привлечь общественное внимание, и сумеет вызвать пересуды. Но это редко случается с короткими рассказами. Публика желает чего-нибудь побольше и подлиннее».

Издатель знал, о чем говорит. Прекрасно знал об этом и Кеннеди, незадолго перед тем опубликовавший книгу, принесшую ему широкую известность. Это был роман — «Суоллоу Барн» (1832). А в то время он уже писал другой — исторический роман под названием «Робинзон Подкова» (1835), который вскоре принесет ему всеамериканскую известность, станет исключительно популярным и заставит соперничать с романами о Кожаном Чулке знаменитого Дж. Фенимора Купера.

Не приходится сомневаться, что эту мысль — о месте, что занимает рассказ в современной словесности, Кеннеди донес и до По. Прежде всего, именно этим обстоятельством можно объяснить (и нередко объясняют) попытку По написать роман («Повесть о приключениях Артура Гордона Пима», 1838), которую он вскоре предпримет. Но это в будущем. А пока Эдгару По, безусловно, повезло, что он встретил на своем пути такого человека.

Первая их встреча, как мы знаем, была заочной. Лично они встретились, скорее всего, 21 октября в упоминавшемся уже особняке Дж. Лэтроуба. Последний оставил описание поэта таким, каким запомнил его в тот день:

«Он был стройным, держался прямо и с достоинством, в нем чувствовалась военная выправка. Одет был во все черное, его сюртук был застегнут на все пуговицы до горла, вокруг которого повязан черный шейный платок, какой обычно тогда носили. Ничего белого не было вовсе. Отчетливо было видно, что его одежда, шляпа, сапоги и перчатки знавали лучшие дни, но все было тщательно вычищено, поглажено и починено — чувствовалась забота о том, чтобы все выглядело презентабельно. На большинстве одежда эта смотрелась бы потертой и заношенной, но было что-то в этом человеке, что удерживало любого от критических замечаний»[151].

Сам Кеннеди вскоре после смерти поэта вспоминал:

«Я встретил его в Балтиморе <…> он голодал. Я дал ему одежду, он получил возможность в любой день присутствовать за нашим семейным обеденным столом, мог пользоваться моей лошадью для прогулок. Он был на грани отчаяния, и я помог ему выйти из этого состояния»[152].

Вряд ли По в действительности когда-нибудь «пользовался лошадью» Кеннеди да и едва ли часто бывал за столом известного юриста и романиста — обостренное чувство личного достоинства не дозволяло ему не то что злоупотреблять, а просто пользоваться предложениями подобного рода. Но то, что поэт «был на грани отчаяния», — полностью соответствует истине. Об этом свидетельствуют безуспешные попытки По найти работу; отклики тех, кто знал его в балтиморский период; наконец, уже упоминавшееся письмо опекуну от 12 апреля 1833 года[153]. Не менее справедлива и вторая часть фразы — он действительно помог поэту «выйти из этого состояния».

И дело, конечно, не в победе на конкурсе. В чем здесь роль Кеннеди? В том, что был честен, справедлив и обладал достаточной проницательностью и искушенностью, чтобы оценить незаурядный литературный дар? Эту победу По завоевал собственным талантом. Другое дело, что на исходе осени 1833 года в лице Кеннеди Эдгар По обрел искреннего друга и покровителя. С дистанции минувших лет очевидно: само Провидение предопределило их встречу.

Е. В. Лазарева, советская исследовательница, изучавшая историю взаимоотношений Кеннеди и По, в свое время утверждала:

«Лишь благодаря положению, издательским связям и популярности Джона Пендлтона Кеннеди Эдгару По удалось достичь того весьма относительного благополучия, которым он вынужден был довольствоваться при жизни»[154].

Конечно, это преувеличение, но дальнейшее развитие событий покажет, что Кеннеди действительно придал карьере По необходимый вектор, сформировавший литературную и в определенной степени человеческую судьбу.

Появление Кеннеди именно в этот критический период было очень важно для Э. По и психологически — так была устроена душа этого человека, что он всегда остро нуждался в ком-то, кто о нем заботится. Сначала эту функцию выполняла миссис Фрэнсис Аллан. Когда ее не стало, «функция» перешла к опекуну, но он, главным образом по складу характера и мужской своей природе, не мог обеспечить пасынку безоглядной и всепрощающей любви и справлялся со своей ролью не так успешно, как его жена. Да и чрезвычайно трудно это было, учитывая взрывной, неуравновешенный характер избалованного (скажем прямо) пасынка. Человек очень рациональный и прагматичный, мистер Аллан не был способен все прощать, и отношения их в конце концов совершенно разладились. А «сыну» был необходим «любящий отец». И письма По мистеру Аллану — особенно последние, 1830-х годов — подтверждают это. В какой-то степени любящих родителей заменила миссис Клемм. Впоследствии, прежде всего после женитьбы По на ее дочери Вирджинии, значение этой женщины и ее место в жизни нашего героя умножатся, и он сам проникнется к ней особым, сходным с сыновним, чувством. Но тогда ее значение в существовании «милого Эдди», видимо, было еще не столь велико. И вот появился Кеннеди. Его открытость, искреннее желание помочь немедленно нашли самый живой отклик у поэта, страстно желавшего, чтобы о нем заботились, чтобы его опекали.

Вот вам небольшой пример. Кеннеди пишет записку По, приглашая к себе на обед. По немедленно отвечает:

«Ваше любезное приглашение на обед глубоко ранило меня. Я не смогу прийти — причина самая унизительная, состояние моего костюма. Вы можете представить то чувство глубокого унижения, что я сейчас испытываю, — но это неизбежно. Если ваше дружеское отношение ко мне на самом деле так безгранично, одолжите мне 20 долларов, и я завтра буду у вас — в противном случае сие невозможно, и я покоряюсь своей судьбе».

И Кеннеди дал По эти 20 долларов. Записка датируется мартом 1835 года. Конечно, к этому времени они знакомы уже почти два года и у них особые отношения, в которых у каждого своя роль: у Кеннеди — благодетеля и опекуна молодого дарования, а По… Едва ли могли произойти какие-то серьезные перемены в его характере. Он — капризный, неуравновешенный меланхолик, постоянно сетующий на несчастную судьбу, но… чертовски талантливый!

Как Кеннеди опекал По? Прежде всего, как человек в литературных кругах известный и обладающий разнообразными связями. Если он и давал поэту деньги «просто так», то в исключительных случаях. Но поэту и нужен был «поводырь» в литературном мире, в который он так стремился и в котором, несмотря на молодой еще возраст, уже набил себе достаточно шишек.

Первой «акцией» по продвижению молодого таланта была, как помнит читатель, попытка опубликовать «Рассказы Фолио Клуба». История длилась почти два года, породив обширную переписку Кеннеди с издателями и По, но осуществить задуманное благодетелю так и не удалось. Зная, как горячо По жаждет признания, зная его тяжелое материальное положение, Кеннеди активно занимался устройством рассказов своего протеже в журналы. Уже в январе 1834 года рассказ «Свидание» публикует респектабельный «Гоудиз лэдиз бук». Чуть позже один из рассказов «Клуба» Кеннеди сумел (за 15 долларов!) продать в другой журнал — респектабельный ежегодник «Атлантик сувенир». Помогал он и с публикацией стихотворений.

Для Э. По это было очень важно. Помимо того, что Кеннеди помогал ему добывать средства к существованию, он представлял нового, пока неизвестного редакторам журналов писателя. Он торил ему дорогу в эти издания. Ведь у каждого журнала был свой круг авторов («чужаку» проникнуть туда было непросто). Поэтому впоследствии — во второй, третий и т. д. раз — автору было значительно легче «пристраивать» в них свои тексты.

В прямом смысле судьбоносной для По стала инициатива Кеннеди опубликовать его рассказы в ричмондском журнале «Сауферн литерари мессенджер» («The Southern Literary Messenger»). Издание было совсем новым, первый его номер вышел в августе 1834 года. Еще раньше, примерно в мае того же года, к Кеннеди в числе других известных американских писателей[155] обратился его владелец мистер Томас Уайт и предложил сотрудничество. Кеннеди обещал содействие. Что важно и характерно: в отличие от многих «содействие» этот человек, искренне заинтересованный в развитии национальной словесности, воспринимал не только как возможность публиковать свои тексты на страницах журнала, но и способствовать обогащению американской литературы, в потенциал которой он глубоко верил. Естественно поэтому, что мистеру Уайту с соответствующими рекомендациями были предложены и рассказы По.

Достоверно неизвестно, когда на столе Уайта очутился первый рассказ нашего героя. Вполне возможно, тогда же — между маем и августом 1834 года. Но сие не означало немедленной публикации. Уайт был владельцем журнала. Он определял стратегию. Тактикой занимался редактор, обязанности которого исполнял тогда некий мистер Хит, относившийся к беллетристике вообще, а к национальной в особенности весьма скептически. Как бы там ни было, в марте 1835 года на страницах журнала появился первый рассказ Эдгара По «Береника». Вскоре после этого Уайт, которому рассказ очень понравился, написал Кеннеди и попросил рассказать об авторе. Тот не замедлил с ответом:

«Уважаемый сэр! По сделал правильно, сославшись на меня. Он искусно владеет пером и пишет в классическом и изысканном стиле. Ему не хватает опыта и руководства, но я не сомневаюсь, что он может быть вам очень полезен. Человек этот очень беден. Я посоветовал ему писать что-нибудь для каждого номера вашего журнала и сказал, что вы, возможно, сочтете в своих интересах предоставить ему какую-нибудь постоянную должность… Молодой человек обладает живым воображением и немного экстравагантен. Сейчас он работает над трагедией, но я склонил его заняться чем-нибудь таким, что может принести деньги…»

О какой «трагедии» вел речь Кеннеди, к сожалению, достоверно неизвестно. Но, скорее всего, он имел в виду трагедию «Полициан», которую По принялся сочинять в 1834 году, но закончил только через два года. Да и «какую-нибудь должность» его протеже Уайт на тот момент предоставить не смог, но рассказы с удовольствием печатал. Уже в апреле была опубликована «Морелла», в мае — «Страницы из жизни знаменитости», в июне — «Необыкновенные приключения некоего Ганса Пфааля»[156].

Существует мнение, что первой публикацией По в журнале стала не «Береника». Некоторые исследователи полагают, что еще до появления рассказов он поместил в журнале несколько рецензий. К сожалению, тогда (да и много лет спустя) существовала традиция не указывать рецензента и материалы подобного рода выходили анонимно. Поэтому ни подтвердить, ни опровергнуть существование «рецензий По» невозможно. Но в любом случае речь может идти о вещах малозначительных. Даже если он и писал нечто подобное, то, скорее всего, с подачи Кеннеди и исключительно ради денег.

И вот здесь волей-неволей мы опять должны коснуться материального аспекта в существовании поэта. Во второй половине 1833 года и до середины лета 1835-го оно продолжало оставаться, без преувеличения, ужасным. В некоторой степени финансовое положение семьи поправили те самые 50 долларов, что молодой автор получил в качестве приза в октябре 1833 года. Но были долги, и какая-то часть суммы, скорее всего, пошла на погашение самых неотложных. Весной 1833 года По и Клеммы в очередной раз сменили место жительства. Теперь они обитали на Эмити-стрит, 3. Этот переезд (как, впрочем, и предыдущий) был вызван бедностью — не хватало средств, чтобы оплачивать прежнее обиталище, и они перебрались в домик поменьше (и подешевле). Комната Эдгара располагалась на втором этаже, мансарду сдавали.

Единственным стабильным источником пополнения семейных доходов, как и в прежние годы, оставалась пенсия Элизабет По. Пособие было совсем невелико, но его выплачивали более или менее регулярно[157]. Правда, бабка находилась в преклонном возрасте (ей шло к восьмидесяти) и постоянно болела. В июле 1835 года она умрет и этот источник иссякнет. Миссис Клемм и Вирджиния никаких доходов, понятно, не имели. Поэтому даже те небольшие деньги, что получал племянник за свои публикации, для семьи были очень важны.

Что же удивительного в том, что Эдгар По предпринимал попытки найти работу, не связанную с литературой? Едва ли возможно установить все инициативы нашего героя в этом направлении. Естественно, среди них не встречалось таких, что были связаны с физическим трудом. Так что утверждение одного из бывших товарищей по Вест-Пойнту, что в сентябре 1834 года он видел По на кирпичном заводе[158], скорее всего, ложно. Но в описываемый период молодой человек по крайней мере дважды обращался за протекцией к Кеннеди. И одна из просьб (в марте 1835 года) была — поспособствовать устроиться учителем[159]. Хотя Кеннеди предоставил необходимые рекомендации, ничего из этой затеи не вышло. Но сама идея иметь службу, гарантирующую постоянный доход, была вполне здравой. Среди современников Э. По не найти ни одного американского писателя, кто не совмещал словесность с делом, приносившим стабильный и предсказуемый доход. Вашингтон Ирвинг был дипломатом; Натаниэль Готорн трудился на таможне; сначала матросом, а затем таможенником был и Герман Мелвилл; Фенимор Купер служил на флоте и был крупным землевладельцем; Кеннеди весьма успешно подвизался на ниве адвокатуры; Уильям Уирт, которым восхищались и По, и его благодетель (позднее Кеннеди напишет биографию Уирта), был государственным служащим и генеральным прокурором США. И ряд этот можно продолжать очень долго.

Но Эдгару По не суждено было стать в этот ряд. Возможно, он был недостаточно настойчив и последователен в своих поисках. Но даже если он и сумел бы устроиться на службу и обрести стабильный доход, как долго (учитывая особенности его психики) он бы на этой службе удержался? Да и пошла бы она на благо творчеству? Впрочем, вопросы эти так и останутся в сослагательном наклонении — судьба этого человека совершила очередной поворот и вывела его на стезю, о которой он уже тогда втайне мечтал. Этот поворот заставил Э. По покинуть Балтимор и направиться в родные края — в Старый Доминион, в Виргинию, в Ричмонд.

Но прежде чем декорации сменятся окончательно и наш герой надолго покинет Балтимор, необходимо расстаться еще с одним апокрифом — в душераздирающей коллизии он связывает Эдгара По, Джона Аллана и его вторую супругу миссис Луизу Паттерсон Аллан.

Суть сводится к следующему. Среди биографов существует версия, что в балтиморский период По дважды — в 1832 и 1834 годах — посещал Ричмонд и навещал отчий дом. Обе встречи закончились для него плачевно. Он вел себя несдержанно, в первый приезд жестоко поскандалил с новой миссис Аллан. И в этом, по мнению биографов, кроется причина отказа в наследстве. Второй раз он приехал примерно за месяц до кончины отчима и якобы приблизил фатальный конец.

Вот как Герви Аллен описывает последнее событие:

«В начале года до По дошли вести о приближении события, которое не могло не оказать влияния на его дальнейшую судьбу и требовало его присутствия в Ричмонде. Джон Аллан умирал, и в феврале 1834 года По вновь оказался перед знакомыми дверями ричмондского особняка с твердым намерением встретиться и поговорить с опекуном. Должно быть, он хотел смиренно напомнить о своих „правах“, поведать об одолевавшей его нужде, возможно, раз и навсегда объясниться, покончить со всеми распрями и, получив прощение, которого можно было ожидать от лежащего на смертном одре человека, вновь вернуться в лоно семьи с надеждой разделить благодеяния родственной любви. Конец был близок, и возможность примирения, пусть даже самая ничтожная, давала По шанс. Пренебречь им он просто не мог. Целый мир воспоминаний, связанных с Джоном Алланом, которого он когда-то считал своим отцом, и важные для его будущего интересы влекли По столь неодолимо, что он попытался силой проникнуть в дом, хотя оказанный ему там в последний раз прием не должен был оставить у него никаких сомнений относительно чувств, которые Алланы питали к своему злосчастному „родственнику“.

После его визита прошлой весной слугам были даны распоряжения, как поступить в случае, если „мастер Эдди“ вновь пожелает посетить ричмондский особняк. Однако прозорливость хозяев оказалась тщетной. По ворвался в дом, оттолкнув дворецкого, и проворно взбежал по лестнице, ведущей в большую комнату с окнами на передний двор, в которой, откинувшись на подушки, сидел и читал газету Джон Аллан. Рядом с ним лежала трость. Водянка сделала его совершенно беспомощным. Насмешливо-ироническая улыбка, часто игравшая у него на губах в молодости и придававшая лицу почти приятное выражение, давно угасла. Ставший еще более крючковатым ястребиный нос и кустистые черные брови угрожающе нависли над сообщающей последние новости газетой. Но вдруг его маленькие пронзительные глазки скользнули вверх и узрели в дверях призрак, явившийся из прошлого. Время точно вернулось вспять, и перед ним, как когда-то много лет назад, стоял его юный „приемный сын“ и с мольбой глядел на „отца“, по обыкновению, чувствуя себя в его присутствии скованно и неловко. Несколько мгновений они пристально смотрели друг на друга, эти два непримиримых духом человека, встретившихся в последний раз. Затем По с довольно жалким видом попытался приблизиться и заговорить со стариком. Но Аллан, точно защищаясь от нападения, схватил прислоненную к креслу трость и стал свирепо ею размахивать, изрыгая поток брани и проклятий. Он кричал, что побьет По, если тот осмелится подойти к нему ближе, и угрожающе приподнялся с кресла, словно умирающая хищная птица — страшная, неукротимая, способная и погибая сразить врага. На его крики прибежали испуганная жена и слуги-рабы, которые с позором вытолкали По за дверь. Вслед ему неслись возмущенные вопли немощного, дрожащего от гнева старика. По возвратился в Балтимор, до глубины души потрясенный и удрученный фактом, что в мире существовал человек, ненавидевший его до последнего вздоха.

…С этого момента состояние Аллана начало резко ухудшаться… 27 марта около одиннадцати часов утра домашние услышали ужасный крик миссис Аллан, хлопотавшей в это время в комнате больного. Поспешив туда, они обнаружили Джона Аллана мертвым в его кресле»[160].

Стоит извиниться перед читателем за обширную цитату из книги уважаемого автора, но как иначе продемонстрировать исключительную важность данного эпизода в судьбе По? Ведь здесь и характер писателя, и его мысли, чувства, переживания, выражение глаз, мимика, жесты… Здесь и отношения с отчимом, и его отношение к пасынку… И живописные подробности: портреты героев, их поступки, детали обстановки, событийная канва и тому подобное. Самое грустное, что ничего из того, что так ярко описал автор, не было. Не ездил в Ричмонд Эдгар По. Ни в 1832-м, ни в 1834 году. Не скандалил он с мачехой и совершенно не виновен в смерти отчима. Их общение в эти годы было эпистолярным. Да и то почти односторонним: мистер Аллан на письма пасынка не отвечал.

И что же? В конце концов, «каждый пишет, как он слышит… не стараясь угодить…». Герви Аллен так «слышал», так чувствовал и так видел. Автор настоящих строк ни в коей мере не стремится ограничить или поставить под сомнение право писателя писать так, как тот считает нужным. Но с легкой руки Аллена эта история, обрастая подробностями и деталями, пошла гулять по жизнеописаниям поэта и из мифа превратилась в факт биографии. А с этим примириться нельзя.

Откуда же взялась эта история?

Все очень просто. О визите Эдгара По в Ричмонд незадолго до смерти мистера Аллана поведал в своих воспоминаниях, опубликованных в 1881 году, Томас Эллис, сын партнера Аллана по бизнесу и товарищ Эдгара детских лет. Эпизод этот он осветил скупо — отвел ему всего два абзаца. Не содержалось там и выразительных деталей. Да и откуда они могли взяться? По признанию самого Эллиса, свидетелем визита По в отчий дом он не был и в городе его не видел, а информацию получил «из вторых рук». Живописные же подробности — на совести автора биографии поэта, впервые переведенной на русский язык и вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей» в 1984 году. Совершенно справедливо по этому поводу заметил А. X. Квин: «Когда речь идет о том, что [Т. Эллис] видел лично, его словам можно доверять и относиться без всякого предубеждения… Когда же он говорит о том, что „слышал“… это вызывает серьезные сомнения». Тем более что в тех же воспоминаниях он приводит слова второй миссис Аллан (слышанные уже им лично): Эдгара она видела только дважды — и то уже после кончины своего мужа[161].

На том покончим с приведенным апокрифом. Тем более что он — не первый, да и не последний в непростой, запутанной личной истории Эдгара Аллана По, еще при жизни обросшей причудливыми — большей частью недостоверными — деталями.