ПЕРВЫЙ УСПЕХ

ПЕРВЫЙ УСПЕХ

Мичман Макаров был назначен на летнюю кампанию 1869 года вахтенным начальником на двухба-шенную броненосную лодку «Русалка». Уже под конец плавания «Русалка», следуя финскими шхерами, коснулась камня и получила пробоину. Повреждение было незначительным, и на него никто не обратил внимания. «Мы прикоснулись к камню при таком малом ходе, — вспоминает Макаров, — и так плавно, что как командир, так и все бывшие наверху были уверены, что лодка не потерпела никакого повреждения». На всякий случай, однако, было приказано осмотреть все трюмы. «Русалка» имела два дна. Осмотр второго, внутреннего дна не обнаружил никаких повреждений, но когда открыли горловину в носовом отделении, то из междудонного помещения хлынула вода. Стало ясно, что корабль получил пробоину, но в каком именно месте, — выяснить оказалось невозможным. За исключением узких горловин, никакого сообщения с междудонным пространством не было. Лишь прильнув ухом к одной из горловин, можно было услышать журчание воды. Между тем вода все прибывала и прибывала. Определили, что поступает в междудонье не менее пятидесяти ведер в минуту. Такую незначительную прибыль воды с успехом можно было бы приостановить, пустив в ход машинные помпы, выкачивающие до семисот ведер в минуту. Но второе дно лишало возможности подступиться к пробоине и подвести к ней водоотливные средства.

Создавалось тяжелое, но вместе с тем нелепое положение. Современному сильному боевому кораблю, имевшему водонепроницаемые переборки, из-за ничтожной пробоины, с которой без всякого труда можно было бы справиться своими собственными средствами, угрожала гибель. «Русалка» очутилась в совершенно беспомощном положении и несомненно погибла бы, если бы не приткнулась на мель. Двойное дно, которое имела «Русалка», при такой аварии служило не средством ее спасения, а вело к гибели. Порочность подобной конструкции современного корабля поразила Макарова[14].

В том же году фрегат «Олег», столкнувшись с броненосной батареей «Кремль» и получив огромную пробоину почти в пять с половиной квадратных метров, пошел ко дну.

В одну кампанию две серьезных аварии! Одна, закончившаяся сравнительно благополучно, другая — повлекшая гибель корабля. «Случай с «Русалкой» и фрегатом «Олег», — пишет в это время Макаров, — имели решающее значение на всю мою последующую службу и привели меня к убеждению, что в технике морского дела в наше переходное время надо ко всему относиться критически и ни в чем не верить на слово. Нужно воображать себе различные положения, в какие судно может быть поставлено, и обсуждать все средства, которые придется употребить в этих случаях».

Наблюдательность и привычка «ко всему относиться критически» были развиты в Макарове очень сильно. Он видел не только бросающиеся в глаза грубые просчеты в конструкциях современных ему кораблей, но от внимательного взгляда молодого моряка не укрывались и «мелочи». Макаров видел, что организация и техника исправления повреждений во флоте далеки от совершенства, а разрешением проблемы непотопляемости[15] корабля практически никто не занимается.

Так, например, на кораблях издавна пользовались для заделки пробоин пластырем. Он состоял из большого куска просмоленной парусины, который подводили под поврежденное место на корабле. Казалось бы, что в этом деле необходимо обеспечить два главных момента: подвести как можно быстрее пластырь и позаботиться об его прочности. Но ни то, ни другое не соблюдалось. Средство для заделки пробоин изготовлялось лишь тогда, когда пробоина была налицо и через нее уже била вода. Воду старались удалять с помощью судовых водоотливных средств, одновременно заготовляли парус, просмаливали его, подводили под пробоину, натягивали, укрепляли и т. д.

Во время заграничного плавания на фрегате «Дмитрий Донской» Макаров убедился, насколько сложна и длительна вся эта процедура. На рейде Порто-Гранде немецкий пароход «Бисмарк» получил от другого парохода, неумело развернувшегося, небольшую пробоину в левый борт. Мичман Макаров поспешил на «Бисмарк», чтобы принять участие в спасательных работах. Ему пришлось быть свидетелем того, как десять человек матросов в течение трех суток изготовляли пластырь. Подобные картины Макаров наблюдал и на других судах, терпевших аварии. Именно такими медлительными и непрактичными способами заделки пробоин пользовались повсюду, как на военных, так и на торговых кораблях. И решительно никому не приходила в голову простая мысль, что пластырь нужно заготовить и просмолить до аварии, заранее, и всегда иметь наготове, под рукою, подобно пожарному насосу или огнетушителю. Макаров первым предложил это делать.

Как изготовить такой пластырь, из какого материала, использовать его одинарным или сложить вдвойне, какую придать форму, как действовать при его наложении на пробоину, — все эти второстепенные, технические вопросы Макаров изложил в специально составленной инструкции, подобной «пожарному расписанию». Первое свое предложение, как и все последующие, Макаров разработал очень основательно. «Находясь в море, — говорил Макаров, — всегда надо быть готовым ко всяким неожиданностям и заранее принять все необходимые меры».

С еще большей обстоятельностью разработал Макаров систему водоотливных труб, расположенных между двумя днищами. Он стремился к тому, чтобы полученная в любом месте подводной части пробоина не только не вела к гибели корабля, но и не выводила бы его из строя. Для этого он считал необходимым соблюдать четыре следующие правила:

1) необходимо, чтобы каждый междудонный отсек в случае надобности быстро и надежно, герметически отделялся от всех остальных частей корабля;

2) нужно ввести такую систему труб, чтобы вода могла выкачиваться из каждого отделения машинными помпами;

3) всегда иметь под рукой совершенно готовый к использованию пластырь для заделки пробоины снаружи;

4) ввести приспособление, с помощью которого можно было бы тотчас узнать, в каком из отделений образовалась течь и до какого уровня поднялась вода.

Эти положения легли в основу проекта водоотливной системы, разработанного и предложенного мичманом Макаровым в том же 1869 году. По этому проекту, две мощные магистральные трубы, укрепленные на дне судна во всю его длину, соединяются ответвлениями со всеми отделениями двойного дна. «Таким образом, — писал Макаров, — при присоединении этих труб к мощным водоотливным паровым помпам машинного отделения можно будет при любой пробоине немедленно откачать этими помпами воду».

Выполняя свое четвертое правило, Макаров подготовил проект устройства водомерных трубок, соединяющих трюмные отделения с верхней палубой. С помощью плавающих в этих трубках поплавков и прикрепленных к ним передаточных лент можно наблюдать за уровнем воды в трюме. Спустя некоторое время Макаров усовершенствовал эту систему, установив в верхнем конце водомерной трубки свисток. Если в каком-нибудь герметически закрытом отсеке трюма вода подымается, то воздух в отсеке начнет сжиматься и, вырываясь через водомерную трубку наружу, ударит в свисток и подаст тревожный сигнал. Этим сигналом автоматически действующий сторож возвещает об опасности.

Все эти проекты и соображения Макаров подробно изложил в своей первой серьезной научной работе, которая называлась так: «Броненосная лодка «Русалка». Исследование пловучести и средства, предлагаемые для ее усиления».

В этом исследовании Макаров суммировал свои наблюдения, сделал ряд очень важных теоретических выводов и ценных практических предложений. Работа мичмана Макарова решала ряд сложных вопросов проблемы непотопляемости корабля.

Закончив работу и тщательно ее отредактировав, Макаров с волнением отнес ее на просмотр своему бывшему начальнику и наставнику адмиралу А. А. Попову. Вопреки надеждам мичмана Попов встретил Макарова холодно, к труду его отнесся недоверчиво, поверхностно ознакомившись с ним, признал проект «недозрелым»! Трудно сказать, чем руководствовался адмирал, отклоняя работу Макарова. Был ли слишком занят и не имел времени как следует вникнуть в работу Макарова, или сказалось его предубеждение к молодому мичману, который представлялся Попову недоучившимся кадетом-изобретателем. Отзыв Попова произвел на самолюбивого Макарова тяжелое впечатление. Вспомнился «Богатырь», трогательное прощание с адмиралом, его отеческое к нему отношение и обещание помочь в нужном случае.

«Пришел домой совершенно расстроенный, — писал Макаров своей знакомой А. М. Поливановой[16] после неудачи с Поповым. — Думал, думал и думал, — стал ходить из угла в угол, стал перебирать равные обстоятельства и остался в полном недоумении. Наконец, путем долгих рассуждений, я пришел к тому заключению, что нужно учиться! Учиться и учиться! В этом я видел лучший исход и ответ на все мои вопросы».

Не оказав поддержки начинающему изобретателю, Попов посеял в его душе сомнение и несколько поколебал в нем веру в свои знания и силы. Однако Макаров не терял уверенности в том, что в поднятом им вопросе он прав и разработал этот вопрос добросовестно. В это время он писал Поливановой: «Я твердо убежден, что труд мой принесет несомненную пользу; каждое слово мое подкреплено цифровыми выкладками, но вы сами знаете — нет человека, который бы не ошибался… По моему мнению, суда, снабженные предлагаемыми мною средствами, будут в пять раз меньше тонуть, чем суда с настоящим устройством. Все приспособления состоят в грошовых переделках… Не знаю, насколько принятие моей системы окажется удобоприменимым на деле, и жалко, если мой первый дебют окажется неудачным; я приложил к этой работе все мои способности; неудача докажет, как мало я знаю и как много, много предстоит учиться».

Будь Макаров человеком менее настойчивым в достижении поставленной цели, участь его проекта была бы решена. Проект нигде не опубликовали бы, и он остался непретворенным в жизнь. Такова была судьба многих изобретателей. Но у Макарова был твердый характер. Сознание своей правоты побудило его действовать энергично. Он отправился в редакцию журнала «Морской Сборник» и с таким вдохновением и силой рассказал о своем проекте, обеспечивающем непотопляемость судов, что заинтересовал редактора, пообещавшего поместить статью на страницах журнала. В мартовском номере «Морского Сборника» за 1870 год появляется, наконец, статья мичмана Макарова «Броненосная лодка «Русалка», а через некоторое время в «Кронштадтском Вестнике» можно было прочесть одобрительный отзыв одного морского инженера, сразу оценившего проект.

Можно себе представить ликование двадцатидвухлетнего изобретателя! «Дела мои идут отлично», — снова пишет он Поливановой и вкладывает в письмо вырезку из газеты. «В вырезке из «Кронштадтского Вестника» вы прочтете единственный печатный отзыв о статье, для меня довольно лестный… Когда я в первый раз прочел эту заметку, я ходил на аршин от земли. Прибавьте к тому же ежеминутные поздравления товарищей, которые чистосердечно за меня радовались, и вы поймете то состояние, в котором я находился и которое так портит людей».

Решил ли Макаров сам или, быть может, ему кто-нибудь посоветовал, но он отвез напечатанную статью другому адмиралу, начальнику броненосной эскадры генерал-адъютанту Григорию Ивановичу Бутакову, и лично вручил ему.

Григорий Иванович Бутаков был не только выдающимся флотоводцем, но и передовым деятелем и новатором русского флота эпохи перехода от деревянных парусных кораблей к паровым и бронированным. Как учитель и наставник, Бутаков оказал на многих русских моряков огромное влияние. Это благотворное влияние испытали все его ученики и в первую очередь С. О. Макаров.

Вся жизнь Бутакова была посвящена морю и родному флоту. Он родился в 1820 году и мальчиком был зачислен в морской корпус. По окончании корпуса, восемнадцатилетним мичманом, был переведен на Черное море, где и плавал в эскадре знаменитого адмирала М. П. Лазарева[17], состоя при нем флаг-офицером. Имея таких наставников и учителей, как адмирал Лазарев, которого впоследствии сменили его ученики — адмиралы Нахимов и Корнилов, — Бутаков с самых первых шагов своей морской карьеры воспринял и претворил в своем опыте все самое лучшее и передовое, что было тогда в русском флоте.

Боевую славу Бутаков с честью заслужил, командуя пароходом-фрегатом «Владимир», получившим благодаря замечательному военному таланту его командира широкую популярность. Особенно прославился «Владимир» пленением после жаркого боя турецкого парового корабля «Перваз-Бахре» в 1853 году. С декабря 1854 года и до самой сдачи Севастополя Бутаков участвовал в обороне города-героя. Смелые рейды «Владимира» оказывали большую помощь осажденным. Но Бутаков считал свою деятельность незначительной. Он обратился к Нахимову с просьбой назначить его на должность, сопряженную с еще большим риском и опасностью. Нахимов ценил Бутакова не только как смелого опытного командира. Он прозорливо видел в Бутакове человека незаурядного, способного стать преемником и продолжателем дела, которому посвятили свою жизнь Ф. Ф. Ушаков, М. П. Лазарев, В. А. Корнилов и он сам, Нахимов. Адмирал ответил: «Нет, нельзя-с! Вас нужно сохранить для будущего флота». Бутаков оправдал надежды Нахимова, он заложил теоретические и практические основы тактики будущего броненосного русского флота, во многом опередив иностранцев.

С 1867 по 1877 год Бутаков служил в Балтийском море, в должности начальника броненосной эскадры. Именно в это время он разрабатывал вопросы морской тактики, основываясь на опыте замечательных русских флотоводцев, применяя их заветы к условиям современного броненосного флота. В итоге его деятельности на Балтийском море создалась так называемая «бутаковская школа», которая признавалась наилучшей в нашем флоте и перенималась в зарубежном.

Своими знаниями, любовью к делу, опытностью, неутомимой энергией и гуманным отношением к людям Бутаков снискал в среде моряков огромную популярность. Он достиг высокой, боевой выучки броненосной эскадры и подготовил флоту много хороших, инициативных командиров. Это имело особенно важное значение в переживаемый флотом переходный период.

«Каждый морской офицер, — писал Бутаков в приказе, — должен быть лучшим матросом и лучшим боцманом своего судна, чтобы иметь нравственное право требовать от подчиненных своим примером того, что им приходится исполнять». И дальше:

«Полное знание качеств и условий своего корабля, присутствие духа и спокойствие в трудных обстоятельствах, верность глаза, твердость нервов — все эти военные качества не менее командиров нужны каждому офицеру, избранному занимать такую высокую должность. Младшие офицеры также должны помнить, что им во всякое время может выпасть на долю замена старших в самые трудные минуты».

Бутаков неустанно заботился, чтобы флот в любой момент был готов встретить врага в полной боевой готовности, и призывал к бдительности и инициативе весь личный и командный состав флота.

Неподкупный и честный, Бутаков энергично боролся со всеми отрицательными явлениями, царившими тогда на флоте и в морском ведомстве: грубостью и жестоким обращением с матросами, взяточничеством, карьеризмом, протекционизмом и самодурством, чем и нажил себе немало врагов среди аристократической верхушки флота. Прогрессивный деятель и энергичный человек, Бутаков не пришелся ко двору в кастовом царском флоте. Он, полный еще сил и энергии, как «нежелательный и беспокойный элемент», получил «почетную отставку» в виде назначения членом государственного совета. Бутакова удалили из флота. Это несомненно сказалось на здоровье моряка. Бутаков умер скоропостижно при переправе на шлюпке через Неву, в возрасте шестидесяти двух лет, в 1882 году.

Влияние Бутакова на Макарова сказалось глубоко и сильно во всех областях его деятельности. Макаров был наиболее талантливым и восприимчивым учеником «бутаковской школы», а учеником Бутакова Макаров стал сразу же после первого визита к адмиралу со своей работой о «Русалке». Бутаков вполне оценил целесообразность и высокую практичность всех предложенных Макаровым мероприятий и открыто и энергично стал на их защиту. Недаром Макаров впоследствии писал о Бутакове, что адмирал считал совершенствование судов во всех отношениях своим прямым делом и поддерживал всякую здоровую мысль.

«На днях был у адмирала Бутакова с моей статьей, — спешит сообщить Макаров Поливановой. — Он обещался во вторник доложить о глухих крышках на люки в Ученом Комитете, а о пластырях сообщить в Кронштадт главному командиру. Пока дела идут как нельзя лучше».

Не проходит и десяти дней, как Поливанова получает новое, полное восторга письмо. «Во вторник, действительно, решилась моя судьба!.. Можете себе представить, что председатель кораблестроительного отделения Технического Комитета в восторге от моей работы».

Не откладывая рассмотрение проекта Макарова в долгий ящик, адмирал Бутаков созывает заседание Технического Комитета. Приглашаются виднейшие адмиралы и специалисты-кораблестроители. Для разъяснений потребовали и Макарова. Сознание, что от исхода совещания, быть может, зависит будущее его изобретения, придало мичману смелость и уверенность. «Мне задали несколько вопросов. Я стал рассказывать, объясняя значение чертежей; скажу вам откровенно, что во всю мою жизнь я не говорил так связно и методично, как тут».

Так описывает Макаров в письме к Поливановой свой первый успех. Долго совещались адмиралы и генералы. Высказывались разные соображения, но неоспоримость доводов Макарова и насущная необходимость проведения в жизнь его предложений были настолько очевидными, что все сошлись на одном — проект одобрить. Адмирал Бутаков, зная из опыта скопидомство морского министерства, выразил сомнение, пойдет ли оно на издержки.

— Не следует принимать меры лишь тогда, когда перетонут все наши суда, — возразил ему один из присутствующих адмиралов.

Проект Макарова одобрили. Но необходимо было еще утверждение морского министерства. И кто знает, как отнесется оно? Министерские порядки были известны: лучше потерять миллион, чем потратить копейку. «Я не сомневаюсь, что Комитет должен будет убедиться в пользе предложенных мною вещей, — пишет Макаров, стараясь заглушить голос сомнения. — Но насколько широко решится Комитет испробовать совершенно новую вещь на своих судах, сказать не могу, — он вообще тяжел на подъем и неохотно принимает вещи, не испытанные в других флотах. Там заседает ужасное старье: председателю в субботу будет сто лет».

Однако польза проекта была настолько очевидной, что он даже в этих условиях был утвержден без обычных проволочек.

Подготовленный по методу Макарова пластырь был применен сразу же с большим успехом при заделке пробоины на пароходе «Ильмень». С тех пор «пластырь мичмана Макарова» был рекомендован кораблестроительным отделением Технического Комитета командирам всех судов русского флота.

Казалось очевидным, что Макарову теперь предоставят все условия и возможности для дальнейшей плодотворной работы в области непотопляемости судов. Но этого не случилось. В 1870 году Макарова назначают на паровую шхуну «Тунгус», направлявшуюся на Дальний Восток. Кроме исполнения прямых обязанностей вахтенного начальника, Макарову пришлось быть также и ревизором корабля, то есть заведывать его хозяйственной частью, главным образом, питанием[18]. Эта работа была всего более не по нутру Макарову. «Дело это не по мне, — писал он, — я не создан для того, чтобы быть чиновником и корпеть над счетами, и если до сих пор не отказался от этого докучливого места, то потому, что всегда был того мнения, что «взявшись за гуж, не говори, что не дюж». И действительно, свои обязанности на корабле Макаров выполнял самым добросовестным образом.

Тяжело было Макарову сознавать, что дело, начатое с таким успехом, оборвалось, что плавание на «Тунгусе» не обещает ничего интересного, а обязанности ревизора неизбежно сулят только неприятности и хлопоты.

Едва ли случайно молодого даровитого офицера, рвущегося к плодотворной научной деятельности, полного творческих устремлений, посылают в плавание на Дальний Восток. Очевидно, что «излишне энергичный» мичман «сомнительного происхождения», с трудом допущенный в свое время в гардемарины, пришелся не по нутру в кругах морского министерства, а способ избавиться от таких людей был изобретен в царском флоте очень давно: отправить в дальнее плавание!

Все время отвлекаясь от своих прямых обязанностей хлопотливой работой ревизора, заваленный отчетностью, высчитывающий золотники судового рациона, раздраженный и утомленный, мичман клянет свою судьбу и мечтает об отставке. К кому обратиться, кого просить? На адмирала Попова надежды мало, возможно, что и адмирал Бутаков вскоре позабудет о нем, как забыл Попов.

О тогдашнем настроении Макарова и обстановке на корабле красноречиво повествуют его дневники. В них уже нет тех размышлений, восторгов и анализа чувств, которыми полны его записи во время прежних плаваний. Стиль дневника сухой, деловито-официальный. Макарову тяжело. Он начинает много понимать и вероятно догадывается о причине своего назначения в плавание. Однако его аккуратность, наблюдательность и вдумчивость ему не изменили. День за днем Макаров описывает весь переход и особенно много уделяет внимания парусам. Макаров недоумевает и старается разъяснить себе: почему плавание протекает так медленно, почему шхуна буквально ползет черепашьим шагом и переход, на который необходимо пятнадцать-двадцать дней, совершает в семьдесят семь дней; таков был, например, переход из Рио-де-Жанейро до Сэнди-Пойнт. Вопрос этот не остается без ответа. В дневнике Макаров подробно отмечает все те упущения, какие он наблюдал на корабле в управлении парусами и в расположении галсов[19]. В дневнике он высказывает соображения, как следовало бы пользоваться обстоятельствами погоды, мореходными качествами шхуны и постановкой парусов, чтобы достичь максимального хода.

Вся эта обстоятельная работа была предпринята Макаровым исключительно в целях самообразования, из желания лучше овладеть своей профессией, так как командир корабля был не таков, чтобы прислушиваться к советам мичмана.

На Дальний Восток «Тунгус» шел около семи с половиной месяцев. Выйдя 2 ноября 1870 года из Кронштадта, он прибыл во Владивосток 14 июня 1871 года. Здесь Макарова ожидало радостное известие: приказ от 1 января 1871 года о производстве его за отличие в лейтенанты. Случай столь быстрого производства офицера в следующий чин в мирное время не имел примера. Мичманом Макаров пробыл всего лишь полтора года. Как выяснилось потом, инициатива производства исходила от адмирала Бутакова.

Повидимому шхуна «Тунгус» не пользовалась доброй славой; все с нее бежали. Лишь только корабль пришел во Владивосток, как списались с корабля старший офицер и командир. Макарову, оставаясь ревизором, пришлось их заменять. Он отнюдь не жалел об уходе командира, которого не любил и не одобрял ни его порядков, ни его морского искусства. Макаров надеялся, что его самого назначат командиром «Тунгуса» — благо теперешний его чин не препятствовал этому. Тогда он сможет проверить свои наблюдения и расчеты. Кроме того, таков назначение было, конечно, лестно для самолюбия двадцатитрехлетнего моряка. Но вот прибыл вновь назначенный командир, и надежды Макарова разрушились. «День поистине невеселый, — пишет он в дневнике, — тяжелое состояние и отвратительное настроение».

Это отвратительное настроение, не покидавшее Макарова с момента прибытия нового начальника, и возникшая под влиянием всего случившегося мысль о бесперспективности дальнейшей службы привели его к решению вовсе оставить военный флот и посвятить себя гражданской деятельности. Здесь, полагал Макаров, перед ним раскроются более широкие перспективы, здесь он свободно сможет применить свои силы и инициативу. Загруженный работой на «Тунгусе» до последнего предела, исполнявший три ответственных обязанности и занятый выгрузкой на берег привезенного из России груза, Макаров с трудом урвал время, чтобы съездить на берег, когда шхуна прибыла в Николаевск. Он случайно встретил в Николаевске своего старого товарища по «Богатырю» — Изенбека, пожаловался ему на тяжесть и бесперспективность службы на «Тунгусе» и сообщил, что хочет оставить флот. Изенбек всячески приветствовал это решение и усиленно предлагал Макарову перейти к нему на службу в созданное им «высочайше утвержденное товарищество пароходства по рекам Амурского бассейна». Прельщенный широкой организацией дела и заманчивыми планами Изенбека развернуть впоследствии и морские рейсы за чайным грузом в китайские порты, Макаров согласился перейти на службу в пароходство и с радостью рассказал об этом своему бывшему преподавателю истории и географии Якимову, который попрежнему жил в Николаевске.

Опытный и дальновидный Якимов сказал Макарову, что он, Якимов, считает такое решение в корне неправильным. «Вы, — говорил он своему бывшему воспитаннику, — совершаете смертный грех, покидая флот, где вас ожидает великая будущность». Пароходное предприятие Изенбека также не внушало никакого доверия Якимову. Оно привлекательно, — говорил Якимов, — лишь для неопытных новичков, падких до высоких окладов и не видящих, что кипучая созидательная деятельность товарищества не имеет под собой прочного основания. Якимов заявил, что он лично отправится к Изенбеку и будет просить его именем старой дружбы отказать новому пайщику в приеме на службу в товарищество. Впрочем делать это ему не пришлось.

Пока шли переговоры Макарова с Изенбеком, и Якимовым, пришла депеша. Макарова спешно вызывали в Петербург, где он должен был поступить в распоряжение генерал-адъютанта адмирала А. А. Попова. Какова будет новая работа в столице и в какую форму выльются его взаимоотношения с бывшим начальником, Макаров не знал. Он колебался, как поступить: ехать ли в Петербург или оставаться в Николаевске и переходить на службу к Изенбеку. Однако Якимов убедил Макарова отправиться в Петербург. Распрощавшись с родными и знакомыми, Макаров уехал в столицу.

Несмотря на то, что плавание на «Тунгусе» было для Макарова очень неприятным, оно во многом углубило его морской опыт и дало ему хозяйственные навыки, хотя в то же время оторвало его не только от жизни флота, но и от исследовательских работ в области непотопляемости судов. Он думал теперь, что не только он сам позабыт, но позабыты и все его проекты.

Дело, однако, обстояло не так. Громадное значение предложений Макарова быстро подтвердилось практикой. «Пластырь Макарова» и «магистральные трубы» нашли широкое применение. «Магистральные трубы» были уже установлены на всех фрегатах Балтийского флота, а на заводах в спешном порядке изготовлялись водоотливные трубы по «системе Макарова». Его имя получило известность и признание в морских кругах. Узнали об его изобретениях и немедленно использовали их и за границей. Лейтенант Макаров стал авторитетом в вопросах непотопляемости судов. К нему обращались за консультациями, с вопросами.

Адмирал Попов, под непосредственным начальством которого Макаров находился в течение четырех лет, изменил свое отношение к Макарову. Теперь он поручил ему разработку водоотливных средств для сооружаемых им «поповок».

Работы у Макарова было много, главным образом вычислительной. Сохранилось множество тетрадей с подробными вычислениями и чертежами, относящимися к водоотливной системе проектируемых Поповым судов, а также и других кораблей русского флота. Макарову приходилось не только организовывать все дело, связанное с непотопляемостью кораблей, но и учить тому, как пользоваться спасательными средствами, читать лекции, писать статьи, инструкции. Обследуя корабли, чтобы определить возможность установки на них водоотливных — средств, Макаров лазил по междудонным трюмам, скорчившись иной раз в три погибели.

Вспоминая об этих временах, Макаров писал: «Работа по части непотопляемости не видная, результаты ее скажутся только после аварии, никто не вспомнит, кому корабль обязан своим спасением».

Но как ни была тяжела и неблагодарна эта работа, она принесла Макарову огромную пользу. Он в совершенстве изучил судостроительную технику и механическое дело, применял свои изобретения против непотопляемости при любых условиях на судах самых разнообразных конструкций, наконец, научился самостоятельно проектировать корабли. Многие потом недоумевали, откуда у Макарова такое поразительное знание технических качеств корабля? Четыре года работы с адмиралом Поповым объясняют, где он получил эти знания. К сожалению, Макаров был лишен возможности осуществлять свои идеи и проекты вполне самостоятельно. Располагай он этим правом, его работы над непотопляемостью несомненно приняли бы иной масштаб, а эксперименты производились с еще большей смелостью и решительностью. Однако свою первую большую задачу Макаров решил: статьей, опубликованной в «Морском Сборнике», и последующими работами он заложил начало новой отрасли кораблестроения — учения о непотопляемости корабля, опередив в этом заграничных кораблестроителей.