1. Горячая земля
1. Горячая земля
Солнце встает здесь рано. Оно шлет свои яркие лучи и возвещает всей Поднебесной, что настал день. И ночь уходит все дальше и дальше на север и запад, в далекие степи и полупустыни. Солнечные блики взбираются все выше по ступеням зеленеющих холмов и гор. Тут нет ни клочка пустующей земли. Все тщательно обработано: и равнины, и долины рек, и горные склоны. Но земли все равно мало. Если поровну разделить ее между всеми обитателями этих южных мест, то каждому достанется всего-навсего по полторы тысячи квадратных метров — не поле, а огород. В среднем на одно крестьянское хозяйство, а значит и на целую семью, здесь не приходится даже по одному гектару. Но и эти жалкие лоскутки земли принадлежат, как правило, помещикам, а не крестьянам. А помещику надо платить за землю рисом, плодами, трудом. Как же жить крестьянину?
Земля никогда не отдыхает. Не знает отдыха и земледелец. Из года в год, из поколения в поколение, из столетия в столетие земля должна родить, а крестьянин — непрерывно трудиться, не разгибая спины, чтобы его семья хоть как-нибудь могла существовать. Крестьянин лелеет клочок земли, политый его потом, удобряет, обильно орошает. Единственный помощник земледельца — щедрая южная природа. Здесь почти неизвестна зима. Летом, с июня по сентябрь, жарко и влажно — много дождей. Сеют главным образом рис.
Деревни и деревушки лепятся плотно друг возле друга. Нет ни выгона, ни лужка, ни выпаса: все под посевами. Крестьянские дома — настоящие лачуги из серого кирпича, глины, тростника, тесные, низкие, темные; почти нет двора, для несложного домового хозяйства есть закуток — довольно! Густо стоят крестьянские лачуги на клочках земли между рукавами и протоками дельты Жемчужной реки, куда сливают свои воды более двадцати рек, стекающих с гор на севере, западе, востоке Гуандуна. И среди таких же ручьев, недалеко от берега моря, и совсем близко от косы, на которой расположилась португальская колония Макао, находится небольшая деревушка Цуйхэн, каких тысячи в этих местах. Запомним это название.
Юг Китая начал заселяться более двух тысяч лет назад. Здесь было сколько угодно свободной земли. А позднее, в четвертом веке нашей эры, туда бежали с Севера, спасаясь от нашествий полудиких кочевников, жители многих городов и сел. Бежали сюда тысячи семейств бедняков, укрываясь от помещиков. Бродили по горным дорогам беглые рабы. Так Юг стал очагом крестьянской вольницы. И долгие столетия был он краем непокорным, мятежным, родиной смелых народных предводителей, вождей великих восстаний.
И еще об одном следует помнить: Юг Китая — ворота во внешний мир. Через эти ворота вторглись первые пришельцы из западных стран. И Юг первым вступил с ними в бой. «Кантонская оборона» в тридцатых и сороковых годах девятнадцатого века прославила жителей Кантона (Гуанчжоу) и всей округи.
Не в первый раз взялись тогда кантонцы за оружие. На всем Юге не утихали народные восстания. Гуандун восставал против маньчжурских завоевателей еще в 1648 году. Восемь месяцев кантонцы выдерживали осаду маньчжуров, и только с помощью предателей удалось насильникам прорваться в город. Более ста тысяч патриотов пало тогда в боях. Были разгромлены и другие гуандунские города. Но борьба не прекратилась, мужество народа не угасло.
О кантонцах в одной тогдашней хронике говорится: «Никого не боятся». Кантонцы были бесстрашными патриотами. Вся округа знала об их смелой борьбе с врагами китайского народа — внутренними и внешними. Знали об этом и в деревне Цуйхэн, от которой до Кантона менее двухсот километров.
Мятежным духом был пропитан здесь, казалось, самый воздух. На гуандунской земле родился в 1814 году Хун Сю-цюань — «Хун, талантливый во всем», — ставший впоследствии вождем революционной войны тайпинов. Четырнадцать лет гремела она на китайской земле и оставила по себе глубокий след в памяти народа. Тайпины создали первое в истории Китая крестьянское государство, существовавшее до 1864 года. Отголоски этой борьбы еще долго проносились над страной, особенно над Югом. Гуандун был одной из тайпинских баз.
Когда в июле 1864 года столица Тайпинского государства — Нанкин — пала и отдельные отряды тайпинов стали отступать на юг, они добрались также и до Гуандуна, где осело много тайпинских воинов. Нашли они пристанище в деревнях дельты Жемчужной реки. Приютили их и в Цуйхэне.
Через два года после гибели Тайпинского государства, 12 ноября 1866 года, у жителя этой деревни, бедного крестьянина Сунь Дао-чуаня родился сын — пятый по счету ребенок. Мальчику всегда были рады в китайской крестьянской семье; мальчик — будущий работник! У Сунь Дао-чуаня был сын — первенец Сунь Мэй. А-мэй — звали его дома. Жизнь в деревне была малопривлекательной, и впоследствии он уехал искать счастья на Гавайские острова. Родители вдвойне радовались новому сыну. Они были люди немолодые и рождение мальчика считали хорошим, даже счастливым, предзнаменованием.
Старый Сунь, по всей вероятности, не мог бы вспомнить, когда именно его предки поселились тут, в краю рек и каналов. Они, вероятно, были «хакка» — пришлыми, как и многие обитатели этих мест. Обосновались они здесь, должно быть, давно, говорили на местном, кантонском, наречии и ничем от коренных кантонцев не отличались. Домик из серого кирпича, обмазанный глиной, в котором жила семья Сунь Дао-чуаня, был построен или куплен одним из Суней. Собственно, это была убогая, тесная хижина, в которой жила семья Суней и хранился ее неприхотливый крестьянский скарб.
Как и во всех жилищах бедных людей, его украшением был «алтарь предков», перед которым в установленное время совершалась молитва и где возжигались ритуальные свечи. С особенным старанием его украсили по случаю рождения сына. Это ведь такое событие, которое должно быть достойно отмечено. Всей родне были по этому случаю посланы яйца, сваренные вкрутую и окрашенные в красный цвет, что означало, что родился мальчик.
Когда малыш подрос, ему дали имя-прозвище Вэнь. Он любил забираться на крышу или бегать по деревне. Мать только на мгновение отвернется, а Вэня уже и след простыл. Кричи, зови — не дозовешься.
И в эти первые годы жизни очень привязался мальчик к своему дяде, учителю деревенской школы.
Дядя — человек особенный. Он совсем недавно обосновался в Цуйхэне; всего несколько лет назад появился он в этих краях и избегал говорить, где пропадал более десяти лет. Дядя воевал. Он был солдатом Тайпинской армии. Так революция, волны которой бушевали вокруг столько лет, снова пришла в лице одного из ее бойцов в эту деревушку и тихо забралась в домик старого Суня. В рядах армии тайпинов дядя маленького Вэня прошел половину Китая, побывал и в тайпинской столице, знал дни великой славы, ему посчастливилось видеть вождей тайпинов и среди них Хун Сю-цюаня, своего земляка-гуандунца. И хотя все они погибли, а Тайпинская армия рассеялась, зажженное ею пламя теплилось в сердцах сотен тысяч уцелевших революционных солдат, которые хранили его, чтобы завещать молодому поколению, будущим революционерам. Тайпинский солдат из семьи Сунь передаст завет борьбы самому младшему Суню.
Они часто отправлялись бродить по окрестностям, по берегам ручьев и протоков.
Во время одной прогулки дядя рассказал Вэню о революционной войне тайпинов, как началось восстание углежогов в Гуанси и как разлился по Китаю поток, едва не смывший «маньчжурских дьяволов». Так и сказал: «дьяволов», любимое слово Хуна. Хун, тайпины… Но что они хотели? Дядя сказал: они хотели, чтобы народ жил без страданий. И мальчик спросил тогда:
— Значит, виноваты во всем дьяволы, да?
И дядя ответил:
— Да, во всем виноваты дьяволы, из-за них трудно живется народу, трудно живется и семье Вэня, приходится отцу работать от зари до зари, и матери тоже, а досыта никто не ест, и деревенские дети бегают почти голые, босые.
Но маленький Сунь хотел знать, откуда же взялись дьяволы и почему люди их не прогонят. Дядя сказал, что, когда Вэнь подрастет, поймет. А пока пусть запомнит: тайпины поднялись,ч чтобы прогнать дьяволов. Вэнь тогда признался дяде, что хотел бы стать таким, как тот Хун, и уничтожить дьяволов. Дядя рассмеялся, а потом посоветовал Вэню запомнить слова Хуна: «Воспитывай в себе великодушие, верность, скромность и имей стыд».
С того дня младший Сунь стал нашептывать другим деревенским мальчикам про тайпинов и учить их играть в «Войну против дьяволов». Себя он называл Хуном — вождем длинноволосых, как прозвали тайпинов их враги. Вэнь гордился этим прозвищем и решил: когда вырастет, обязательно срежет косу, символ подчинения китайцев маньчжурам. Но вот беда: никто из мальчиков не соглашался быть дьяволом. Решили считать дьяволами собак. Мальчишки носились по деревне с распущенными волосами, с пиками и мечами — из дерева, конечно, — и, набегавшись, собирались у небольшого деревенского храма, где выслушивали «повеление владыки»: о великодушии, верности, скромности и о том, что надо иметь стыд, и еще о том, что все живущие в Поднебесной — братья и сестры, и еще о том, что, когда прогонят дьяволов, пришедших из страны холода и ночи, все будут сыты и одеты.
Но скоро игры пришлось прекратить. Отец сказал, что мальчику пора помогать старшим в поле. В первые дни маленький Сунь очень уставал и, придя домой, кое-как ужинал и укладывался спать. Днем хотелось побегать, размахивая деревянным мечом, но помнил завет Хуна: «Имей стыд». Отец тяжело работал. Надо ему помогать. В поле старый Сунь по-настоящему узнал сына. Поразили его находчивость и благоразумие мальчика. И решил тогда старый Сунь, что уже пора отдать сына в школу. И с этого времени его стали звать Сунь Вэнь.
Школа в их деревне ничем не отличалась от таких же школ в других деревнях во всех частях страны. Дети, посещавшие школу, могли научиться лишь чтению и письму. В те времена письменность и словесность считались в Китае главными науками. Математика, физика, химия, гражданская история, ботаника, география были отвергнуты маньчжурами, как выдумки «заморских чертей», иностранцев.
В школе, куда отец отвел Вэня, учителем был его родной дядя, бывший солдат Тайпинской революционной армии. Но Вэнь не узнал своего дядю. В школе дядя сидел у стола строгий, важный и отчужденный. Когда все мальчики собрались, а случилось это после новогодних праздников, учитель, на которого все смотрели с почтением и страхом, стал называть учеников по именам и спрашивать у каждого, что он уже проходил, что усвоил, и тут же задавал новый урок. Вэнь ничего еще не знал — не мог бы прочитать ни одного знака, а написать и подавно. Новичкам учитель задал отдельный урок. Их учебник назывался «Трое-слов» — древняя книга, непонятная детям и столь же мало интересовавшая учителя. Дядя показал, как заучивать знаки, которые он называл, не объясняя их смысла. И дети хором повторяли за ним. Так прошли первые утренние часы, пока учитель не объявил перерыва на завтрак. Вэнь весело побежал домой в своем новом халате из синей ткани. У дверей его ждала мать. Потом был перерыв на обед, и, как обычно, он ел батат (род сладкого картофеля), но по случаю поступления в школу получил еще и горсточку вареного риса с приправой из квашеных овощей. После обеда и до вечера Вэнь зубрил иероглифы, повторяя без конца первые стихи учебника: «Люди рождаются на свет с доброй душой…»
Иероглифы давались не легко. Особенно сложные, в которых по двадцать и больше черт. Не знак, а чертеж. Но Вэнь справлялся с ними. Быстро и прочно запоминал. Память была у него прекрасная. Тем более что хотелось как можно скорей пройти весь «Трое-слов» и махнуть на улицу, бегать, скакать, прыгать. Но дядя был строг, и Вэню приходилось сидеть над книжкой, громко, нараспев повторять урок учителю.
Когда кончили «Троеслов», оказалось, что начинается самое трудное: заучивание священных книг — очень трудных для понимания взрослыми и совсем непригодных для детского ума. Древние сказания, изречения мудрецов, поучения и наставления, исторические хроники, легенды — вот содержание этих книг. Написаны они тысячи лет назад, язык их темен, и смысл покрыт туманом. Но традиция строго предписывала, чтобы древние тексты заучивались с детства, а затем повторялись в течение всей жизни, ибо только тот, кто знал наизусть все девять священных книг, мог считаться просвещенным и добродетельным человеком, заслуживающим уважения. Каждый, даже самый бедный, китаец, где бы он ни жил, мечтал о том, чтобы его сын мог свободно читать без запинки старые книги, чем прославит всю семью, а то и весь род. Сунь Дао-чуань не был исключением. Сердце его преисполнялось чувством гордости, когда маленький Вэнь читал нараспев священные стихотворные строки. Самому Вэню это не доставляло никакого удовольствия.
Ему не хотелось без конца повторять скучные, непонятные изречения и рассуждения старых мудрецов. Зубрежка непонятных слов могла хоть кого привести в отчаяние. Древняя словесность утомляла, отупляла. А у Вэня был живой, деятельный ум. Годы шли, и ум его становился все более нетерпеливым: из старых книг он ничего не мог узнать такого, что помогало бы понять происходящее кругом. Вот, оказывается, и в далеком прошлом были несправедливости, и тогда народ страдал. Народ всегда страдалец. Что ж это такое? И думалось ему иногда и о том, что же ждет его самого, когда вырастет. Тяжкий труд, беспросветная нужда, молитва перед алтарем предков, моления в храме перед изваяниями богов…