Но где же земля?

Но где же земля?

Три записи в дневнике:

9 апреля. «Итак, вчера мы совершили первый переход, направляясь в обратный путь… С небольшими остановками продвигались без всяких помех».

11 апреля. «Чем дальше, тем лучше. Вчера попались сплошь ровные прекрасные ледяные поля с небольшим количеством торосов и немногочисленными полыньями, затянутыми тонким льдом».

17 апреля. «Жизнь с каждым днем кажется все чудеснее; тяжелый период холодов позади. Мы движемся к твердой земле и к лету».

Тот ровный, удобный для саней лед, которого так недоставало по пути к полюсу, теперь, когда они повернули почти под прямым углом, стлался легкой дорогой к дому. Они мечтали о том, что быстро дойдут до Земли Франца-Иосифа и оттуда переберутся на Шпицберген. А там, возможно, аастапут корабль и, чего доброго, осенью будут дома. Дома!

Правда, случилась неприятность — на одном из привалов Иохансен, потянувшись за часами, убедился, что они остановились. Нансен торопливо полез в карман и застонал:

— Мои тоже!

Оба проспали слишком долго, и завод кончился. Весьма печально — теперь нельзя будет точно определять долготу того места, где находишься. Но ошибка не должна быть большой, часы Нансена, видимо, остановились совсем недавно. И вообще не стоит огорчаться — все идет превосходно, лед гладкий, собаки бегут бодро.

Опять три записи в дневнике — ровно через месяц пути:

9 мая. «Собакам, по мере того как число их уменьшается, становится все тяжелее и тяжелее… После полудня набежали облака и ветер усилился, а к трем часам закурилась настоящая вьюга… Все более и более удивительным становится то, что, продвигаясь на юг, мы никак не можем обнаружить признаков земли».

10 мая. «Путь к земле оказался куда более трудным, нежели мы думали; нам пришлось бороться со множеством врагов — не только с неровностями льда и плохой санной дорогой, но и с ветром, с полыньями и с туманами; все они одинаково опасные враги, и их трудно побороть, когда они соединяются вместе».

13 мая. «Нельзя отрицать, что жизнь наша — это изнурительный труд. Число собак и их силы со дня на день убывают: животные устали, тяжко и утомительно погонять их вперед».

И снова главное было не в полыньях и вьюгах, но в убыли сил и не в нарастании усталости. Был враг посильнее всех этих одинаково опасных врагов, соединившихся вместе: неуверенность.

Примерно там, куда тащились они, на картах значилась открытая экспедицией Пайера Земля Петерманна. Но ее не было.

Что это значило? Либо они из-за неверных часов неправильно высчитывают долготу и на самом деле зашли вовсе не к Земле Петерманна, а черт знает куда, либо эта земля — совсем крохотная. Нансен не мог допустить возможности еще одного «либо»…

Он рассчитывал к концу мая, в разгар арктической распутицы, шагать но суше. Но их ноги все еще скользили по льду, вязли в снежной жиже. Казалось, что потрескался, разом придя в негодность, весь ледяной панцирь океана. Облачное небо всюду темнело отражением появившихся полыней.

Прошел май, начался июнь, а земли по-прежнему не было. Широкая полынья преградила путь, сзади раскрылась еще одна. Чтобы выбраться с ледяного острова, надо было починить каяки, изрезанные льдинами и изрядно помятые в дорожных передрягах.

Тяжелые капли первого дождя забарабанили по истрепанному шелку палатки. Дождь радовал: он смоет, растопит снег, по гладкому льду будет легче идти. Там, в Норвегии, сегодня, может быть, тоже льет дождь, только теплый, летний. Он шумит в густой зеленой листве. Маленькая Лив протягивает ручонки к радуге и беззаботно смеется…

Когда после недели чуть не круглосуточного труда каяки удалось починить, лед при подвижке закрыл полыньи. На время каяки превратились в обузу. Нансен с Иохансеном взвалили их на сани и зашагали по свежевыпавшему липкому снегу.

— Пожалуй, нас уносит в сторону от Земли Франца-Иосифа, — сказал Иохансен на одном из привалов. Они уже не раз начинали разговор о том, что волновало их больше всего.

— Возможно, — отозвался Нансен. — Я все думаю: не взять ли нам все-таки круче на юго-запад?

— А если земли нет и там?

— Тогда — через открытое море до Шпицбергена.

На чем? На старых каяках?! Иохансен удержался от ненужного вопроса.

Оба вынули дневники.

«Конца нет этому однообразному льду, — писал Нансен, — лед, лед и лед, нигде на горизонте ни признака земли, ни проблеска открытой воды…»

«Идем и через полыньи, и по исковерканному льду, и сами не знаем, где мы, — записывал в эти самые минуты Иохансен. — На землю, к которой стремились столько времени, мы уже махнули рукой, теперь думаем только, как бы выбраться к открытому морю. Но до него далеко, да я добраться по нему до Шпицбергена тоже нелегкое дело. Насчет пропитания — одна надежда на ружья».

Успех настоящему арктическому путешественнику приносит чаще всего не рывок, не минутное сверхчеловеческое напряжение. Тому, кто, ярко вспыхнув, быстро гаснет, трудно добиться многого в туманах Севера.

Непрерывное упорное преодоление повторяющихся в разных сочетаниях тысяч однообразных препятствий — вот, в сущности, из чего обычно слагаются будни победителей Арктики. Неистощимое терпение становится тут одной из главных добродетелей. Терпение и упорство! Упорство, не ослабевающее ни на миг, подчинение одной цели всех мыслей, всех движений, всех желаний…

12 июня. «Становится все хуже и хуже; вчера почти не сдвинулись с места, прошли всего какую-нибудь милю… Найти дорогу в лабиринте торосов и полыней просто немыслимо. Вымокли, как выкупанные вороны».

14 июня. «Сегодня ровно три месяца, как мы покинули „Фрам“. Четверть года блуждаем мы по этой ледяной пустыне и все еще остаемся в ней. Я не представляю больше, когда придет конец этому; могу лишь надеяться, что он не так далек, пусть кончится чем угодно, открытой водой или сушей…»

15 июня. «Середина июня, а конца похода все еще не предвидится! Наоборот, положение ухудшается. Так скверно, как вчера, еще ни разу не было; пожалуй, и хуже тоже не может быть».

Оказалось, может!

16 июня. «Лед такой тяжелый, что можно прийти в отчаяние. Единственное утешение — сознание, что хуже уже быть не может».

Прошло еще несколько дней. Впервые за месяцы изнурительного пути Нансен, несмотря на страшное утомление, ночами лежал без сна, мучительно думая об одном и том же. Пусть он ошибается в вычислениях долготы из-за злосчастной остановки часов. Но ошибка не может быть особенно грубой. Они должны находиться теперь где-то возле мыса Будапешт, который поднимается над обозначенной на карте Пайера Землей Вильчека. Мыс же словно провалился. На горизонте — только льды.

Происходило что-то странное, непонятное, бессмысленное.

…Если бы Нансен знал истинную причину исчезновения Земли Детерманна и мыса Будапешт! Но именно эта-то весьма простая причина и не укладывалась в его голове. Так бывает иногда даже с теми, кто старается предвидеть в пять раз больше, чем может случиться.

Пока что Нансен был сбит с толку и не мог рассчитать даже приблизительно, когда им удастся ступить на твердую землю. В упряжке брели последние три собаки. С жуткой быстротой убывал керосин. Варево из собачьей крови плохо подкрепляло силы. Две подстреленные тощие чайки были единственным охотничьим трофеем. Забросили сеть, но в ней оказалось несколько несъедобных моллюсков. Небольшая рыбка, которую Нансен нашел мертвой на льдине, — вот все, что дало им море.

Земля Франца-Иосифа не появлялась. Шпицберген был недостижимо далек…