В опустевшем доме

В опустевшем доме

Первую заметку о гибели экспедиции на «Фрамо» Ева Нансен прочитала в английских газетах. Автор заметки ссылался на какие-то таинственные слухи из Сибири.

Потом норвежская «Утренняя почта» сообщила, что гибель «Фрама» не помешала Нансену дойти на лыжах до Северного полюса и открыть возле него неизвестную землю. Газета ссылалась на телеграмму, присланную из Иркутска и подписанную несколько странно: Кушнарев, поставщик Нансена. Выяснилось, что Кушнарев — русский купец, у которого Толль закупал продовольствие для вспомогательной базы на Новосибирских островах. Племянник этого Кушнрева, Петр, отправил из сибирского городка Усть-Янска промышленников на острова Ледовитого океана для поисков мамонтовых бивней. И вот промышленники будто бы встретились с Нансеном.

В других газетах писали, что адмирал Макаров строит ледокол, на котором русские пойдут искать Нансена к Земле Франца-Иосифа.

Затем запыхавшийся почтальон привез на велосипеде в «Годтхоб» срочную телеграмму. Полицейский чиновник из небольшого поселка на севере Норвегии сообщал, что рыбаки только что выловили в море две засмоленные бутылки. Там были краткие письма, написанные Нансеном на Северном полюсе.

Ева довольно равнодушно пробежала глазами сообщение. Она устала от слухов и теперь не верила им.

…Первые недели после ухода «Фрама» Ева не выходила из дому и никого не принимала. Особенно были ненавистны Еве те, кто считал долгом выразить ей свое сочувствие, чуть ли не соболезнование. Разве она уже вдова? Конечно, ей было тяжело. Но от пустых слов легче не становилось.

Она была благодарна Марте Ларсен. Последние дни перед отъездом Фритьофа старушка часто наведывалась в «Годтхоб». Но после ухода «Фрама» Марта не пришла, а лишь послала корзинку омаров, которые любила Ева. У простой крестьянки оказалось гораздо больше чуткости, чем у так называемых светских людей.

Назло всем сочувствующим и соболезнующим Ева после недель затворничества появилась на улицах Кристиании веселая, улыбающаяся, жизнерадостная. Молва тотчас осудила ее за легкомыслие.

Она взяла учеников и усердно занималась с ними музыкой. Ей предложили вспомнить старое и дать несколько концертов. Сначала Ева наотрез отказалась, потом передумала.

Первый же концерт собрал массу публики. Пришли послушать певицу Еву Саре и посмотреть, как выглядит теперь жена Нансена. Газеты напечатали восторженные отзывы о концерте. Ева пела в Кристиании, потом в Бергене, Стокгольме, Гетеборге. Публика особенно горячо аплодировала бесхитростной народной песенке:

Я не хочу кручиниться, а все же рвется грудь…

Вернется ли мой милый назад когда-нибудь?

Когда цветы и травы луга украсят вновь,

Вернется друг желанный!

Так долго, долго жданный!

Не вянет, нет, не вянет горячая любовь!

Последние письма от Фритьофа она получила глубокой осенью 1893 года. Из конверта выпало несколько засохтих цветов тундры — бледных, хрупких. Фритьоф послал их из Хабарова. Он писал, что Ева везде с ним, во льдах и туманах, в работе и в мыслях. Он повторял, что верит в победу, но не согнется и при поражении.

Вскоре в «Годтхоб» приехал в отличном экипаже Александр. Он тоже получил письмо из Хабарова. Пожалуй, не стоило бы показывать его Еве. Но Александр был прежде всего человеком дела, а в письме речь шла именно о деле: Фритьоф оставлял брату распоряжения на случай своей гибели во льдах.

— Я счел долгом поставить вас в известность… — сказал Александр с виноватым видом.

Ева сухо поблагодарила и добавила, что, по ее мнению, Александру не придется затруднять себя ее делами.

Александр поспешил откланяться. Он особенно переменился после того, как женой его стала властная англичанка. Та свысока смотрела на все норвежское: города казались ей бедными, обычаи — несносными, люди — грубыми.

Потом в «Годтхоб» пришла старая Марта. Ева выбежала в сад ей навстречу. Марта так и сияла, с гордостью доставая из кожаной сумки письмо Фритьофа.

…Это были его последние письма. С тех пор прошло столько времени… и ничего, кроме слухов. А теперь фантастическая история с выловленными в море бутылками. Сразу две — и обе с Северного полюса!

Конечно, скоро пожалуют репортеры вечерних газет. Начнутся расспросы: что она думает по этому поводу? Что она хотела бы заявить в связи с этим? А назавтра она прочтет в газетах то, чего она не говорила и не могла говорить.

Недавно один англичанин, побывав в «Годтхобе», описал свои впечатления в высокопарно-постной газетной статье. О рабочем кабинете Нансена он выразился в том смысле, что там «все приводит на ум слова Писания о девах, беспрерывно поддерживающих огонь в светильниках в ожидании жениха». Он воспроизвел трогательную сцену, когда она, Ева, положив руки на голову маленькой Лив, прощебетала: «Вот мое единственное утешение».

А в тот день, когда англичанин приезжал в «Годтхоб», Лив гостила у бабушки; в рабочий же кабинет Нансена его попросту не пригласили…

Вот и первый гость шагает по дорожке. Он уже бывал в «Годтхобе» перед отъездом Фритьофа. Это Рольфсен. Он, кажется, лучше других журналистов.

Гость был скромен и любезен. Ева рассказала историю с англичанином, и журналист от души посмеялся. Потом речь зашла о слухах по поводу экспедиции. Ева сама предложила гостю пройти в кабинет Фритьофа.

Через несколько дней одна из популярных газет напечатала статью.

Рольфсен не нашел у маленькой Лив сходства с ангелочком:

«Вдруг с плачем и криком вбежала Лив… Ей, видите ли, непременно нужны были ножницы, чтобы разрезать скатерть пополам. Ева Нансен с сердцем сказала: „Ишь какая гадкая девчонка!“ И Лив выпроводили».

Ева улыбнулась. Да, так оно и было! А, вот и их разговор о сообщении русского купца:

«Я стал серьезно и с искренним убеждением говорить в пользу Кушнарева и его племянника.

— А по-моему, оба врут! — сказала она резко.

Меня, наконец, просто взорвало. Я-то явился сюда узнать и рассказать потом всему свету, как жена Нансена сидит и дрожит за него, будто осиновый лист, переходя от чувства радости к страху, а тут…

Но, прежде чем я успел сказать что-либо, я невольно весь вздрогнул, мороз побежал у меня по спине. Это она отворила позади меня дверь.

— Не угодно ли вам посмотреть рабочий кабинет моего мужа? Все, что вы найдете там, — к вашим услугам! — сказала она любезно, затем затворила за мной дверь и уселась в своей теплой комнате у камина, очага или как там его зовут у них.

Я же остался один, едва переводя дыхание от холода… И я отметил в своей книжке: „Нашел третий ледяной полюс Земли“.

Больше там и нечего было искать. В жизни своей я не видел подобного хаоса.

Повсюду шкафы, сундуки, ящики, битком набитые книгами, рукописями, письмами, инструментами, консервами… А из-под кучи старых стекол выглядывал — страшно сказать! — диплом члена-корреспондента самой Парижской Академии наук».

Так вот куда Фритьоф его засунул!.. Однако у гостя острый глаз.

«Я принялся ворочать эти замерзшие глыбы книг, и мне удалось восстановить кровообращение… Я перебрался в теплую комнату. Ева Нансен сидела, склонившись к камину… Щелканье моих зубов привело ее в себя.

— Прохладно там? — спросила она вкрадчиво, затем уселась, скрестила руки на груди и сказала: — Теперь задавайте вопросы. Можете не стесняться!

Не стесняться! Помилуй бог! Я даже не рискнул спросить, в котором году она родилась. Так и не рискнул. И теперь не знаю этого, а такие данные все же спрашиваются в биографии.

Я начал спрашивать о разных пустяках, о чем мог бы узнать из любого энциклопедического словаря, и не коснулся ничего интимного, о чем спросили бы в подобном случае более опытные журналисты-специалисты, например о том: ласков ли он с ней, часто ли они дрались наедине и о тому подобных щекотливых и самых интимных вещах, о которых поэтому-то именно и надлежит знать всем и каждому».

Ева читала и смеялась. Все это было совсем не похоже на обычные газетные статьи. Уж в юморе-то Рольфсену никак не откажешь!

Наверное, после этой статьи ее снова станут осуждать за спесь, холодность, резкость. Пусть! Она все равно не будет публично выворачивать душу наизнанку. О том, что пережито и передумано, она расскажет только Фритьофу…