Голубой океан

Голубой океан

Нансену за шестьдесят.

Его дети выросли, у них свои дороги.

Лив нашла счастье с инженером Андреасом Хёйером. Молодые построили себе дом возле «Пульхегды», и вскоре по светлым комнатам уже бегала крохотная золотоволосая Ева. Коре после окончания сельскохозяйственной школы поступил работать в Советско-норвежское общество и месяцами пропадал то на севере Норвегии, то в русской тундре. Одд стал архитектором. Ирмелин мечтала об Академии художеств.

В редкие дни домоседства Нансен возился с внучкой, рисовал, с наслаждением слушал музыку. Русский пианист и дирижер Добровейн, поселившийся в Норвегии, однажды приехал в «Пульхегду»: он давно мечтал увидеть героя своего детства. Нансен подружился с талантливым музыкантом, они часами говорили о России и русской музыке. Добровейн рассказал, как однажды осенью 1920 года, зайдя домой к Горькому, неожиданно застал там Ленина. Ленин попросил исполнить «Аппассионату» Бетховена. Поблагодарив пианиста, он сказал затем, что ничего не знает лучше «Аппассионаты» и готов слушать ее каждый день.

Нансена интересовало все русское. Он перечитывал «русских титанов», советовал Лив:

— Читай Достоевского, но читай серьезно. Размышляй, делай себе пометки. Его нельзя читать поверхностно, он бесконечно глубок.

Тетя Малли как-то сказала Лив, что ее отец, наверное, вылеплен из той же глины, что и древние викинги. Много ли теперь мужчин, которые могли бы на седьмом десятке шагать через три ступеньки, догоняя лифт? А ежедневная холодная ванна по утрам после гимнастики? Бр-р, подумать страшно, а он плещется как ни в чем не бывало. Люди в его возрасте гуляют с палкой — Фритьоф же перед обедом бегает по саду. О лыжах и говорить нечего…

Нет, Фритьоф Нансен еще не устал от жизни! Он полон сил, жажды деятельности. Хотя корабль Лиги наций все глубже засасывает пучина пустословия, Нансен все еще не решается покинуть его борт: ведь даже с худого корабля можно иногда протянуть руку помощи тем, кто в ней нуждается.

Нансена волнует теперь судьба армян, живших в Турции. Турки затеяли ужасающую резню, истребив в некоторых городах все армянское население и разграбив его имущество. Те, кому удалось избежать расправы, рассеялись по всему миру, потеряв кров и родину. Им сочувствуют на словах, но никто не помогает. Их единственная надежда — Советская Армения. Нансен просит Лигу помочь армянским беженцам. Но Лига не хочет даже говорить об этом, прежде чем Нансен сам не съездит на Кавказ и не посмотрит, как живут советские армяне.

В 1925 году Нансен опять в Советском Союзе. Его видят на открытии оросительного канала в сухой Сардарабадской степи, он любуется дорогой через Дарьяльское ущелье, приезжает на воскресник жителей Махачкалы, аплодирует певцам в рабочих клубах Еревана. Объехав почти весь Кавказ, Нансен затем плывет по Волге до Саратова, узнавая и не узнавая те места, в которых ему довелось быть в голодный год.

Вернувшись в Женеву, он говорит на заседании Лиги:

— Единственное место, где в настоящее время можно устроить несчастных армянских беженцев, — это Советская Армения. Здесь несколько лет назад царили разруха, нищета и голод. Теперь я видел, что заботами Советского правительства в Армении установлены мир и порядок.

В зале шумят, переговариваются. Он видит перед собой безучастные лица и кричит:

— Я умоляю припомнить армянскую трагедию!.. Я заклинаю вас, чтобы ожидания несчастных снова не оказались обманутыми!

Его горестные, страстные слова падают в пустоту. Лига наций не желает, чтобы беженцы переселялись в Советскую Армению.

На следующем заседании Лиги он выступает снова, взывая о помощи людям, ищущим родину. Тщетно!

Нансен не сдается. Он опять и опять требует слова. И однажды ему прямо советуют «больше не беспокоить Лигу армянским вопросом». Не дав Нансену высказаться еще раз, делегаты почти демонстративно принимаются обсуждать вопрос о постройке нового зала заседаний.

* * *

Однажды весенним майским днем в гавани Осло причалил маленький пароход. Школьники-подростки, сопровождаемые учителем, внесли на берег большой ящик. Они спросили, как проехать в «Пульхегду».

Когда Нансен спустился вниз из своей башни, он увидел на полу, на шкуре белого медведя, рельефную карту Арктики. Красными линиями были обозначены маршруты его путешествий. С одной стороны карты стояла мастерски сделанная модель «Фрама», с другой — модель санок, которые он тащил когда-то через ледяной купол Гренландии. Ребята, смастерившие все это, довольные и смущенные, толпились вокруг. Английские школьники с острова Уайт долго копили денег, чтобы приехать в Норвегию и вручить подарок…

Нансен был растроган, благодарил, показывал гостям разные интересные вещи, снимки, рисунки. Когда школьники уехали, ему показалось, что он не сказал им самое нужное, важное. И вдогонку пошло письмо.

«Вы молоды, друзья мои, — писал Нансен. — Перед вами вся жизнь, со всеми ее замечательными возможностями и приключениями. Я уверен, что кое-кто из вас станет в свое время великим путешественником-открывателем в той или иной области. Мы все в жизни открыватели, по какому бы пути ни шли.

Однако независимо от того, будете ли вы естествоиспытателями или нет, хочу дать вам совет: не отступайтесь от начатого вами в жизни дела до тех пор, пока оно не будет сделано, и сделано хорошо, — что бы это ни было! Отдавайте делу все свое сердце, всю душу. Не делайте ничего наполовину, но доводите до конца в меру сил своих. И не успокаивайтесь, пока не почувствуете, что лучше сделать уже не можете. Просто удивительно, сколь многому можно научиться, выполняя то или иное дело хорошо! Я убежден, что здесь кроется важный секрет настоящего преуспеяния в жизни, и только так вы испытаете удовлетворение, которое рождается из сознания, что ты действуешь как надлежит настоящему человеку. Потому что все мы явились на свет, чтобы выполнить свою часть работы, и выполнить ее хорошо!.. А ведь именно вам предстоит созидать будущее, сделать мир лучше, чем он есть сегодня!»

Может быть, несколькими годами раньше подарок школьников вызвал бы у Нансена смутное чувство недовольства собой. Но теперь он был так кстати! Ведь Нансена снова властно звало дело его молодости.

Он снова был у порога Арктики.

Пришло время, когда человек стал все увереннее прокладывать в страну льдов новые пути.

Одним из первых пошел в арктическое холодное небо Руал Амундсен. Он сдал экзамен на летчика еще тогда, когда «летающие этажерки» робко отрывались от земли. В первый его полет на север сломалась машина. Второй, на двух гидропланах, едва не кончился трагически, но Амундсену удалось все же достигнуть 88° северной широты. Вернувшись, герой сменил самолет на дирижабль. 12 мая 1926 года дирижабль «Норвегия» пролетел над Северным полюсом.

Нансен, избранный бессменным почетным председателем международного общества «Аэроарктик», куда вошли ученые Советской России, Германии, Норвегии и других стран, разработал план дальнейшего воздушного наступления в Арктике. Не только полет над дрейфующими льдами, но и высадка на них с дирижабля. Не только Северный полюс, но и «полюс относительной недоступности». Не только рекорд дальности полета, но и обширная программа научных исследований.

С каким юношеским увлечением он взялся за дело! Сам придумывал и чертил конструкцию теплой палатки для ученых. Сам отбирал и проверял приборы. Сам лазил во все отсеки строившегося в Германии дирижабля «Граф Цеппелин».

Постройка воздушного корабля обходилась дороже, чем думали, и Нансен отправился за океан, чтобы чтением лекций о будущей экспедиции заработать недостающие деньги.

Летом 1928 года мир взволновала новая трагедия на Севере: катастрофа с дирижаблем итальянца Умберто Нобиле, при которой часть экипажа погибла, часть оказалась на льдинах.

Руал Амундсен, который незадолго до этого объявил, что его жизнь путешественника закончилась, и поселился на покое в тихом доме у фиорда, снова надел прорезиненную куртку. Самолет «Латам» оторвался от поверхности бухты Тромсё и унес Амундсена на Север — туда, где разбилась «Италия».

По странному совпадению это произошло как paз в тот день и час, когда Нансен открыл в украшенном цветами конференц-зале Академии наук СССР в Ленинграде заседание «Аэроарктика».

Нансен говорил о наступлении новой эры в арктических исследованиях, о том переходе от редких, случайных экспедиций к планомерному научному изучению, которое начал Советский Союз. Он сказал, что неудача «Италии» не должна ни на минуту останавливать исследователей.

По его мнению, наиболее существенную помощь итальянцам мог оказать советский ледокол «Красин». От имени собравшихся Нансен пожелал самых больших удач Амундсену.

Утром следующего дня газеты сообщили, что со Шпицбергена почему-то нет сведений о «Латаме». Может быть, Амундсен направился прямо на поиски ледового лагеря Нобиле?

Нансен долго сидел над газетой. Не похоже это на Амундсена — полететь дальше, не пополнив баки горючим!

Не было никаких известий о самолете и в следующие дни. В перерывах конференции люди говорили только об Амундсене.

— У старого полярного волка в запасе сто тысяч хитростей! Он, конечно, преодолеет все затруднения… — твердил моложавый немецкий штурман. — Как вы полагаете, господин Нансен?

— У «старого полярного волка» в запасе слишком мало продовольствия! — хмуро отрезал Нансен.

…Уже под осень, после того как ледокол «Красин» пробился к лагерю итальянцев и снял их со льдины, рыбаки нашли в море поплавок «Латама», а потом и запасный бак самолета.

Черный траурный креп обвил портреты Руала Амундсена…

Вылет воздушной экспедиции «Аэроарктик» во главе с Нансеном был назначен на лето 1930 года.

Зимой Нансену нездоровилось. В середине дня тянуло прилечь на диван возле рабочего стола. Врач намекнул, что приходит время расплаты за жизнь без отдыха, за жизнь, отданную труду:

— Устало сердце. В общем, надо беречься, побольше лежать в постели. Никаких волнений, легкое чтение.

— Я согласен лежать и читать Джером Джерома. Но сначала мне надо ненадолго слетать к полюсу, — пошутил Нансен.

Однако сильные боли заставили его лечь в постель. Бледный, непривычно слабый, он нервничал, жаловался, что не вправе терять без дела ни одного дня. Его навещали старые друзья — Вереншельд, Отто Свердруп, Хелланд-Хансен.

К весне больному стало лучше. В широкой постели прямо на смятом одеяле валялись книги, свитки морских карт: Нансен, готовясь к полету, пытался предугадать, какими будут в этом году льды у полюса.

В конце марта потеплело. Нансен открывал окно, прислушивался к журчанию ручьев, вдыхал запах талого снега. Потом садился к письменному столу, звал секретаря, совещался с товарищами по будущей экспедиции, писал письма.

Пришел май — прозрачный, яркий, солнечный. Певчие дрозды будили Нансена на рассвете. Ему уже разрешили ходить по саду. Он подолгу смотрел в синее небо. Теперь уже скоро…

Утром 13 мая 1930 года Нансен вышел на залитую солнцем веранду.

Белки, завидев его, попрыгали с сосен на перила за привычной порцией кедровых орехов.

Он сел в плетеное кресло, с наслаждением, глубоко вдыхая воздух весеннего сада и щурясь от солнца. Внезапно голова его опустилась на грудь. Орехи из разжавшейся горсти рассыпались по полу.

Кари, жена Одда, вышедшая в эту минуту на веранду, бросилась к нему. Испуганные белки запрыгали через перила.

Он открыл глаза и силился что-то сказать. Кари показалось, что он хочет произнести имя той, которая ушла из жизни раньше его.

Москва — Норвегия. 1955–1957, 1965–1966.