3. Человек и воин

3. Человек и воин

Снова была весна — двадцать шестая весна в жизни Сунь Вэня. Работа, усиленные умственные занятия отвлекали его от грустных раздумий о себе. Он понимал, что все личное для него — запечатанная книга, хотя чувствовал, что истосковался по любви: сильной, светлой, мужественной. Еще не пришло время для личного.

Он часто наезжал в родную деревню, где жила мать, где была его семья — жена и трое детей: сын и две дочери. Детей любил. К жене был равнодушен. Лю не понимала мужа и предпочла бы, чтобы тот занялся торговлей, как А-мэй. Сидел бы дома, не пропадал бы в Кантоне. Она молчала — жена не вправе выражать недовольство.

Сунь Вэня заботило другое: над Китаем опять нависала грозная опасность — на этот раз со стороны Японии.

Война с Японией назревала явно, даже маньчжурские сановники не могли не сознавать этого. Но разве они могли измениться? Собрали сотни, миллионов таэлей на закупку за границей вооружения, кораблей, боеприпасов. Десятки миллионов таэлей осели в карманах казнокрадов. Вдовствующая императрица Цыси, фактически правившая страной, самовольно изъяла из казны огромные суммы, предназначенные на усиление флота, и построила для себя ансамбль роскошных зданий в окрестностях столицы — так называемый Летний дворец.

Оборона страны оставалась в ведении самого влиятельного и наиболее продажного из царедворцев — Ли Хун-чжана, наместника столичной провинции Чжи-ли, фактически возглавлявшего императорское правительство. Жил Ли по-царски в Тяньцзине, где у него был свой «двор».

Японцы отлично знали слабости императорского Китая. Разведка японского генштаба действовала там не первый год. В Пекине японские агенты без труда получали секретные сведения у продажных и падких до взяток маньчжурских чиновников.

Японский генштаб знал, что китайская армия не имеет ни обученных солдат, ни плана войны, ни офицеров, знающих свое дело, ни грамотных командующих, ни разведки, ни аппарата снабжения всем тем, в чем нуждается действующая армия. В таком же хаотическом состоянии находился и флот, он не умел маневрировать и вести бой в составе эскадр. Командовал им… кавалерийский генерал!

Япония тщательно подготовилась к нападению. Ее армия (в мирное время имела тогда всего семь дивизий) была хорошо обучена и вооружена. Главный удар японское командование намеревалось нанести в Корее (которая формально находилась под «покровительством» пекинского двора), быстро занять ее и вторгнуться в Маньчжурию, чтобы отсюда идти на Пекин.

Маньчжурские сановники надменно заявляли, что по сравнению с Китаем Япония — козявка, если она нарушит мир, то будет строго наказана. Это было пустым бахвальством.

Пока маньчжурские придворные хвастуны болтали, японское командование провело мобилизацию, сформировало две полевые армии (1-ю и 2-ю) и подготовило необходимые транспортные средства для их перевозки в Корею и Маньчжурию. Небольшой по судовому составу японский флот был приведен в боевую готовность.

В конце июля 1894 года японцы внезапно начали военные действия, напав на китайские военные корабли в одном из корейских портов, и интернировал в Сеуле корейского короля. В столице Кореи расположился небольшой японский гарнизон.

Война началась.

Сунь Вэня она застала в Кантоне. Он решил ехать на Север, где никогда раньше не бывал. Хотел «посмотреть, прочна ли Цинская династия», как писал впоследствии. Попутно намеревался вручить Ли Хун-чжану свою «Программу четырех условий».

Из Кантона Вэнь выехал в Шанхай, где находился Лу Хао-дун. Тот был вхож в некоторые богатые китайские семьи. Лу познакомил Вэня с состоятельным дельцом Сун Яо-жу.

Из Шанхая Сунь Вэнь и Лу Хао-дун выехали в Тяньцзинь. Ли Хун-чжан, конечно, не принял Сунь Вэня. Это его не очень удивило. Вместе с Лу он объездил провинции Центрального Китая. Потом друзья расстались. Вэнь вернулся в Кантон[2].

…А над Китаем продолжал пылать огонь войны. После потопления китайских кораблей в корейских водах в июле японцы высадили в Корее свою 1-ю армию, двинулись на Север, разбили маньчжурские войска под Пхеньяном (15 сентября) и отбросили их к реке Ялу, по которой проходила тогда граница между Китаем и Кореей. Через два дня морские силы Японии нанесли поражение китайскому флоту в устье реки Ялу; через месяц 2-я японская армия высадилась в Южной Маньчжурии и осадила Люйшунькоу (Порт-Артур), а 1-я японская армия отбросила отступавшие в беспорядке маньчжурские войска за Ялу и также вступила в Маньчжурию.

Было чистейшим безумием, национальной изменой думать, будто можно спасти страну без уничтожения насквозь прогнившего цинского режима! Более чем когда-либо Сунь Вэнь был уверен в том, что проклятую династию необходимо уничтожить, свергнуть, что спасение Китая в революции.

Всю жизнь вспоминал потом Сунь Вэнь тяжелый, душный осенний день. Война в разгаре. И Кантон точно оцепенел в мареве. В комнате никого, кроме него. Мысль возбуждена. Сердце сжато острой болью. Входят его товарищи. Молча усаживаются. Тишина. Духота. Ни малейшего дуновения. Все подавлены. Вэнь говорит. Настала пора действия. То, о чем они так много беседовали, спорили, о чем грезили, чему отдавали все силы души, все мечты юности, теперь поставлено в порядок дня: борьба! С этого дня начинается иная жизнь, жизнь, полная трудов, опасностей, быть может смертельных; впереди жестокие испытания — возможны неудачи, поражения, тяжелые потери, гибель товарищей. Пришло время борьбы. До последнего вздоха. Кто слаб душой — пусть теперь же отойдет в сторону. Для победы революции нужна одержимость революционеров! Он произносит эти слова с жаром. Революция, говорит он, может потребовать от тех, кто становится под ее знамя, готовности пойти на крайние жертвы, если нужно — на смерть.

И еще говорит он своим друзьям: революция не обещает тем, кто себя посвятил ей, ничего — ни благ, ни выгод, ни наград. Высшая награда революционера — сознание исполненного долга. Слава принадлежит самой революции, только ей одной, слава эта неделима, никто не может взять ее себе, приписать подвиг революционной партии своему имени, стать над революцией. Выше революции нет ничего.

Революционер не принадлежит себе. Он принадлежит революции…

Будто освежающий ветер закружил по комнате. Все встают. Падает слово, которое у всех в душе: «Восстание, восстание!»

Пробудить страну к действию, победить вековую инерцию может только боевое революционное дело. Кто-то должен первым пролить свою кровь — святую кровь — за него. Первыми поднялись друзья Сунь Вэня. В этом их великая заслуга.

План они выработали такой. Сунь Вэнь отправится за границу, объедет колонии китайских эмигрантов, соберет среди них пожертвования на революционную борьбу. Быть может, удастся привлечь к ней тех, кто готов умножить ряды бойцов за возрождение страны. Так возникает идея организации Союза возрождения Китая.

Через несколько дней Сунь Вэнь уехал в Шанхай. Повидал Лу Хао-дуна. Обменялись мнениями. Лу решил вернуться в Кантон и вместе с другими боевиками вести там подготовку к восстанию. Из Шанхая Сунь Вэнь отправился на Гавайи. Там были знакомства и связи. Там легче всего начинать. Что он вез с собой? Смелое, яркое революционное слово. Вэнь был прирожденный агитатор, пропагандист, оратор.

Трудно было Вэню. Некоторые просто пугались самой мысли о насильственном свержении монархии, существующей в Китае более двух тысяч лет. Большинство не верило в способность революционеров одержать победу. И все-таки он смог привлечь к революции сердца слушателей. Жертвовали. Кто сколько мог. Всего Вэнь собрал 1 388 долларов. От активного участия пока воздержались. В организацию согласились вступить только двадцать человек.

24 ноября 1894 года собрались для того, чтобы положить первый камень в фундамент новой революционной организации — Союза возрождения Китая. Второй раз встретились 21 декабря 1894 года. Слушали, как Вэнь читал декларацию новой революционной организации. В маленькой комнате раздавались вещие слова. О родине. О народе.

Закрывая заседание, Вэнь сказал своим новым товарищам:

— Революции не делаются в интересах какой-либо личности. Что такое революция, если не решимость народа, долго страдавшего от нищеты, гнета и отчаяния, изменить положение в стране? Желания простых людей не всегда ясны им самим, но одно они знают: то, что они испытывают, невыносимо. В Китае и раньше были люди, которые видели бедствия народа, но они не знали, что делать. Были и готовые действовать. Старый мыслитель Янь Юань писал: «Что я хочу — это движение, действие, реальность»; другой — Ли Гун требовал знаний, основанных на опыте, и исследований в любой области. Передовые люди! Но и они не понимали, что действие — это организация. Ли Гун отвергал так называемую «науку», основанную на запутанных поучениях древних философов. Но что такое знания, основанные на опыте, — это ведь признание великого значения труда, созидательного, творческого труда народа. И мы, революционеры, требуем действия, движения, понимания положения и нужд народа, признания решающей роли его труда и борьбы. Народ будет с нами, когда увидит, когда убедится, что мы сражаемся за него…

Двадцать пар глаз восторженно смотрели на него. Это были простые люди: мелкие торговцы, ремесленники, крестьяне. Может быть, они не смогли бы выразить словами то, что чувствовали сердцем. Но они хотели внести и свой труд, свою решимость в преобразование старого и вечно молодого Китая, их любимой страны, Тянься — Поднебесной, Хуа — прекрасной, как цветок лотоса!