1. В покоях Летнего дворца

1. В покоях Летнего дворца

Разложившаяся маньчжурская верхушка продолжала вести прежний, давно заведенный образ жизни, стараясь не замечать, что страна, которую они держали в цепях, напрягает все силы, чтобы сбросить с себя ненавистное иго.

В 1903 году возвратился в Пекин бывший китайский посол во Франции принц Ю Гэн и расположился с семьей в своей пекинской резиденции. «Дом» Ю Гэна — настоящее феодальное поместье. На участке в десять акров, обнесенном высокой каменной оградой, среди зелени садов и цветников стоят шестнадцать одноэтажных каменных палат, соединенных сплошной застекленной верандой. Всего в этих палатах сто семьдесят пять комнат и зал, обставленных со всей возможной роскошью, конечно на маньчжурский вкус. Семью принца (далеко не самого высокого по рангу) обслуживали пятьдесят пять человек: управляющие, секретари, писцы, посыльные, кучера, повара и поварята, горничные, сторожа, носильщики паланкинов и т. д.

Столица страны Пекин включала Внешний (Китайский) город и Внутренний (Маньчжурский). В состав Внутреннего входил Императорский город, а тот, в свою очередь, включал Запретный город — императорские дворцы. Вокруг каждого города — своя крепостная стена. У каждых ворот — стража, вооруженная до зубов. Начальник каждых ворот — генерал маньчжурских знаменных войск. И внутри каждого города-крепости — стража. И тайные агенты по всем углам и закоулкам, в Китайском городе, особенно на базарах, в уличной толпе.

Страшно маньчжурам и китайским прислужникам, несмотря на стены и стражу.

И Цыси неспокойно в апартаментах Запретного города. С того времени, как на деньги, отпущенные на флот, построили вдовствующей императрице Летний дворец, она поселилась там со своей челядью, евнухами, приживалками, фрейлинами и статс-дамами, у которых одна забота — ублажать старуху.

Она питает большую слабость к театральным представлениям. Инсценировки древних легенд, нравоучительные и морализующие диалоги, приключения обитателей небес забавляют ее. Бывает, что тут же, в театральном павильоне, засыпает. И горе тому, кто нарушит сон «великой прародительницы»! Все присутствующие обязаны превратиться в мумии. Она спит!

Вот и сейчас она спит, хотя уже шесть часов утра — время, когда во дворце все должны быть на ногах. Сквозь опущенные желтые, расшитые драконами атласные занавеси проникают лучи неяркого на Севере зимнего солнца, и от его рассеянного света в спальне Цыси стоит золотистый сумрак. Императрица спит. Или притворяется. Глаза закрыты. Дыхание ровное.

У стены, напротив пышного ложа, сидит дежурная фрейлина. У самих дверей, на полу — евнух. Охрана. По ту сторону двери — еще два евнуха. Все бодрствуют, ждут, когда повелительница откроет глаза.

Почему-то по утрам, как-то призналась она своей очередной любимице, ей вспоминаются многие события прошедших лет. Была тогда молода и очень красива. Когда стала императрицей Западного дворца — второй супругой императора Ичжу — и принесла ему сына, долгожданного наследника, почувствовала себя прочно на ногах. До того никому не известная маньчжурская девица Иехонала, дочь обедневшего офицера знаменных войск, превратилась в важное лицо дворцовой иерархии. Она решила, что не упустит возможности стать над всей иерархией: правительницей.

Хилого мужа, Ичжу, разбитого параличом, было нетрудно спровадить, по крайней мере ускорить переселение в лучший мир. Назначенных им регентов ей удалось устранить — их казнили, обвинив в «заговоре» против «воли усопшего монарха». Ее собственный сын Цзайшунь, занявший в шестилетнем возрасте «Трон дракона», пытался, когда вырос, взять бразды правления в свои руки и отстранить жадную до власти мамашу, но не рассчитал: его также отправили на тот свет, к папаше. И снова Иехонала была полноправной госпожой в Небесной империи. Мешала ей первая супруга покойного Ичжу — велела отравить ее. Мешал ей Цзайтянь, посмевший покуситься на ее «права», — его фактически свергли. Самую молодую его жену, заступившуюся за мужа, заточили на том же острове посреди императорского дворцового озера в Пекине, что и самого императора, а затем бросили в глубокий колодец.

Конечно, в покоях Летнего дворца не смеют вспоминать о кровавых событиях, заполнявших жизнь вдовствующей императрицы, более полувека правившей Китаем. Маньчжурская феодальная знать и китайская феодальная верхушка поддерживали Цыси. Такая правительница вполне устраивала господствующие классы тогдашнего китайского общества.

В начале XX века «Божественной» было уже под семьдесят. Но характер ее не изменился. Как и в молодости, она была крайне ленива. На заседаниях Государственного совета скучала, зевала, нетерпеливо выслушивала министров и отсылала прочь. Могла часами перебирать драгоценности, накопленные за многие десятилетия и занявшие целый апартамент во дворце. Там находилось свыше пяти тысяч шкатулок с дорогими безделушками. Гардероб непрерывно пополнялся новыми нарядами: из шелка, парчи, из тканей, шитых золотом, жемчугом. Ее очень мало занимало, что происходит за воротами ее дворца, кроме, разумеется, случаев, когда где-либо в империи обнаруживалась «крамола». Тогда она преображалась и успокаивалась только после того, как докладывали, что «преступник понес наказание», что означало: обезглавлен или четвертован. День казни кого-либо из ее врагов был счастливым днем ее жизни.

Но и это не приносило покоя. Цыси как-то сказала любимой молодой фрейлине:

— Все вызывает во мне разочарование. Все получается не так, как я хотела бы.

Жаловалась на министров: нет от них никакого толку. И тут же:

— Одна ничего не могу решить.

Настроение менялось поминутно. То скажет, что не надо нарушать старины. То пожалуется, что сознает необходимость реформ, но не знает, с чего начать.

Вся маньчжурская бюрократия брала пример с Пекина. Каждый наместник, каждый губернатор, каждый чин, каким бы ничтожным ни был, вместе олицетворяли систему, тяжко придавившую страну. В императорском Китае числилось девять наместничеств. Каждое из них — самостоятельная сатрапия. Вывозить товары из одной в другую запрещено; на границах — заставы: плати лицзинь, налог, пошлину. Если в одной сатрапии голод, мор, наводнение, землетрясение, это не касалось остальных. Как сказал старшина деревни Цуйхэн, когда французские агрессоры напали на Фучжоу: «Воюет наместник провинций Фуцзянь и Чжэцзян, нас это не касается!» Страна фактически распалась на девять частей, а каждая, в свою очередь, делилась на полуавтономные провинции.

Дорог нет. Сообщение между Севером и Югом поддерживается по старинному, пришедшему в негодность Императорскому каналу, построенному за много столетий до прихода маньчжуров. Имеются еще тропы и тачечные колеи. И все. Ни шоссе, ни железных дорог, которые только кое-где строятся иностранцами.

Грузы перевозят на ручных тачках и тележках. Или совсем просто: их переносят на своих спинах кули. На тысячи километров, даже в далекий Тибет, по кручам гор, высочайших на земле, по козьим тропам тащатся человеческие караваны с солью и чаем. Годы уходят на то, чтобы доставить нужный груз.

Экономически страна разобщена. Местные рынки объединяют уезд, округ. Выше, в столицу провинции, уже не добраться. Невыгодно. Налоги и поборы лишают крестьянина и купца дохода. Общегосударственного рынка фактически нет. Рис, привозимый из южных провинций на Север, не товар, а дань, феодальная рента натурой. Китай и в двадцатом веке стоит одной ногой в средневековье.

А вокруг хищные и жадные искатели наживы. Что им до китайского народа! Их вторжение в страну, приведшее к ликвидации таможенных преград и к массовому ввозу фабричных изделий, вконец разрушило китайскую кустарную промышленность. Постройка в Китае иностранных фабрик и заводов, закладка иностранными фирмами шахт и рудников, развертывание сети торговых предприятий для сбыта товаров и выкачки сырья означают широкое наступление иностранного капитала на китайский внутренний рынок. Тут-то и рождается новый социальный тип — компрадор, финансист-посредник, первая разновидность китайской торгово-финансовой буржуазии, зависящей от иностранного капитала и преданная ему душой и телом. Китай становится полуколонией иностранного капитала. Компрадор — один из рычагов полуколониального порабощения страны.

Иностранному капиталу нет дела до традиций китайской старины, он отбрасывает их, если они ему мешают. Ему нужен рынок всего Китая, он его и создает. Ему нет дела до обветшалой иерархии управления и административного деления. Если они ему нужны — сохраняет, если нет — ломает и крушит все вокруг, прокладывает дороги, чтобы открыть себе доступ туда, где можно взять наибольшую прибыль. Западный делец быстро превосходит маньчжурских сановников в любом виде ограбления страны. Насильно, жестокими мерами принуждения, кровавыми войнами, избиениями сотен тысяч китайцев иностранный капитал втягивает, прямо-таки вбивает империю богдыханов в мировые экономические связи, в мировой рынок.

Китай уже полуколония империализма. А впереди грозная опасность полной потери независимости. Настолько уже иностранные державы пренебрегают пекинским двором, что ведут друг против друга войну на китайской территории и даже не считают нужным поинтересоваться: а каково по этому поводу мнение китайского правительства?

Так мстит за себя отсталость: экономическая, политическая, военная.

Цыси и ее окружение просто не в состоянии постигнуть, что все это значит и что таится в происходящих событиях. Они сами функция отсталости. По старинке твердят: «Заморские дьяволы…» И все.

Китаю грозит гибель. Драконы не спасут. Драконы мертвы.

Иехонале все равно. Ей остается недолго жить. О чем печалиться?

Она как Людовик XV: «После нас — хоть потоп!»