БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

1.

Новый, 1944 год…

Мы его встретили дома. То есть в части, куда нас отправили из разведшколы и куда мы прибыли 26 декабря. Это была действующая часть, покидали мы ее тогда, когда уходили на задание. Но с задания — опять сюда.

Стол — как в довоенное время. Готовили сами, пекли, жарили, варили, солили. У своих хозяек — мы жили в селе — одолжили посуду, вилки. Даже вино было — старшина принес. А мужчин не было, если не считать вестового нашего командира, раскудрявого и развеселого баяниста Ванюши. Под Ванюшин баян мы и танцевали, и пели, и грустили. Каждой было о ком вспомнить в новогоднюю ночь. Я вспоминала Танюшу, Нату, Платончика — как они без меня? Вспоминала Сережку — может быть, домой уже письмо от него пришло? Может быть, мама ждет мой новый адрес, чтобы переслать его?

Таня Захарова вдруг прислонилась к моему плечу щекой, всхлипнула, смахнула пальцем слезу.

— Папу жалко… Он нам на Новый год бо-о-льшущий пирог пек.

С Таней я подружилась в дороге. В школе ее мало знала, она из другой роты. Даже не знала, как ее фамилия. Только удивлялась — такая красивая девушка, похожая на цыганку, глаза чуть не на все лицо — жгучие, черные, блестящие. Кожа на лице смуглая и нежная. А в дороге мы с ней подружились, и она все рассказала. Она действительно цыганка. Отец у нее был шеф-поваром в «Метрополе», два брата — артисты балета. Сама Таня, как и я, не кончила школы.

Отец Тани погиб в ополчении под Москвой в 1942 году. Таня тяжело переживала утрату.

— Ты отомстишь за него, Танечка, — сказала я и обняла Таню за плечи. — Мы все отомстим за него. Только бы скорее на задание.

За музыкой мы не слышали, как подошел майор Киселев.

— Вы что носы повесили?

Он смотрел на нас сверху вниз прищуренными глазами. Он вовсе не щурился, просто у него были такие веки — большие, тяжелые, а взгляд, как у Сережки, со смешинкой. Поэтому, казалось, что майор все время щурится. Мы ему в первый же день прилепили кличку — Прищуренный, и уже только так называли между собой.

— Скоро на задание, товарищ майор? — спросила Таня.

Майор улыбнулся:

— Не совсем скоро, девушки. Не торопитесь поперед батьки в пекло.

Кажется, Катя Кулакова спросила:

— А что мы будем делать?

Прищуренные глаза майора смеялись.

— Что будете делать? — переспросил он. — Выйдете замуж и…

— Замуж! — ахнула Маринка. — Почему замуж?

Майор откровенно смеялся.

— Чтобы не засиделись в невестах. Состаритесь, кто вас возьмет?

Девушки рассмеялись — нам до старости еще лет сто прожить надо. Только Лена Денисенко осталась серьезной — видимо, за шуткой она чувствовала правду. А румяная Лена Сорокина спросила:

— И нашу Маленькую выдадим?

— Маленькой — самого большого жениха найдем, — пошутил майор. — Весь фронт перевернем — найдем.

Мы опять хохотали. Больше всех — веселый Ванюша-баянист. Он стал уговаривать майора, чтобы и ему невесту оставили. Неизвестно, когда война кончится, и он, Ванюша, тоже может состариться.

Шутка, как всякая шутка, забылась. Тем более, что уже на следующий день майор Киселев вызывал нас к себе, по одной, долго беседовал. Обо всем расспрашивал — о настроении, о родных, о близких. Предупреждал о том, как тяжела жизнь разведчика, и что мы можем в любой момент отказаться, если почувствуем неуверенность в себе. Никто не отказался — даже Маринка, вечно неуверенная в себе.

С этого дня в документации штаба исчезли наши фамилии. Взамен остались номера и клички. Я числилась сотрудником секретной службы под номером тридцать один, по кличке — Маленькая. Мы понимали — начинается главное, ради чего мы здесь. Вечером я, Таня и Маринка — мы жили в одной избе — спорили, строили предположения, как нас будут забрасывать в тыл.

Но тыл оказался далеко. Утром вошел к нам Прищуренный и с порога приказал:

— Собирайся, Таня, замуж пойдешь.

Она ничего не спросила, молча стала собираться. Майор разрешил проводить лишь со двора — место пребывания Тани отныне секрет, мы не должны ни искать ее, ни выспрашивать. Таня крепко обняла меня на прощание, мы расцеловались.

Трудно мне расставаться с Таней.

Мы стояли с Маринкой у ворот и думали — кто теперь на очереди.

— Ну, невесты, кто на очереди? — услышали мы с Маринкой веселый голос майора два дня спустя. — Здравствуйте!.. Кому замуж не терпится? Признавайтесь.

Прищуренные голубые глаза, смеясь, скользили с Маринки на меня, с меня на Маринку. А мы обе молчали, не понимая, шутит майор или серьезно говорит.

— Давай, Оля, ты собирайся. Жених тебя высмотрел…

Я как-то смешно разволновалась — каков он, мой жених? Ясно, что жених — это напарник, вероятно, нас вдвоем забросят в тыл. У ворот стояла машина — время было позднее, в темноте я силилась разобрать, кто в машине, но увидела лишь шофера. «Жених» появился минут десять спустя, из дома, у которого мы затормозили. Высокий мужчина с чемоданчиком в руке. Он сел рядом с шофером, и мы поехали дальше.

Вскоре мы опять остановились. Майор велел выходить с вещами. В домике светилось окошко. У калитки майор сказал кому-то: «Добрый вечер!» — и я разглядела темную женскую фигуру. Мы вошли в дом и оказались в светлой чистой комнатке.

— Раздевайся, Оля, — сказал Прищуренный, — у двери вешалка. Не стесняйся. Знакомься со своим «мужем».

В глазах майора прыгали озорные огоньки. Я медленно повела взгляд от майора. Чтобы взглянуть на напарника, пришлось закинуть голову: так он был высок. Кажется, Прищуренный выполнил свое обещание и выбрал мне самого высокого «мужа». Первое впечатление приятное: светло-каштановые вьющиеся волосы, очень яркие, но слишком глубоко посаженные, голубые глаза, прямой крупный нос, тонковатые, но красивого рисунка губы. Лет ему, на мой взгляд, не больше двадцати пяти.

Он протянул мне руку и назвался:

— Василий, — и чуть улыбнулся. — А ты — Оля. Я тебя уже знаю.

Я тоже улыбнулась с облегчением. Посмотрела в глаза майора, и он понимающе мигнул. Потом сказал:

— Ну, отдыхай пока. Знакомься с хозяйкой. Василий будет жить в соседнем доме, но вместе бывать необходимо все время. Чтобы привыкнуть. Об остальном поговорим завтра. Пошли, Василий.

И они ушли. Кто-то тихо постучался. Вошла пожилая женщина, кажется, та самая, что встретила нас у калитки. У нее были поразительно черные, по-молодому живые глаза. Марфа Даниловна — хозяйка дома — сказала, что мне у нее будет спокойно, живут они с мужем вдвоем, сын на фронте.