4.
4.
Кончились занятия. Ушел Прищуренный, за ним ушел Василий — до обеда осталось полчаса. Я накинула пальто, потянулась за пуховым платком и замерла с ним в руках.
— Таня?.. Маринка?.. Ой, девочки!
Они смеялись. Я обнимала их, встряхивала, опять обнимала и все твердила:
— Вот здорово, девочки! Вот молодцы, девочки! — кружила их по комнате. — Я так хотела вас найти! Как вы меня разыскали?
Огромные цыганские Танины глаза сияли. Она говорила:
— Мы же разведчики. Мы выследили Прищуренного. Понимаешь, он ходит еще в один дом, и мы с Маринкой не знали — в каком ты. А вчера Маринкина хозяйка говорит: «В том конце села, у тетки Марфы, девушка маленькая поселилась, и тоже в гражданском ходит». Мы с Маринкой спрятались в вашем дворе, еле дождались…
Маринка перебила:
— Смешная ты, Оля, в гражданском. Маленькая…
Это правда, в военной форме я солидней выглядела, а как переоделась, самой на себя стало противно смотреть — девчонка. Таня увидела, что я огорчилась, стала рассказывать, как они с Маринкой отыскали друг друга, как встречаются.
— А не боитесь Прищуренного?
Маринка лукаво рассмеялась:
— Что ты, у нас отличный наблюдательный пункт!.. На Таниной квартире. Танин дом на краю села, у дороги в штаб, из окна видно все. Когда майор выезжает на дорогу к моему дому, я бегу домой — огородами. Совсем близко. И встречаю его.
— Ой, девочки, как хорошо! — повторила я. И вдруг спросила:
— А тебя, Маринка, «женили»?
Маринка пропела:
Некрасивая я, бедна.
Плохо я одета.
Никто замуж не берет
Девушку за это.
Но получилось не очень весело, и Маринка сказала:
— Не надеются на меня, наверное.
Таня горячо возразила:
— И чего ты, Маринка, на себя наговариваешь? Мнительная ты!
Я подумала, что я тоже, наверное, мнительная — придумала про Василия и нервничаю. А вот сейчас, когда девочки рядом, я спокойна. Хорошо, что нашлись девочки.
Мы теперь встречались каждый день. Конечно, потихоньку от Прищуренного. Уходили на пустынные кочагуры — там пели, дурачились. Мы все-таки были совсем девчонки, болтали обо всем на свете, кроме главного — о задании. Тут мы не отступали от железного закона разведчика — о задании никому ни слова, ни другу, близкому, ни отцу родному. Я только спросила Таню о ее руководителе группы.
— Максим?.. — спросила Таня и убежденно сказала: — По-моему, настоящий человек. А твой Василий?
Я не успела ответить. Маринка, шедшая впереди, вдруг закричала:
— Девочки! Девочки! Скорей!..
Мы кинулись со всех ног. Маринка стояла у просевшего холмика, ничем не похожего на холмики кочагур. Маринка нервно зашептала:
— Здесь что-то зарыто, девочки! Может, клад?.. Конечно, немцы удирали, зарыли. Ценности. Или секретные документы. А, девочки?
Мы с Таней знали, что Маринка неудержимая фантазерка. Но поддались: действительно, вдали от села, в пустынных кочагурах что-то зарывали. Неспроста зарывали. От волнения у меня дыхание остановилось. Таня осипшим голосом сказала:
— Побежали ко мне за лопатами. У хозяйки в сарае есть.
Через пять минут мы рыли — молча, сосредоточенно. Взмокли лица. Земля-то жесткая, промерзшая. От волнения не чувствовали ни волдырей на ладонях, ни усталости. Без отдыха копали, откалывали мерзлые куски земли. Не помню, сколько мы так копали, докопались до лошадиного копыта.
С минуту немо смотрели на него, тяжело дыша, не отирая струившийся по лицу пот. Меня медленно разбирала злость — даже не знаю на кого: на Маринку, на себя, на всех нас. Я вздрогнула от Таниного хохота. Она еле держалась на ногах от смеха. Она смеялась не столько над нашей находкой, сколько над моей злостью и Маринкиной растерянностью.
Неудачи преследовали нас в тот день.
Маринка ушла к себе — приближалось ее время работы с узлом связи. Я пошла к Тане. Почистились у нее, умылись, причесались. Таня поставила на стол тарелку с мандаринами, высыпала в блюдце сахар, приготовила стаканы — хозяйка обещала нам чай через десять минут. Я чистила мандарин и поглядывала в окно — на штабную дорогу, как вдруг услышала за дверью знакомые шаги.
— Таня…
— Лезь под кровать, Оленька!
Я послушно нырнула за кружевной подзор кровати.
Вошел Прищуренный. Неторопливо снял шинель, шапку. Прошел к столу, за которым сидела онемевшая Таня. Сел на скамью, на мое место с недочищенным мандарином.
— Как, Таня, дела идут?
— Ничего… идут, — еле просипела Таня. — Хорошо идут, товарищ майор. Очень…
— Угощать будешь?
Голос у Прищуренного ровный, доброжелательный. Я даже представила его глаза в тяжелых веках — синие, веселые, ничего не упускающие из поля зрения, и сильно пожалела Таню. Мне бы тоже было нелегко.
— Вот… мандарины… — сказала Таня.
— Какая ты рассеянная, Таня, — легко упрекнул ее Прищуренный. — Смотри, один мандарин лежит недочищенный, а ты другой чистишь. И зачем-то два стакана на столе — может, меня ждала в гости? Увидела в окно, что я иду, и поставила, да?
— Да…
— Но ведь я не шел мимо этого окна, Таня, я шел мимо вон того.
— Я… не понимаю, товарищ майор.
— Не умеешь маскироваться, Таня, — так же дружелюбно сказал майор и встал. — Пусть вылезет твоя Оля.
Он надел шинель, шапку.
— Ладно, черти, встречайтесь. Но аккуратнее, чтобы в штабе не заметили, иначе головы оторвут и вам и мне.
Сапоги Прищуренного загрохотали к выходу.
— А наблюдательных пункта нужно иметь здесь два, поняла, Таня?
Я из-под кровати крикнула:
— Спасибо, товарищ майор!