6.
6.
Вошел майор Воронов, пожал мне руку.
— Следом идет твой напарник.
Я вспыхнула от волнения.
— Скажите, наконец, товарищ майор, кто он?
Майор Воронов спокойно — он всегда спокоен — возразил:
— Сейчас увидишь, познакомишься… Да не волнуйся так, твой напарник — настоящий человек. Помнишь, все кругом говорили о радистке Клаве, этой девчурке?
Я помнила. Радистка Клава — пятнадцатилетняя девчонка — вылетела на задание с напарником. В воздухе их парашюты разнесло так далеко, что старший искал Клаву двое суток. Клава по легенде была его дочерью. А он холостяк, и привязался к ней, как к дочери. На исходе вторых суток старший пошел в село поискать ее. И не дошел. За околицей он увидел двух полицаев, тащивших упирающуюся девчонку. Подробностей никто не знал, знали только, что полицаи пропали, а напарник с радисткой пришли в село одни.
Рассказывая об этом, девчонки вздыхали — каждой хотелось иметь надежного напарника.
Я сказала:
— Конечно, знаю про Клаву. И что?
— А то, — хитро посмотрел карим глазом майор, он всегда так смотрит. — А то, что старший вашей группы — Клавин напарник…
Майор не успел договорить, я не успела удивиться — в дверь чуть слышно постучали.
— Входи, Федор, входи!
Вошел.
— Здравствуйте, капитан Сараев!
— Здравствуйте, старшина Казакова!
— Вот как официально, — отозвался майор Воронов. — А между тем вы брат и сестра.
Я с облегчением вздохнула: и потому, что мой руководитель такой опытный разведчик и мужественный человек, и потому, что мы только брат и сестра.
Майор тут же познакомил нас с легендой. Она оказалась предельно простой. Мы — брат и сестра. Наши родители — пособники немцев, отец ходил в старостах в селе под Харьковом. Накануне прихода русских Федор и Женя (так звали теперь меня) уехали с немцами. Федор работал возничим, а Женя на кухне. Но воинская часть, к которой мы пристали, направлена на фронт, и мы сами по себе поехали дальше в тыл.
Легенда простая, но разработка сложна. Опять зубрила я улицы и переулки, площади, парки и кинотеатры, фамилии стахановцев и знаменитых артистов. Харьков — это посложнее Полтавы. И снова занятия по спецделу, по парашютному делу, по радиотехнике. Меня даже обучали образу мыслей девушки-мещаночки — колечки-медальончики, альбомы с дикими стишками, трогательные фотографии с надписями, вроде: «Люби меня, как я тебя, и будем мы на век друзья». При этом я не совсем дура — десятилетку кончила в Харькове.
Больше всего нам с Федором нравились занятия под открытым небом. Небо было, как синька. Солнце яркое, зелень веселая. Была у нас облюбована лужайка, где мы стреляли, бросали гранаты, развертывали связь. Я стреляла из револьвера хорошо, но тщеславие требовало — лучше надо, хотелось Федора обогнать.
Он все делал отлично. Его небольшие, даже с виду не барские, руки не знали покоя. Они все время что-нибудь мастерили, если даже выпадал час отдыха. Причем делал он все спокойно, неторопливо, будто между прочим.
Однажды майор Воронов спросил:
— Ну что, Оля, освоилась ты с Федором Сараевым?
— Да, — сказала я уверенно. Но тут же не очень уверенно добавила: — Почти… Товарищ майор, почему он такой — мрачный, что ли?
Голоса Федора Сараева, если его не спросить о чем-то, можно не услышать по целым дням.
— Такой уж характер, Оля. Да и горя хлебнул. Родителей у него расстреляли, а сестру — на глазах растерзали. Совсем девчонка еще была. Он видел, но ничего поделать не мог, нельзя было обнаружить себя. Привыкай к нему, человек редкой доброты.
И все-таки молчаливость Федора наводила на меня тревожные мысли. Кто знает, что он думает про себя. Иногда бранила себя — не все же, как Василий.
Пятнадцатого мая мой день рождения.
Не просто рождения — совершеннолетия.
Вошел Федор, сказал:
— Поздравляю, старушка! — и протянул из-за спины букет полевых цветов.
Я была поражена: Федор и цветы! И не забыл про мой день рождения. А чего только я про него не думала. Так на душе стало светло — это же счастье, что я иду с Федором в тыл.
И, чтобы как-то вознаградить его за свою настороженность, доверилась.
— Как ты думаешь, Федор, если мы хорошо выполним задание, меня примут в партию?
Федор посмотрел на меня задумчивыми серыми глазами.
— Ты уже написала заявление?
— Да…
— Покажи, если хочешь.
Я протянула листок и из-под руки Федора стала читать, будто не сама писала:
«…прошу принять кандидатом в члены ВКП(б), а в случае моей гибели — считать коммунистом».
Мысль о вступлении в партию пришла давно. Я не раз думала о том, как высоко и почетно быть коммунистом. Ведь только тот может стать им, кто не только любит свою Родину, но и сделал для нее что-то, отдал часть своей жизни за ее расцвет, ее честь и свободу.
Мне хотелось быть рядом с людьми предельно чистыми, честными, связанными одним стремлением. Знала я, как многие из тех, кто шел на верную смерть, просили, как о самом заветном — принять их в партию посмертно. Я вспоминала свою, совсем еще не длинную жизнь. Достойна ли я, пусть решат те, кто оценит мою работу на задании — больше ведь я ничего не успела сделать. И если этого еще будет мало, я буду стараться сделать все, чтобы сочли достойной Впереди еще много трудного… да я и не ищу легкой дорожки.
Вспомнилось, как вступала в комсомол. Я до сих пор краснею, когда вспоминаю, как долго не могла ответить на вопрос: кого зовут всесоюзным старостой. Как можно было забыть о Калинине?! А ощущение шероховатой обложки серенькой книжечки, лежавшей в моей руке?
— Если хочешь, — сказал Федор, — я дам тебе рекомендацию. Кто еще даст? Комсомол и…
— Прищуренный… То есть подполковник Киселев. — Я восхищенно смотрела на Федора. — Федор, но ты меня еще не знаешь…
— Знаю, Оля. Потому и просил тебя в радисты.
Вот как, Федор сам просил меня! Плохой же я буду коммунист, если не научусь разбираться в людях.
Скоро пришел майор Воронов.
— Поздравляю, Оля!
Майор поцеловал меня в лоб и протянул плитку шоколада.
— Живи столько, сколько тебе захочется.
— Ой, товарищ майор, мне хочется жить долго-долго!
Майор Воронов скупо улыбнулся, кивнул в знак согласия и добавил:
— Завтра в ночь вылетаете.
Именинный обед, который приготовил Максим, был и прощальным.
Потом весь вечер мы собирались. Тщательно готовили снаряжение и не менее тщательно вещи, которые надлежало взять с собой, в том числе кучу дурацких альбомов: два или три — мои фотографии рядом с никогда не виденными «друзьями»-немцами, столько же со стихами, сочиненный мной дневник, безделушки — вроде слоников и копилочек. Тяжесть страшная. А нужно.
В день вылета я встала рано: не спалось. Одела все, в чем вылетать на задание, подошла к зеркалу. Передо мной в синем в горошек платье стояла маленькая, тоненькая девушка. Густые длинные волосы падают на плечи, серые, с косым разрезом глаза в мохнатых ресницах… «Это уже не Оля, это — Женя, — подумала я, — завтра Оля перестанет существовать».
На аэродром прилетели в середине дня, и нас провели в землянку. Когда мы шли мимо стоянок самолетов, из-за плоскостей машин поглядывали на нас техники и мотористы. Они знали, что за люди прилетели на маленьком ПО-2. Не первый раз появляются вот такие, в гражданской одежде, а потом ночью спецрейсом самолет уходит с ними за линию фронта.
В землянку вошел летчик, поздоровался. Сообщил, что полетит с нами он, самолет — Р-5. Мы обрадовались: маленький «кукурузник» идет почти бесшумно, можно прыгать метров с пятисот, точность приземления почти обеспечена. День тянулся долго. Мы уже успели подружиться с летчиком, его звали Сашей, и он принес мне плитку трофейного шоколада и пачку леденцов.
— Приземлишься, будешь где-нибудь лежать, дожидаться рассвета, вот и займешься.
К вечеру почему-то стало очень грустно. Где-то сейчас моя мамочка? Я села писать письмо:
«Милая, родная моя мамочка! Вот и снова я перед вылетом «туда». Как хотелось бы сейчас увидеть тебя, моя «ма». Ты жди меня, очень сильно жди — это, говорят, помогает тем, кто хочет вернуться. Мне так хочется вернуться. Немножко тревожно. Но я не боюсь, нет. Ведь я уже много пережила. Передай папе, что бы со мной ни случилось, я останусь честной перед Родиной, и все, что в моих силах, сделаю для нее. Мамочка, моя родная! Неужели твои руки больше не обнимут меня?.. Пора. Ждите меня! И Сереже, если не вернусь, передайте, что до самой последней минуты вспоминала его. Но я обязательно вернусь. «Вредная» не может не вернуться».
Пришел майор Воронов.
— Федор, Оля, забирайте снаряжение, пойдем к летному полю, там будем ждать.
Сели под кустиками. Темно. Только кое-где звездочки. Вот те две — наши с Сережкой.
— Товарищ майор, что это за две звезды над горизонтом?
— Это, кажется, Сатурн и Юпитер. А что?
— Да так. Нравятся они мне.