Глава одиннадцатая. ТЮРЕМНАЯ КНИЖЕЧКА

Глава одиннадцатая.

ТЮРЕМНАЯ КНИЖЕЧКА

Пыльная дешевая карета катила по тряской дороге, приближаясь к Веймару. Фридеман продолжал восхищенно вспоминать замок курфюрста и добрых красивых дам, окружавших мальчика вниманием. Отец насупленно молчал, глядя в окно. Поездка получилась убыточная. Заработанной честью детей не накормишь. Правда, у него была надежда поправить свои дела. Этой осенью во многих княжествах планировались торжества, связанные с двухсотлетним юбилеем Реформации. Если герцог Веймарский пока не отпускает в Кетен, может быть, ему понадобится праздничная кантата?

Но надежды не оправдались. Никакого заказа не последовало. Тогда Бах снова подал прошение об увольнении. Герцог опять проигнорировал. Да еще не ответил на приветствие, встретив Иоганна Себастьяна в коридоре, как будто прошел мимо пустого места.

А ведь поначалу Вильгельм Эрнст казался композитору таким близким по духу! Верующий богобоязненный человек, ортодоксальный лютеранин, собственно, он и остался таким. Просто принадлежал к высшему сословию, для которого интересы простолюдина имели мало ценности. А Бах при всей своей скромности нес в себе менталитет Нового времени, в котором музыканту требовалось больше прав, личного пространства, чувства собственного достоинства, чем средневековому менестрелю.

В конце концов, кто такой этот герцог, чтобы указывать кому бы то ни было, с кем ему общаться?

Крайне раздосадованный Иоганн Себастьян попросил личной аудиенции. Он хотел высказать работодателю накопившееся недовольство, да только немного позабыл, с кем имеет дело. Вельможа совершенно не собирался выслушивать гневные речи. Баху указали на недобросовестное отношение к службе. Посчитали все его предыдущие отлучки (а ведь когда-то герцог так радовался концертным поездкам своего гофорганиста). Особо тяжким преступлением оказалось его последнее выступление перед дрезденским курфюрстом.

Конечно, скорее всего, герцога привела в ярость не очередная отлучка подчиненного, а его неслыханная дерзость, позволившая подписать договор с князем Леопольдом, не уволившись из веймарского двора. Видимо, «просвещенность» не мешала герцогу считать людей, служащих в его замке, почти своей собственностью. Но Бах вовсе не чувствовал себя виноватым. Он ведь неоднократно просил об увольнении. Да и поведение герцога в последнее время не говорило об особом расположении к своему придворному музыканту.

Навряд ли возмущенный композитор смолчал. При его характере это представляется невозможным. Диалог с работодателем остался в стенах веймарского замка, но итог его известен. За «проявленную строптивость» гофорганиста и вице-капельмейстера приговорили к тюремному заключению.

Надо заметить, герцогский приказ привел всех в крайнее недоумение. Вплоть до того, что полицейские чины в течение трех дней никак не могли решиться арестовать «преступника».

Но все же им пришлось взять себя в руки и запереть обвиняемого в одной из комнат судебного помещения. Оно как раз примыкало к дому, где жила семья Бах. Почти целый месяц, с 6 ноября по 2 декабря 1717 года, композитор провел в этом помещении.

Мария Барбара приносила еду и уносила грязные тарелки, благо ходить было совсем недалеко. На другой же день муж попросил ее принести также очиненные перья и нотную бумагу.

Почти двести лет просуществовала легенда о знаменитой «Органной книжечке», якобы написанной в тюрьме. Именно к этому сборнику относится знаменитая фа-минорная прелюдия, использованная Андреем Тарковским в «Солярисе».

Как красиво и значительно выглядит трагическая фигура узника, чьи страдания выплескиваются во вселенскую скорбь бессмертных шедевров! Отрезанный от мира, он начинает творить так, как никогда прежде…

Ну почему бы Баху действительно не осениться мрачным вдохновением и не создать в тюрьме что-нибудь кардинально новое и великое? Но нет, он не оставляет никакого шанса на романтизирование своей персоны. Со своей бюргерской практичностью он пользуется внезапно подвернувшимся досугом и приводит в порядок часть своего огромного музыкального хозяйства, небольшую, но очень важную часть, до которой раньше никак не доходили руки.

«Во славу Божью, ближнему на поученье». Такое изречение предваряет сборник, ставший хитом современного органного репертуара. Также Бах пишет к нему что-то вроде аннотации: «Органная книжечка, в которой начинающему органисту предлагается руководство для разнообразного проведения хорала, а также для совершенствования в пользовании педалью, причем всюду, где в этих хоралах встречается педаль, исполнение ее обязательно».

Структура «Органной книжечки» проста и логична. Это — музыкальный календарь церковных праздников, состоящий из пьес на темы известных хоралов. На каждый важный период — например, Рождество или Великий пост — выбрано несколько тем, из которых выстраиваются маленькие сюжеты.

Выстроены эти миниатюры крайне интересно. Бах берет мелодии из церковного песенника и приводит их целиком, без каких-либо изменений и переосмыслений. Где же, спрашивается, здесь композиторская работа? Она — в аккомпанементе, который превращает бесхитростные песнопения, предназначенные для массового пения общины, в вершины музыкальной мысли. Мелодия порой становится неузнаваемой, растворяясь в «дописанном» материале.

Именно этот свободно сочиненный, поэтически трактующий текст, голос, является изобретением Баха и новым словом в развитии хоральной прелюдии. В остальном же прелюдии из «Органной книжечки» продолжают традицию, заложенную предтечей и кумиром Баха — Букстехуде.

Свою новаторскую идею Бах воплотил предельно просто. Его хоральные прелюдии сравнивают с живописью А. Дюрера. Одной только характерной линией контрапунктирующего голоса композитор выражает весь текст, содержание которого обозначено в названии пьесы.

«Органная книжечка» имеет значение не только в истории развития хоральной прелюдии, но является одним из величайших достижений музыки вообще. Никто, кроме Баха, не смог так точно передать содержание текста в «чистой музыке», да еще столь простыми средствами. В этом творении заключена квинтэссенция музыки великого композитора. Поэтому «Органную книжечку» считают своеобразным словарем баховского музыкального языка, помогающим понять более крупные сочинения.

Аккомпанирующая линия (иногда их две или больше) переводит смысл хорального текста на язык музыки. Мы помним, какой развитый словарь имела музыкальная риторика эпохи барокко. В итоге мелодия церковной песни, иногда не самая шедевральная, вплетается в ткань, созданную из осмысления песенного текста. А смысл этот всегда возвышенный, ведь он идет из Священного Писания.

Таким образом, красота снова оказывается не «прихотью полубога», а все тем же «хищным глазомером столяра», как это всегда бывает у Баха. Никакого вдохновения с расширением сознания, никаких запредельных чувств.

Вот он сидит в герцогской тюрьме, методично и невозмутимо доделывая свои шедевры, начатые гораздо раньше, может быть, еще в Мюльхаузене, в обычных будничных условиях. Да и тюрьма так себе — обычная комната, да еще по соседству с домом. Никакого мрачного подземелья, кишащего крысами, пожирающими надежду узника вместе с ним самим.

Замечательный русский философ А. Пятигорский утверждал, что размер и стиль бедствий, случающихся с людьми, есть отражение их внутреннего мира.

* * *

Бах так и не закончил «Органную книжечку» ни в тюрьме, ни позже. Из задуманных 164 хоральных обработок появились на свет только 45.

По версии некоторых исследователей, композитор столкнулся с непередаваемыми текстами, точнее, при попытке их точного «пересказа» звуками страдало музыкальное совершенство, либо текст передавался лишь приблизительно. А вне точности совершенства Бах не мыслил музыкального творчества.

Швейцер высказывает интересную мысль о недопустимости наивности в музыке по сравнению с живописью. Наивная живопись изображает окружающий мир как бы глазами ребенка. Такой подход имеет право на существование. Музыка же исходит из невидимого идеального мира, «воплотить который сможет лишь тот, кто сумеет воспринять и передать его в совершенстве».

…К концу ноября герцог вспомнил о своем статусе «просвещенного правителя». 2 декабря 1717 года Баха освободили, и он получил долгожданное увольнение. В том же декабре семья композитора оставила Веймар — город надежд и разочарований — и отбыла в Кетен. Там композитору было суждено прожить самое счастливое время своей жизни и там же — испытать глубочайшее горе.