Пирровы победы-2

Пирровы победы-2

Наверное, где-то я смещаю порядок событий, но это, собственно, не столь и важно. Они развертывались на очень коротком отрезке времени, примерно, с весны 1966 года, когда мы начали активно работать с Лисичкиным и Черниченко, вместе с группой экономистов, и до 1968 года, когда в связи с событиями в Чехословакии был напрочь прерван процесс развития той экономической реформы. Еще год- другой мы пытались что-то делать, на что-то надеялись, однако нажим на нас непрерывно возрастал.

Оговорюсь сразу: нам с Лисичкиным и Черниченко наши противники представлялись порою несколько безлико, о них знал Зародов, потому что кто-то звонил именно ему, нападал на него, ругал того же Лисичкина, а нам он это старался не передавать, может быть, немного жалея нас, а может быть, даже и предотвращая наши возможные атаки на этих конкретных людей, потому что знал, насколько мы беспечны, а они злопамятны, бесцеремонны и жестоки. Эта анонимность порою даже создавала у нас ложное представление, будто опасность публикации тех или иных предлагаемых нами материалов преувеличивается, они отвергаются руководством редакции из-за перестраховки. Случилось однажды даже такое: на пути каких-то наших дерзких замыслов встал Зародов, и мы с Геннадием написали на него… жалобу. Кому? Зимянину! Она, правда, была выдержана в приличных тонах, но все же там говорилось, что первый зам. что-то «недооценивает», а что-то «преувеличивает»… Короче, просили «вмешаться» и «воздействовать».

В тот же день, когда отдали записку помощнику главного редактора, нас пригласил к себе Зародов. Ну, думаем, неужели уже получил втык от главного? Наверное, думаем, сидит обиженный или сердитый, сами настраиваемся внутренне на горячий спор. А он встретил нас откровенным и каким-то вызывающим смехом. Предложил сесть и с тем же смешком, но уже и с издевкой начал:

— Ну, хороши! Объехать, значит, решили Зародова! Консерватора, который «недооценивает» и «недопонимает»! Ну, и что вышло? Вот вам ваша жалоба!

Он достал из кучи бумаг наше послание Зимянину и показал его резолюцию из одного слова: «Зародову». Точка. Подпись.

— На что вы еще рассчитывали? Неужели не додумались, что другого и быть не могло? Ну, и чего добились? И как теперь передо мной будете оправдываться, что кляузу написали? Это после того, как я вас каждый день от кого-нибудь должен защищать?

Говорил он это совсем не зло, но все же с ехидством и с каким-то сожалением, только что не произнес: ну, и дураки! Однако в «музыке» это слышалось. Мы сидели, насупившись.

— Ну, и что? — продолжал Зародов. — Будете выше жаловаться?

Тут кто-то из нас с досады среагировал: будем! Напишем письмо в ЦК КПСС, Демичеву (он был секретарем по идеологии и, кстати, одно время слыл чуть ли не демократом — А.В.). Надо, наконец, потребовать объяснений, почему нам не дают высказаться по экономическим проблемам, актуальным с точки зрения XXIII съезда партии. Лис, как я его обычно называл, стал говорить, что надо же объясниться, почему к нему так не объективно относятся, кто и какие грехи за ним числит, почему никто не позовет нормально побеседовать и разобраться, а все делается за спиной, и чуть ли не каждый день появляются статьи про «некоторых экономистов».

— И на что рассчитываешь? — спросил Зародов. — Давай вот я буду Демичевым, а ты сам собой, Лисичкиным. Ты у меня на приеме по твоей жалобе.

И, как бы уже работая под Демичева, чуть склонившись к посетителю, очень вежливо, со всем внимания к человеку:

— Слушаю вас, Геннадий Степанович!

Лисичкин принял игру. Помолчал, собрался и четко изложил свои претензии — в том духе, как я уже сказал выше. Выслушав все, Зародов слегка откинулся на спинку кресла, будто отдаляясь от жалобщика, заговорил даже еще вежливее, но холоднее, без того радушия, которое звучало в первых словах:

— Почему, Геннадий Степанович, вы предполагаете, что в Центральном комитете нашей партии к вам относятся предубежденно? Почему вдруг вам представилось, что у вас за спиной что-то делается, да еще непорядочное? Откуда это?

Нет, не берусь передать ни слова, ни, главное, интонацию этой замечательной речи, полной ханжества, ложной объективности, игры в демократичность, характерной для партийного чиновника… Помню только еще последние слова: «Идите и спокойно работайте». Лис, как ни пытался спорить, не мог хоть чуть-чуть сбить Зародова с того отработанного партийного стиля разговора со строптивыми интеллигентами, который ему, конечно, был хорошо знаком.

— Ну, и что? — в который уже раз спросил Зародов своим обычным тоном. — Не понятно, что получится, если пожалуешься на свою судьбу в ЦК? Я еще тебе представил лучший вариант. Но ты еще не знаешь, какие слова я в качестве Демичева скажу после твоего ухода там, в отделе, и тому же Зимянину с Зародовым!

Мы не знали, как себя вести после такого ушата холодной воды, который обрушил на нас Константин Иванович. Но уже понимали, что он прав. И что, как ни удивительно, совсем на нас не обижен. Ушли от него еще огорошенные, а, дойдя до моего кабинета, уже сами смеялись и издевались над собой.

Немного прошло времени, и мы узнали, что в ЦК КПСС сложилось мнение об организованном характере наших действий. Особенно после того, как в «Комсомольской правде» была опубликована статья группы экономистов, входивших в нашу правдинскую компанию, — Морозова, Лемешева, Буздалова, которая называлась «Мартовские всходы», естественно, с теми же, что и в «Правде», идеями. А потом вышла критическая рецензия на книгу, выпущенную под редакцией помощника Брежнева Голикова. Довольно злая рецензия. Тогда как раз и стали говорить, что вокруг «Правды» формируется группа экономистов и публицистов из разных изданий, в которой якобы идеологом был Лисичкин, а организатором Волков. Такое мнение я слышал и позднее от тех сотрудников ЦК, которые общались, в частности, с Голиковым, хотя никакой организации не существовало, была, как говорил уже, просто солидарность близких по взглядам людей. С тех пор, видимо, и возникла ненависть брежневского помощника к нашей компании и ко мне лично, хотя мы не были знакомы, ни разу не встречались, и я о нем конкретного представления, надо сказать, не имею. Только от других слышал, что он мой ярый противник, и знал о его резолюции на упоминавшемся в начале книги документе, том самом, в котором предлагалось назначить меня зав. отделом журнала «Проблемы мира и социализма».

Однажды приехал из ЦК зам. главного редактора «Правды» Борис Иванович Стукалин и сказал, что существует большая записка, в которой некоторые органы печати, прежде всего наша газета и «Комсомольская правда», обвиняются в отступлении от линии XXIII съезда партии. Записку предлагается вынести на обсуждение Секретариата ЦК. Сама она никем не подписана, но сопроводительную бумагу завизировал Федор Давыдович Кулаков, Секретарь ЦК КПСС, ведавший сельским хозяйством. Стало ясно, что нас ожидают серьезные неприятности.

Записку скоро раздобыли. Теперь она, кстати, опубликована в разделе «Документы» в нашей книге «Пресса в обществе (1959-200)», поэтому не буду излагать ее подробно. Приведу только то, что характеризует главное содержание текста и дает представление о манере его изложения, чрезвычайно много говорящей о том времени, о борьбе в обществе, о расстановке сил, о том, почему была загублена хозяйственная реформа, сулившая, при всех издержках начального этапа, немалое, если бы она была развита.

«В последнее время, — говорилось в той записке, — в печати появились выступления отдельных экономистов, которые дают путаные и нередко ошибочные рекомендации по важнейшим вопросам дальнейшего развития сельского хозяйства.

Экономисты В. Венжер, Л. Леонтьев, Л. Кассиров, М. Лемешев и некоторые другие выступают с критикой существующего порядка управления и планирования в сельскохозяйственном производстве и «радикальными» предложениями по его совершенствованию. Суть выдвинутых ими рекомендаций сводится к тому, чтобы дать широкий простор закону стоимости, которому отводится по существу роль основного регулятора производства, экономической жизни общества, чтобы обмен продуктами сельского хозяйства и промышленности осуществлялся исключительно на основе свободного спроса и предложения через «свободный» рынок…

Вызывает недоумение характер ряда выступлений «Правды», затрагивающих проблемные вопросы развития экономики колхозного и совхозного производства. В материалах «Правды» нередко весьма вольно истолковывается смысл экономических мероприятий, осуществляемых в настоящее время на селе. Делается та же попытка-эффективность этих мероприятий оценивать, прежде всего, по тому, насколько широко они опираются на «всемерное развитие товарно-денежных отношений», на принцип «купли-продажи». Иными словами, речь идет о том, чтобы дать полный простор действию закона стоимости. С этих позиций в ряде материалов ведется разговор о причинах отставания сельского хозяйства, о путях его подъема, оценивается практика планирования сельскохозяйственного производства, в частности, закупок продукции, действенность хозрасчета, эффективность использования капиталовложений и даже основного средства производства — земли».

Дальше идут многочисленные примеры, призванные доказать следующее: «в выступлениях «Правды» не учитывается, что в условиях социализма регулятором развития производства выступает система экономических законов, а не какой-либо один из них. Дело в правильном использовании не только закона стоимости, а всего комплекса экономических факторов, и, прежде всего, экономических законов планомерного и пропорционального развития, расширенного социалистического воспроизводства, а также принципов сочетания общественных и личных интересов, материальной заинтересованности работников в результатах труда и других.

В материале «Проблемы сельской экономики» («Правда», 24 апреля 1966 г.) единственный закон, о более полном использовании которого идет речь — тот же закон стоимости. В этом материале, рассказывающем о встрече группы экономистов-аграрников «За столом деловых встреч» (тот самый мой «круглый стол», о котором шла речь выше — А. В.) с призывом совершенствовать существующую практику планирования заготовок сельскохозяйственной продукции выступает Л. Кассиров. Смысл его предложений сводится к тому же — доводить колхозам и совхозам «задания по реализации продукции в стоимостной форме». Предоставив слово тов. Кассирову и не оговорив неприемлемость его точки зрения, «Правда» тем самым как бы подтвердила «актуальность» и «жизненность» его рекомендаций, с которыми он широко выступает в различных органах печати и на совещаниях перед учеными и практиками.

Идея всемерного расширения товарно-денежных отношений настолько укоренилась у некоторых работников «Правды», что они стали активно поддерживать предложения отдельных экономистов об установлении платы за основное средство производства — землю. В статье зав. кафедрой политэкономии Тартуского университета, доктора экономических наук М. Бронштейна «Земля и экономические рычаги» утверждается, что «введение в экономический оборот платы за землю, которая взималась бы в зависимости от доходности ее различных участков», будет способствовать лучшему использованию земель…

Несколько позднее идея установления платы за землю была подкреплена статьей Л.Леонтьева «О товарном производстве при социализме», опубликованной под рубрикой «Вопросы теории».

Далее в записке следовало разъяснение, что «более совершенной формой изъятия дифференциальной ренты, мерой, способствующей выравниванию экономических условий различных хозяйств, является дифференциация цен и подоходного налога» Надо заметить, что эти концепции доводились «экономистами» из ЦК до полного идиотизма: до «индивидуальных цен», то есть устанавливаемых для каждого хозяйства отдельно.

«Публикация подобных статей в «Правде», — говорилось далее, — является косвенной поддержкой тех экономистов, которые выступают не только за установление платы за землю, но и за сдачу ее в аренду и продажу. Они утверждают, что если отдельным хозяйствам земля будет в тягость, то часть ее можно продать другим хозяйствам, сдать в аренду… Земля, таким образом, превращается в объект купли-продажи, а часть хозяйств, не выдержавших «мирной конкуренции», должна свертывать производство. К этому неизбежно ведет автоматизм свободного действия закона стоимости.

Тот же подход — полная свобода товарно-денежных отношений — обнаруживается и в материалах, посвященных анализу развития хозрасчетных отношений на селе. Именно так оценивает эффективность хозрасчета сотрудник редакции Г. Лисичкин во многих своих публикациях и, в частности, в статье «Два подхода к хозрасчету»… Если принцип «купля-продажа» не получает широкого простора, то такой хозрасчет, по мнению тов. Лисичкина, всего-навсего учетная категория, которую в современных условиях надо всемерно преодолевать».

Дальше еще множество обвинений в том же духе, со множеством примеров.

«Все эти факты говорят о том, что установившийся в «Правде» подход к освещению экономической жизни села — не случайность, а линия газеты. Эта линия основывается на чрезмерном преувеличении роли товарно-денежных отношений в подъеме сельскохозяйственного производства.

Позиция, занятая «Правдой» в постановке и решении важнейших экономических проблем развития сельскохозяйственного производства, не способствует мобилизации экономической науки на правильное их решение. Экономическая литература, выходящая в издательстве «Экономика» и пропагандирующая несостоятельные установки отдельных экономистов, газетой не рецензируется.

Такой подход становится понятным, если учесть взгляды некоторых работников редакции, ведущих вопросы аграрной теории, в частности, ее экономического обозревателя Г.С. Лисичкина. В своей статье «Жизнь вносит поправки» («Известия», 27 февраля 1966 г.) и в брошюре «План и рынок» (изд-во «Экономика», 1966 г.) он стремится доказать, что именно закон стоимости (а не комплекс законов) выступает регулятором социалистического производства, называет «догматиками» тех, кто не согласен с этим.

Увлечение товарно-денежными отношениями приводит Г.С. Лисичкина к тому, что в первую очередь по этому признаку он оценивает две формы собственности, сложившиеся в нашем сельском хозяйстве. Вольно или невольно он допускает попытки третировать совхозную форму как сковывающую законы товарного производства и менее совершенную…

Ошибочность позиций таких экономистов, как В. Венжер, Л. Кассиров, М. Лемешев, Г. Лисичкин и некоторых других, обстоятельно раскрывалась в свете марксистско-ленинской политэкономии в ряде выступлений «Сельской жизни», «Экономической газеты», в журнале «Партийная жизнь»… (Вот они, органы «группы торможения», о которой я говорил выше! — А.В.) «Правда», между тем, заняла позицию стороннего наблюдателя, никак не поддержала выступления этих печатных органов.

Невмешательство «Правды» и даже известное содействие распространению несостоятельных экономических предложений способствует тому, что в периодической печати сложилось явно ненормальное положение с освещением ленинской аграрной теории. В некоторых органах печати считают чуть ли не зазорным публиковать статьи, пропагандирующие проверенные жизнью положения марксистско-ленинской политэкономической науки и, наоборот, модным «ниспровергать» их. Публикация непроверенных, явно сомнительных предложений отвлекает усилия ученых от решения действительно актуальных и назревших проблем. Все это наносит серьезный ущерб науке, практике.

В редакциях газет «Известия» и «Комсомольская правда» проводятся беседы за круглым столом, где подвергается бичеванию новый порядок планирования сельскохозяйственного производства, установленный мартовским пленумом ЦК КПСС… Семинар, преследовавший ту же цель, состоялся в конце 1966 года в Доме литераторов. Там поднимались на щит очерки Г. Радова, ратующие за развитие коммерческих отношений на принципах «не хотите — не берите». Кстати, защищая эти принципы, в очерках «В селах и около» («Литературная газета», 1 ноября 1966 г.),

Г.Радов неоднократно прибегает к помощи «Правды», цитируя ее статьи. Этим же приемом воспользовалась «Комсомольская правда» в материале «Журавли», опубликованном 12 января 1967 г.

Журнал «Проблемы мира и социализма» опубликовал статью М. Лемешева «В новых условиях», где выдвигается идея — установить плату за землю; хвалебную рецензию В. Тюмлера на брошюру Г. Лисичкина «План и рынок»…

Даже журнал «РТ», призванный заниматься вопросами радио и телевидения, — и тот внес свою лепту в «развитие» экономической теории. В статье А. Стреляного «Что такое колхоз?» огульно охаиваются демократические принципы сельхозартели и поднимаются на щит надуманные концепции В.Г. Венжера, выражается сожаление, что его книги выходят «возмутительно малым тиражом».

Как видим, наша журналистская солидарность была замечена и по достоинству оценена. Так же, как и международная солидарность: «…выступления в защиту закона стоимости, естественно, приходятся по душе некоторым зарубежным экономистам, придерживающимся тех же взглядов. (Вот уж где настоящий криминал! — А.В.) Большое одобрение у них вызвала, в частности, брошюра Г. Лисичкина «План и рынок». Так, газета «Борба» (орган ЦК КП Югославии) полностью опубликовала ее, а затем поместила статью своего корреспондента в Москве «Деньги

— не «Золушка». (Смотрите, мол, кто поддерживает правдистов! — А.В.). В этом материале, излагающем рецензию кандидатов экономических наук т.т. Петракова и Гофмана на брошюру «План и рынок», опубликованную в журнале «Новый мир», дается оценка этой работе, как выдающемуся экономическому исследованию, воздается хвала ее автору. «Без всякого сомнения, — говорится в статье, — Г. Лисичкин получил сегодня право авторитетом современного экономиста-марксиста, блестящего журналиста и публициста, комментировать партийную и экономическую политику». При этом подчеркивается, что в настоящее время он работает сотрудником «Правды». По словам автора статьи, Лисичкин на марксистской основе и широко используя исторический материал, великолепно защищает закон стоимости: он по-новому и оригинально осветил ленинскую политику НЭПа и т. д. и т. п.; аргументировал то, что Сталин сделал шаг назад, возвращая советскую экономику в период «военного коммунизма». В статье подчеркивается, что предложения молодых экономистов направлены против старой гвардии экономистов-теоретиков, которые- де не уважают объективных законов социализма…

Освещение в печати коренных вопросов экономики сельскохозяйственного производства, — говорилось в заключение записки, — нуждается в серьезном улучшении. Путаные, оторванные от жизни рекомендации отдельных специалистов, поддерживаемые на страницах периодической печати, неправильно ориентируют практических работников сельского хозяйства и могут нанести определенный ущерб».

Едва ли надо подробно комментировать этот документ. Замечу только, что он содержал более 20 страниц. Нам с Лисичкиным поручили подготовить ответ, и мы разразились текстом в 25 страниц. Мы написали, конечно, проект, потом он перерабатывался, надо сказать — то смягчался, то обострялся. У меня хранится несколько вариантов нашей ответной записки, в том числе вариант, который был вынесен на рассмотрение редколлегии. Я изложу здесь главное из того текста.

Ответ редакции с порога отметал обвинение в какой-то особой линии «Правды», в нем содержались доказательства, что газета действует в соответствии с решениями XXIII съезда и пленумов ЦК КПСС, посвященных экономической реформе, тогда как авторы записки, напротив, отступают от этих решений или произвольно их трактуют. Думаю понятно, что иной позиции, опорной точки в ответе критикам и быть не могло.

«В записке содержатся упреки «Правде» и некоторым другим органам печати в том, что они допускают «чрезмерное преувеличение» роли закона стоимости и товарно-денежных отношений… Особое возражение у авторов записки вызывает формула «всемерное расширение товарно-денежных отношений». Но ведь известно, что это один из важнейших тезисов программных документов партии…

В докладе тов. Л. И. Брежнева на мартовском пленуме ЦК КПСС также было указано, что «свободным закупкам сельскохозяйственной продукции государство будет покровительствовать и стимулировать их устойчивыми ценами, способствовать всемерному развитию товарных отношений». Почему же пропаганду этих положений авторы записки ставят в упрек “Правде”?»

Естественно, что эта линия защиты — доказательство соответствия газетных публикаций реформаторской линии партии, от которой на деле давно отказались в ЦК, была для нас наиболее выигрышной. К тому же мы как бы пытались поддержать, утвердить в жизни эту линию, показать, кто действительно стал отступником от жизненно необходимых экономических реформ.

Далее следовала довольно большая теоретическая часть, где рассматривался тот самый закон стоимости, вокруг которого так долго ломались копья. Здесь обе стороны по-своему лукавили. Одни, выступая за рынок, скрывали это за рассуждениями о том, как понимали и трактовали действие закона стоимости Маркс, Энгельс, Ленин, а они давали немало оснований для различных трактовок. Другие отстаивали свободу собственного администрирования, опираясь на тех же классиков, которые будто бы были против «свободного» действия того же закона, доказывали, будто нельзя допустить его регулирующее воздействие на экономику, ибо регулировать ее при социализме должен план, сознательная организация общественных, прежде всего, экономических отношений государством. Характерная для того времени борьба за трактовку позиций «основоположников» отражала очень многое, разные подходы к пониманию причин неудач и поиску рецептов спасения, по сути — противостояние демократии и тоталитаризма. Этим объяснялось и обильное цитирование классиков в наших статьях, да и не только в наших. Кто-то заметил, что, стремясь сказать и утвердить нечто новое, тот, кто более радикален, более нуждается и в опоре на традиционное, на привычное, общепризнанное. Мы были именно в таком положении.

Что касается замечаний авторов записки по отдельным статьям, опубликованным в «Правде», то, говорилось в ответе редакции, в большинстве своем они «не аргументированы, содержат неточности, а в ряде случаев искажения». Далее со всей скрупулезностью это доказывалось. Один за другим, последовательно разбирались и отметались лихие наскоки критиков, была довольно убедительно показана, во-первых, консервативность их позиций, во-вторых, — безграмотность.

Продолжая анализ в таком же примерно духе, редакция подводила к следующему выводу:

«Таким образом, авторы записки, предъявляющие ряд неосновательных претензий «Правде», на наш взгляд, допускают неправильное толкование некоторых важнейших положений экономической политики партии в сельском хозяйстве, дают органам печати теоретически необоснованные рекомендации, ориентируют на свертывание творческих поисков в области экономики, утверждая монопольное положение в печати определенных, порой явно устаревших взглядов на экономические процессы… Тот, кто хотел бы вернуться назад, к административным методам руководства, к отрицанию научных принципов в планировании и, прежде всего, необходимости опираться в централизованном плановом руководстве на инициативу масс, тот неизбежно стал бы тормозить развитие сельского хозяйства, исторически важную работу, начатую партией».

Говоря, что партия этого «хочет», а этого «не хочет», при этом говоря совершенно противоположное, обе стороны по-своему были правы. Они невольно демонстрировали то, что с началом «перестройки» стало совершенно очевидным: уже к тому времени КПСС не была идейно единой организацией. Она состояла, по меньшей мере, из трех или четырех «партий». Горбачева многие упрекали, что он в свое время, в частности на последнем съезде КПСС, напрасно не пошел на сознательный раскол. Он в частных беседах сознавался, что само слово «раскол» вызывало в нем неприятие. Понятно: нас всех учили, что «раскол» — это не хорошо…

После того, как наша записка была отправлена в ЦК, ответ был получен очень быстро. Зимянину позвонил Кулаков и в резкой форме потребовал, чтобы «Правда» забрала свою записку обратно. Зимянин, судя по его рассказу, возражал достаточно упрямо, заметив, что не мы были инициаторами полемики и согласился забрать свою записку лишь при условии, если заберет свою и Кулаков. Надо сказать, Федор Давыдович обратил внимание Зимянина на то, что документ написал не он. Ему принадлежала только «сопроводиловка». Сам он, дескать, занимал объективистскую позицию. Может быть, в этом была даже доля правды. Мне кажется, что его впутали в историю те же люди, Панников, Голиков, Заколупин, а может быть и другие, в том числе «ученые», которые гуртовались вокруг этой компании.

Нам говорили, что Кулакова «достали» довольно убедительные и обидные наши обвинения руководимого им сельхозотдела в экономической безграмотности. А это нам, и правда, удалось показать.

Обе записки были отозваны. Мы, можно сказать, праздновали победу. Но и это была пиррова победа. Для начала Лисичкина перестали печатать в «Правде». Просто откровенно было сказано, что любая его публикация вызовет большие неприятности, и Лисичкин либо писал передовые статьи, либо организовывал авторские материалы. Но и тут не всегда везло.

Помнится, он был в Узбекистане, в знаменитом колхозе «Политотдел», что славился своим богатством, футбольной командой класса «А» и симфоническим оркестром. Геннадий подготовил статью председателя колхоза Ман Гым Хвана, содержавшую критику, не очень уж и забористую, даже не в адрес конкретных лиц, а скорее критику некоторых общих порядков, некоторых отступлений от принципов экономической реформы. Мы набрали эту статью и послали на согласование Хвану, однако, прежде она попала к местному корреспонденту «Правды», а от него, человека, видимо, зависевшего от рашидовской компании — к руководящим деятелям ЦК Компартии Узбекистана. Оттуда последовал грозный окрик, грозный протест. На Лисичкина посыпались обвинения черт-те в чем. Но что самое примечательное — на имя главного редактора «Правды» пришло письмо самого Хвана, в котором он обвинял Лисичкина в том, что тот якобы сам «состряпал» статью и переврал все, что говорил Хван. Надо сказать, что Геннадию Степановичу пришлось бы совсем туго, если бы, во-первых, в блокноте под записанным текстом не стояла подпись Хвана, а во- вторых, если бы через некоторое время не пришло письмо от него же самому Лисичкину! Хван извинялся (!) за свое опровержение и писал, что иначе он поступить не мог, так как ему пришлось бы плохо. Нас это просто потрясло. Это Хван, который в кругу журналистов на вопрос, что нужно сделать для подъема сельского хозяйства, ответил ставшей крылатой фразой: «три года не руководить»! Герой социалистического труда, знаменит, казалось, больше, чем сам товарищ Рашидов, и чего-то боится! Сейчас-то уже очень легко понять, почему он так поступил. Мог и погибнуть в тюрьме, как Иван Никифорович Худенко. А в то время это казалось удивительным, и защищаться Лисичкину, надо сказать, было нелегко.

Потом почувствовал все большее давление и Зародов. Счастье, что подвернулась возможность поехать в Прагу шеф-редактором журнала «Проблемы мира и социализма». В тот же день, когда его освобождали от должности первого заместителя главного редактора «Правды», на редколлегии рассматривалось и мое заявление с просьбой освободить меня от должности заместителя заведующего сельхозтоделом и перевести в спецкоры в связи с состоянием здоровья. Какая-то доля истины в этом на сей раз была, но главное заключалось в том, что я понимал: дальше работать будет невозможно, тем более без Зародова.

Лисичкин ушел из «Правды» вскоре после этого. Тогда на внутреннюю борьбу вокруг товарно-денежных отношений прямо наложились события в Чехословакии. Чуть что — нам говорили: видите, куда завели дело «рыночники» в ЧССР? Скажем слово о кооперации — вспоминают Оту Шика, говорим о структуре общественной собственности — упрекают, что находимся под его влиянием, вспоминают, что мы с ним дважды встречались…

Надо сказать, что мы в ту пору в самом деле очень внимательно следили за развитием экономических реформ в Чехословакии, Венгрии, еще более длительно — Югославии. Прочтя книгу Е. Гайдара «Дни поражений и побед», где он упоминает те же страны и перечисляет многих своих, в каком-то смысле, учителей, авторов экономических бестселлеров, я подумал, что наши возможности познакомиться с их работами были гораздо более ограничены. Но все-таки что-то издавалось «для служебного пользования», что-то случайно попадало к нам от зарубежных коллег, и конечно же, мы тоже читали и осмысливали Милля и Кейнса, Фридмана и Самуэльсона, Джиласа и Гароди. Практический опыт реформ в соцстранах привлекал, однако, наше особое внимание.

О событиях в Чехословакии мы знали довольно много. Не только из открытых и «закрытых» официальных источников. Еще работая в «Советской России», я познакомился со Зденеком Горжени, в то время корреспондентом «Руде право» в Москве. Он сам пришел к нам в отдел и сказал, что его заинтересовали наши передовые статьи, необычные и по содержанию в том, что касалось товарно-денежных отношений, и по форме — в смысле их публицистичности, а не традиционной казенности. С тех пор мы много общались, от него я знал об их внутренней борьбе, о выступлении того же Шика на пленуме ЦК против первого секретаря ЦК Новотного. Накануне ввода наших войск в ЧССР, буквально за несколько дней, Горжени был назначен заместителем главного редактора «Руде право». И был вытурен из своего кабинета в буквальном смысле коленом под зад советским офицером, кажется, лейтенантом. Зденек спорил с ним по поводу захвата редакции нашими солдатами, убеждая, что это партийная, коммунистическая газета, а не какая-нибудь ревизионистская, но оппонент использовал более убедительный аргумент — колено. Сам же Горжени и рассказал мне об этом впоследствии. И о том, как они переселились в соседний дом и начали выпускать уже нелегальную газету.

Позднее, когда я работал в «Проблемах мира…», мы тоже встречались, и я наблюдал на его примере, как ломались судьбы, характеры, если хотите — страдали души таких вот людей, которые изначально верили в социализм, затем в возможность его реформирования, в «социализм с человеческим лицом». Потом они разрывались от противоречий: не желали рвать с Советским Союзом, к которому были искренне привязаны, и вместе с тем понимали всю мерзость свершенного над своей страной насилия. Они, эти люди, метались с одной стороны на другую, приспосабливались, не корыстно даже, а просто под давлением обстоятельств, из-за того, что сознавали неплодотворность, даже гибельность крайних мер, резких движений… Им трудно было сохранить целостность взглядов, даже своей натуры… Мы с ними схожи в этой противоречивости мыслей и поведения, только им было еще труднее, чем нам.

О собственных переживаниях на сей счет не хочу писать, потому что это будет банально, похоже на многое уже написанное. Скажу лишь, что оккупацию Чехословакии считал преступлением, но не видел для себя возможности, реальных средств противостоять этому, а в значимость акций типа той, что совершила Лариса Богораз со своими друзьями (выход с лозунгами протеста на Красную площадь), при моем большом уважении к этим людям, не верил и не верю. Даже в новых совершенно условиях, в постперестроечной России, когда протесты становились массовыми, организованными, и то в остановке чеченской бойни главную роль сыграли не они. Политика таки в обычной жизни (то есть не в созревшей или созревающей революционной ситуации) на самом деле не вершится на улицах.

Но я слишком отдалился с этими мимоходными, но болезненными размышлениями от того времени, о котором наш основной разговор…

У меня до сих пор сохранился изданный для служебного пользования доклад Ленарта на пленуме ЦК КПЧ 1967 года, в котором обосновывались меры экономической реформы в стране. Он весь пестрит не просто пометками для запоминания, но и восторженными восклицательными знаками — такой эмоциональной была на него реакция. Это ведь не далекий американец из другой экономики, а тот, кто долго варился в таком же, как у нас, социализме. Хранятся какие-то переводы венгерских текстов, которые мы получали разными путями, в частности от Иштвана Фриша, у которого возник хороший контакт с Лисичкиным. Материалы по Югославии, конечно же, были у нас особенно богатыми, поскольку Лисичкин сохранил многие связи со времени своей работы в этой стране. К тому же в течение многих лет, в том числе уже и в период работы в Праге, я имел возможность регулярно читать югославский журнал «Социализм: теория и практика», печатавший очень привлекательные для нас статьи о путях реформирования социализма. Я тоже долго увлекался идеями самоуправления. Надо сказать, что югославские экономисты очень глубоко разработали теорию рыночного социализма, где были связаны воедино проблемы рыночных взаимоотношений производителей, оценки производства на основе валового дохода, самоуправления в масштабе страны и на местах… Однако все больше огорчало расхождение между блестящими теоретическими разработками и реальной практикой, ее неудачами.

Однажды в зимний день 1968 года, кажется, это было в январе-феврале, нам позвонили из Института экономики и сказали, что приезжающий в Москву Ота Шик выразил желание встретиться с экономистами «Правды» — так, во всяком случае, нам было сказано. Я пошел к Зимянину и предложил организовать коллективную встречу в редакции. Он буквально взъярился:

— Ты что, хочешь, чтобы «Правда» приняла человека, который только что на пленуме ЦК КПЧ выступил против Новотного? Не понимаешь, что это будет расценено как его поддержка с нашей стороны? Принимай у себя дома!

Он сказал это со злостью, как бы имея в виду, что последнее и невозможно, просто абсурд. Но мы именно так и поступили. Сначала встретились у Лисичкина втроем и очень интересно поговорили, а на другой день, пригласив Отто

Лациса и других молодых экономистов, всего нас было 12 человек, хорошо посидели в отдельном зальчике в «Арагви». Шик очень много рассказывал интересного и о реформе, и о настроениях в обществе, и о борьбе в партии… Вот это нам и начали припоминать после августа 1968.

Итак, Лисичкин пришел к Зимянину и сказал, что все понимает и сам подаст заявление об уходе. Просит лишь об одном: дать ему квартиру, которую давно ждет. Квартиру он, к счастью, получил и ушел в Институт конкретных социальных исследований. Через некоторое время, примерно через два года, там же оказался и я.

Перед серьезным выбором был поставлен Зимянин. Не знаю точно кто, но кто-то из секретарей, по рассказам Зародова, вызвал Михаила Васильевича в ЦК КПСС. Ему с издевкой заявили: мы собираемся создать министерство кинематографии, не хочешь ли стать министром? Он понял это, естественно, как серьезную угрозу. И вскоре ему представилась возможность повернуть ход событий себе на пользу. Судя по его словам, он был направлен Брежневым в Прагу для того, чтобы лучше оценить обстановку. Но мне представляется, что это было им же и организовано благодаря добрым отношениям с земляком-белоруссом Мазуровым, который тогда под псевдонимом генерал Трофимов действовал в Чехословакии от имени Политбюро ЦК КПСС. Михаил Васильевич поехал туда и привез знаменитые «Две тысячи слов» (заявление видных общественных деятелей страны, их протест против нашего вмешательства в дела суверенной номинально страны). Документ расценивался как антисоветский, антисоциалистический, антикоммунистический. Своими оценками событий Михаил Васильевич заработал значительный политический капитал. В это время он совершил крутой поворот от игры в демократию, в поиск истины, к жестким официальным позициям, потому и стал через некоторое время и Героем социалистического труда, и секретарем ЦК КПСС. Позднее я узнал, что именно он, по крайней мере, дважды воспрепятствовал моему возвращению из Праги в Москву (отклонил предложение о моем переводе в ЦК КПСС, о котором я, кстати, не имел тогда представления, и не одобрил приглашение меня в журнал «Коммунист»). Почему? Могу только гадать…

Подольше других задержался в «Правде» Черниченко. Но в конечном итоге, когда я был уже в Праге, он тоже был вынужден уйти, хлопнув дверью. Позже в связи с его выступлениями в печати, в частности предрекавшими крах «Ростсельмаша» с его комбайном «Дон», секретарь ЦК КПСС Зимянин обвинит его в «очернительстве» и скажет, что у него вот и фамилия такая — Черниченко, от слова чернить. Хорошо, что Михаил Васильевич острил таким образом еще до того, как Генеральным секретарем стал Черненко.

Так приканчивали реформу, чинили своего рода гражданские казни над людьми, которые были ее сторонниками, ее носителями, и конечно, не только в среде журналистов и ученых. Я рассказываю лишь о близких мне людях.

Как-то, уже в начале перестройки, я прочел статью, автор которой — новый главный редактор «Правды» Афанасьев наступил нам на больную мозоль. Он писал примерно так: «Мы, как зачарованные, смотрели тогда на систему централизованного управления, сложившуюся в 30-х годах, но уже не отвечавшую реальным условиям деятельности». Читая это, я думал: при нас все же была другая «Правда». Вы то смотрели, как зачарованные, а другие писали о пороках системы и искали возможности ее изменения. Имею в виду не только правдистов — многие экономисты и журналисты ничем не были зачарованы, уже видели все прекрасно, говорили и писали об этом. Но как же «зачарованные» преследовали нас тогда за это! А сейчас вот «мы», мол, все вместе ответственны за прошлое. Нет, мы были разные — и журналисты, и коммунисты. В КПСС состояли и в «Правде» работали не одноликие оловянные солдатики, отлитые по единой форме. Жаль, что и теперь это не всем ясно.

Сейчас мы уже знаем о рынке много больше, чем тогда — о всех сложностях его организации, трудностях перехода к нему, особенно в стране, прозевавшей технологическую революцию, что сделало ее продукцию неконкурентоспособной на мировом рынке, о социальных проблемах… Но тогда нам все виделось в несколько идеальном свете: стоит только дать коллективам производителей — заводам, колхозам, любым артелям — большую самостоятельность в организации дела, выборе, что производить, в отношениях с партнерами, и рынок сам начнет отлаживать производство нужной продукции, в нужном количестве и нужного качества. Мы были недальновидны? Нас предостерегали правильно? Не думаю.

Уже в перестроечные времена, встречаясь на международных симпозиумах с учеными из числа левых, с теоретиками компартий и соцпартий, мы неизменно вовлекались в дискуссию на одну и ту же тему: мы говорили о необходимости рынка для своей страны, а они упрекали нас в преувеличении его пользы и недооценке регулирующей роли государства. И однажды, кажется, в беседе с французами, я попытался разобраться в причине такого повторяющегося взаимонепонимания. Причина, говорил я, проста: у вас уже есть рынок, а у нас его нет. Позвольте использовать такой образ: у вас есть бассейн, он заполнен водой, вы заботитесь о том, как регулировать ее обновление, намереваетесь построить вышку для прыжков, чтобы поглубже нырять, стремитесь создать прочие удобства для пловцов. У нас же вышка построена, разложены вокруг бассейна спасательные средства, запасены на случай даже капли от насморка, но… в бассейне нет воды. И мы кричим, убеждаем всех: нальем же скорее воду! Ведь мы уже прыгаем и вот-вот сломаем себе шею!

Мне кажется, что при всей наивности наших представлений о рынке, мы были правы, агитируя за него, потому что говорили о главном для успешного развития экономики. Ведь страна уже ходила в синяках от упражнений в прыжках без воды, и никакие капли от насморка не помогали. Идеология, прежде всего, мешала развитию экономики, и борьба шла по законам идеологии, а не экономической дискуссии.

Нас выбросили из печати, из общественной жизни на много лет. Пятнадцать потерянных лет, о которых говорил в свое время Михаил Сергеевич Горбачев, это очень много для страны, но 15 лет — еще больше для конкретных людей, для тех, кто вынужден был в самом расцвете сил и способностей уйти в сторону от главных направлений своей деятельности, от своей тематики, отказаться даже от своей профессии.

Лисичкин после нескольких лет работы в институте, где мы оба при внешнем благополучии не могли найти себя, поехал в Молдавию, три года изучал там опыт специализации и кооперации, писал докторскую диссертацию. Ему трижды «рубили» диссертационные работы, причем дважды уже после рассылки реферата — конечно, без каких-либо серьезных оснований, просто по звонку из отдела науки ЦК КПСС, от товарища Трапезникова и других подобных деятелей. Потом с трудом взяли в один московский институт на одну из низших должностей.

Черниченко ушел на телевидение, и хотя он там выдавал прекрасные передачи, сам как-то, иронизируя над собой, рассказал, что получил письмо от одного своего почитателя. Тот собирал много лет все его статьи и прислал их теперь с упреком: на телевидении у тебя и труба пониже, и дым пожиже. Да, для него ведь это тоже было сменой профессии.

Оба они, и Лисичкин, и Черниченко, как-то оправились во время перестройки, стали депутатами парламента, выступали на разных митингах, Черниченко возглавил крестьянскую партию, оба много печатались. Но ведь годы уже брали свое. Зародов до этого возрождения даже не дожил. Непросто сложилась и моя судьба…