4

4

На двусмысленных и торжественных путях, ведущих, как представляла себе мамаша Дуарте, к замужеству, Эвита была единственной строптивой ученицей. Она упражнялась в кокетстве и на этом останавливалась.

Мускулистые руки, свежие запахи земли, которыми веяло от проходивших мимо мужчин, постукивание их сапог ее не интересовали. Эвита уединялась в саду или в уголке кухни, чтобы полистать журналы о кино. Строгая юбка сидела на ней безупречно. Время от времени, когда она переворачивала страницы, на запястье позвякивали браслеты сестер. Она снимала туфли на высоких каблуках и вновь становилась ребенком на те часы, пока читала о блестящей жизни кинозвезд, королев нынешнего времени, власть которых простиралась далеко за пределы их стран.

Тем временем мадам Дуарте продолжала заботиться о своих дочерях, как о племенном скоте. В конце концов Элиза, старшая, оказалась предметом страстного влечения аргентинского офицера, который проживал в пансионе и мог добиться Элизы, лишь женившись на ней. Так и случилось. Элиза вышла замуж за своего офицера. Бланка, обладавшая от природы белокурыми волосами и личиком пухлой мадонны, стала второй из сестер, которой довелось пройти под сводами церкви в качестве невесты. Супруг полностью удовлетворял тщеславным ожиданиям мамы Дуарте. Хусто Родригес считался довольно крупным землевладельцем и разъезжал в сверкающем «форде».

Разве можно было отрицать, что путь к восхождению опирался на прочные основания? И все-таки третья дочь, Арминда, сбилась с пути. Она упала в объятия, но не хозяина универмага, где работала продавщицей, а молодого лифтера. На сей раз мадам Дуарте не имела возможности организовывать свидания и надзирать за встречами наедине, поэтому непоправимое произошло. Пришлось оставить Арминду в руках простолюдина.

Мадам Дуарте не стала чрезмерно сокрушаться по этому поводу. Белокурая Бланка командовала отныне целой армией слуг. Когда вдова Дуарте гостила у своей дочери, услужливая когорта до такой степени раболепно склонялась перед нею, что она едва не плакала от счастья.

Оставалось пристроить лишь маленькую Эвиту и Хуана, который пока что довольствовался тем, что заигрывал с девушками. Беспокойство вызывала только Эвита. Она тщетно боролась с непокорными прядями каштановых волос в надежде обрести такие же косы, как у Бланки. Глаза, темные от затаенных мечтаний, пустых и изменчивых, были так густо накрашены, что тушь поминутно размазывалась. Эвита не старалась привлечь внимание именитых господ с целью подвести их к мысли о женитьбе, а помышляла лишь о том, как бы вскружить им голову единственно ради удовольствия бескорыстно продемонстрировать свои возможности. С раннего детства она не искала спасения в юбках матери, когда ее колотили на улице другие дети, а в ответ на каждое оскорбление отчаянно дралась и царапалась.

В отличие от сестер Эвита не блистала хорошими манерами, послушанием, нежностью и мягкостью характера. Она приводила мать в отчаяние своим решительным и упорным отказом понять, что девушке предопределено судьбой выйти замуж. Веселость Эвиты была наигранной. Ее кокетство, дурашливое и лишенное сексуальной призывности, не могло подготовить к замужеству. Мадам Дуарте подумывала, как бы вместо того, чтобы выдавать дочь замуж, сделать ее своей помощницей. Все больше ощущалась необходимость в помощи в делах по содержанию пансиона. Мадам Дуарте, удовлетворенная и смягчившаяся, перестала мечтать о высотах матримониальных достижений для маленькой Эвиты. Неистовое тщеславие перестало поддерживать ее в повседневной работе, она все быстрее уставала и призывала Эвиту на помощь, когда нужно было убрать в комнатах или подать еду постояльцам.

Эвита мечтала.

Она не ждала мужа. Не ждала выражений чувств ни от одного мужчины. Болтовня поклонников торжествующих сестер внезапно сливалась в ее представлении с шепотом леса. Она не ждала какого-то определенного мужчину. Она ждала сотен, тысяч поклонников, которые сложат к ее ногам не только свое имущество, но и свои жизни. Эвита не ограничивалась пределами небольшого городка Хунина. Ей недостаточно было, подобно ее сестре Бланке, владеть эстансией и заставлять ходить по струнке человек двадцать пеонов. Она не мечтала о том, чтобы стать владелицей имения или фермершей. Эвита страстно стремилась в большой город.

Потребность покорять, чтобы не чувствовать себя покоренной, мысленно уводила Эвиту далеко от бесславных трудов в этом домашнем пансионе, направляя к огням и шуму столицы. Притворство и благоговение матери перед господами из высшего света навсегда отвратило ее от последних, а заодно и от всех остальных. Эвита была по горло сыта пансионом, запахами кухни и стирки. Она не желала оставаться девочкой на побегушках у матери. Ей надоело отбиваться, даже в шутку, от мужчин в коридорах пансиона. Она уходила в свою комнату и запирала дверь на ключ, чтобы поглощать в одиночестве истории любви и завоеваний, которыми были полны журналы о кино. Каждая фотография этих женщин, нежившихся в волнах лести, расточаемой толпой, воспевала отвагу и силу, мифическую тайну небывалого обольщения…

* * *

Эвита приколола над своей кроватью фотографию молодой красавицы-блондинки из Голливуда, вокруг развесила платья, оставленные дома тремя замужними сестрами. Первые две делали подарки неудачно вышедшей замуж Арминде, и все три убеждали маленькую Эвиту обзавестись мужем, чтобы заслужить такие же подарки.

— Смотри, — говорила Бланка. — Смотри!

Она пригласила Эвиту погостить в своих владениях неподалеку от Хунина. Это было сделано с целью прославления института брака. Но Эвита расхаживала среди этих благ без улыбки, даже не высказав восхищения.

Бланка показывала младшей сестре не только загоны, заполненные скотом, не только слуг, не покладая рук хлопотавших по дому, но и десятки пар обуви, что само по себе было признаком изобилия. Но для обладания этими стадами и гардеробом нужно было безропотно покориться одному-единственному мужчине, выбрать себе мужа.

После таких визитов Эвита закрывалась в своей комнате. Склонность к затворничеству в конце концов начала беспокоить маму Дуарте. Однажды она завладела ключом от комнаты дочери и проникла в эту тайную часовню, ожидая обнаружить какой-нибудь причудливый сладострастный образ, недосягаемую любовь. Однако Эвита запиралась в своей комнате всего лишь для того, чтобы обожать кинозвезду — эту платиновую блондинку, которая заставляла сильнее биться сердца поклонников и которой суждено было умереть в двадцать четыре года от перитонита после того, как она отказалась от операции.

Стены были увешаны изображениями прекрасной голливудской знаменитости: в вечернем платье, в купальном костюме, в брюках из белого полотна. Эвита пыталась есть, одеваться и улыбаться под воздействием призрачного очарования кинозвезды Джин Харлоу.

Когда Эвита прихорашивалась перед зеркалом, она казалась себе не менее привлекательной, чем голливудская фея. Она думала, что имеет право на такие же почести. Но чтобы их добиться, нужно было покинуть Хунин, уехать в Буэнос-Айрес. У Эвиты и мысли не возникало, что существуют школы, где учатся играть комедии и драмы, что нужно избежать многих опасностей, чтобы добиться этого блистательного признания. Ей представлялось, что достаточно лишь одного движения для осуществления мечты: спуститься по лестнице, подобной той, что вела в обеденный зал, где постояльцы прерывали свои невнятные разговоры и переставали стучать вилками, завидев девушку в безвкусно-пышном наряде.