ГЛАВА IV
ГЛАВА IV
«Припадаю к стопам вашей милости, молю бога продлить ваши годы. Должен сообщать вам горчайшие известия. В прошлую субботу в Успенском соборе Московского Кремля совершилась гнусная комедия. Узурпатору и людоеду великому князю Ивану при множественном стечении народа митрополит Макарий зачитал грамоту константинопольского патриарха, подтверждающую наследственные права византийских владык за московскими великими князьями.
Было прискорбно слушать, как захватчику и поработителю несчастной Ливонии схизматик патриарх препоручал воспринять власть благородных византийских царей и быть царем и государем православных христиан всей вселенной!
Отныне развратник и пьяница должен стать надеждою и упованием христиан, избавлять их «от варварской тяготы и горькой работы», так говорится в грамоте!
В Москве скорблю не один я. Скорбят многие и многие знатные и богатые люди. Если великий князь, опираясь на служилых, и до этого уже почти отказался от услуг избранного боярской думой совета умнейших родов, то теперь он вообще, видимо, перестанет считаться с кем-либо.
Не так давно в совете царь опять разошелся в мнениях с Сильвестром и при всех обозвал его невеждою. Сильвестр больше не ходит на советы. Он озлоблен и высказывает желание вообще удалиться от дел.
Не лучше положение у Адашева. Иван доверяет ему все меньше и меньше. Хотя Адашев и считается главой Посольского приказа, но большинство дел отныне решается помимо него. На первые роли выходят думный дьяк Висковатый и некоторые другие доселе неизвестные люди.
Очевидно, вскоре Адашева отстранят от переговоров с послами.
Пошатнулось и положение князей Курлетевых, Репниных, Мстиславских, Горбатых-Шуйских и прочих, близких боярскому совету при великом князе.
К царю приближаются Басмановы, Челяднины и Вяземские.
Эти во всем поддакивают великому князю, поощряют его на единоличные решения и потакают любой его выдумке.
Это они стояли за продолжение войны в Ливонии и поддержали царя в решении отказаться от предложенной дани, с тем чтобы захватить все ливонские земли после падения Нарвы.
Если великому князю и раньше твердили, что он избран богом, что он всем отец, то теперь вдобавок усиленно твердят, что он единственно мудрый, единственно справедливый, полностью непогрешимый в своих действиях владыка, что всякий шаг его отмечен печатью божественного провидения и так далее.
Подобная лесть, даже если она груба, даже если говорится с явной целью извлечь из нее выгоды, все же всегда приятна.
Последние же события — я имею в виду ливонские победы, — очевидно, способствуют утверждению великого князя в справедливости выслушиваемых им льстивых слов.
Настояв на вторжении в Ливонию вопреки мнению своего совета, с удивительной легкостью оттягав огромные земли, царь может считать, что поступил мудро, а что советники его никуда не годны и являются только помехой.
Говорят, на днях он так и заявил Адашеву. Причиной великокняжеского гнева послужило известие, что командор Ревеля сдал замок и город датскому полковнику Христофору фон Мекингаузену и что русские воеводы не решились штурмовать Ревель после этого.
Царь кричал:
— Если бы не ваши советы выждать да помедлить, я бы давно владел и Ревелем и Ригой! А теперь воеводы приучены оглядываться да робеть!
Не знаю, что отвечал Адашев. Наверное, смолчал. Он теперь очень много времени проводит дома, ссылаясь на болезнь. Думаю, что падение Адашева огорчит немногих, несмотря на явную недюжинность этого человека. И вот почему. Адашеву великий князь поручал разбирать споры между боярами и дворянами, между богатыми и бедными. В подобных спорах каждая сторона всегда считает себя правой, и, естественно, Адашев оказался врагом и для многих бояр и для многих дворян. А те, кому он помог, конечно, на испытывают особой признательности. Они и так считали, что должны восторжествовать.
В Москву вернулся друг Адашева князь Курбский. Он принят приветливо и отпущен отдыхать в свои ярославские поместья. Перед отъездом Курбский, кажется, виделся с Адашевым наедине.
По слухам, князь Шуйский будет скоро сменен в Ливонии князем Дмитрием Курлетевым. На Шуйского сердятся за Ревель, Курлетеву же, приятелю Адашева, хотят, кажется, предоставить случай доказывать преданность царю не на словах, а на деле.
Ваша милость! Я и мои добрые знакомые в Москве не имеем права, конечно, судить о поступках королей, но я должен написать, что многие наши единоверцы в Московии удивляются тому, что великому князю Ивану так легко отдают Ливонию.
Никто из нас не сомневается, что отпор чудовищу будет дан. Мы также понимаем, что не всегда легко собрать нужные военные силы. Однако если войска еще не собраны, то могут действовать послы!
Мне сообщили, что больше всего царь Иван боится одновременного протеста Швеции, германского императора и короля Польши и Литвы Сигизмунда-Августа.
Решительное представление сих могущественных владык осадило бы московитов и могло бы умерить их аппетиты.
Кстати, сообщаю, ваша милость, что, стремясь поправить торговые дела, царь усиленно подталкивает здешних купцов вести дела с Англией через Студеное море. Для этой цели там устраивается новый город и будут строиться корабли. Кроме того, англичане построили свои дворы в Холмогорах и Вологде, на пути к Москве. Они же обещают царю мастеров для постройки морских кораблей, которые могли бы плавать из Риги и Ревеля в Лондон.
Осуществление подобных планов подорвало бы и Швецию, и германского императора, и Польшу. В Москве отдают себе ясный отчет в этом. Отдают ли себе отчет в этом у нас на родине?
Я молю бога, ваша милость, чтобы он заставил государственных мужей всех стран истинной веры прозреть и положить конец хозяйничанию Ивана на побережье Ливонии.
Пусть не думают у нас, что Иван столь силен, как может показаться благодаря нынешним успехам русских.
По моим сведениям, в Ливонии не более пятнадцати тысяч ратников.
Подорванная торговля дает себя знать. Иноземные товары стали в Московии редкостью. Многие купцы разорились. Подорожало все, даже хлеб. Новгородцы, псковичи да, впрочем, и купцы других городов, всегда имевшие дело с Ливонией, ропщут. Из мастеровых людей загружены работой лишь те, кто работает на войну. Литцы, седельники, шорники, пороховщики, копейщики, бронники и им подобные. Остальным весьма туго.
Жалкое подобие штанбы, которое здесь учредили, давно ничего не выпускает все по той же причине военных действий, расходов на войну и прерванной торговли.
Достать в Москве бумагу почти невозможно. Ее продают чуть ли не тайком и втридорога.
Я не хочу вас обманывать, ваша милость. Конечно, общий дух москвитян нельзя назвать унылым. Сообщения о победах поддерживают людей, внушают им надежду на скорое и благополучное окончание войны, на улучшение жизни.
Но коль скоро война затянется, коль скоро русские начнут терпеть поражения или хотя бы сражаться с переменным успехом, обстановка накалится.
Скажутся потери, неоправданные и неокупающиеся затраты, застой в торговых делах.
Если крымский хан соберется с силами, то положение великого князя станет плачевным.
Дай-то бог, чтобы это случилось побыстрее!
В заключение, ваша милость, вынужден опять просить у вас денег. При теперешней московской дороговизне они особенно нужны. Я полагаю, что каких-нибудь сто талеров не представят для вас большого расхода, мне же они позволят поддерживать нужные связи.
Молю бога продлить ваши драгоценные годы!
Ваш покорнейший слуга…»