ГЛАВА III
ГЛАВА III
Русские войска вторглись в Ливонию. 22 января, на рассвете князь Курбский выехал к ратникам своего сторожевого полка, затемно поднятым из шалашей и землянок, на боевом коне и не в шубе, а в доспехах.
— Слушай меня! — прокричал князь, поставив коня. — Волею государя идем ныне поревновать за святую веру, воротить исконные русские земли, освободить из плена наших братьев-христиан. Немецкие рыцари обманом захватили сей край! Они продали душу дьяволу, ругаются над церквами, позорят христианских жен и девиц, мучат всех, кто верит в господа Иисуса Христа и святую троицу! Испокон века умышляют они на Русь, видят поработить славянские племена. На несчастье же нашем воздвигли себе многие города, набили подвалы золотом, предаются блуду и глумлению над своими рабами. С богом в сердце и мечом в руке идем ныне, братья, на неверных и проклятых еретиков! Выжмите из душ своих жалость! Распалитесь праведным гневом! Иисус и святая дева Мария взирают на вас в сей час, славный для каждого! Ступайте же без робости вперед! Вас ждут милость государя и добыча!.. С богом!
Сняв шелом, он размашисто перекрестился.
Запели трубы. Грянули литавры. Полк двинулся.
Шиг-Алей со своими мурзами был менее многословен.
— Батька-царь отдал нам Ливонию, — сказал Шиг-Алей. — Скажите каждому батыру, что он волен брать все! Помилуй бог! Инш алла!
Войска входили в страну, не встречая сопротивления. Брошенные в стороны от главной колонны летучие отряды мусульманской конницы, палившей селения, грабившей и убивавшей, сеяли панику.
Порубежный город Костер пал, не обороняясь. Его разграбили до нитки. Потом двинулись к Дерпту. Оттуда вышел отряд в пятьсот человек. Его положили, не дав уйти ни единому кнехту. Сбежавшееся в Дерпт окрестное население с ужасом смотрело со стен на обложившие город полки. Три дня горожане с минуты на минуту ждали штурма. Но войска неожиданно сняли осаду и тремя колоннами потекли: одни к Риге, другие к Ревелю, третьи за реку Омовжу, к Свейскому морю.
Высланные против них из Везенберга и Фалькенау отряды наемников оказались разбитыми наголову. Посады Фалькенау, Лаиса, Эйсинкула и Кирнельи в отместку за нападение русские войска сожгли.
Покончив с ними, Шиг-Алей повернул к Нарве. Ее окрестности были уже разорены войсками князя Шестунова, делавшего вылазки из крепости Иван-город. Татары дограбили то, что оставалось.
Другие отряды русских вернулись к Нейгаузену, растеклись по округе, вошли в Псковскую область.
И всюду войска, выполняли наказ царя: немцам пощады не давать.
Немецкая Ливония оцепенела.
А Ливония черного посадского и крестьянского люда воспрянула духом.
Эсты и ливы, замученные хозяйничанием немцев, приходили к русским отрядам проводниками, сами собирались в отряды, громили усадьбы недавних господ.
Они толпами являлись к воеводам, прося принять их в подданство русского царя.
***
Ларька, назначенный в дозорный отряд, неторопливо ехал во главе десятка всадников, вглядывался в холмистую равнину, в редкие сосны по невысоким придорожным буграм.
Чудной был этот поход! Даже татарские князья на Каме-реке воевали храбрее, чем ливонцы! Только два раза и довелось Ларьке обнажать саблю, да и то — разве могли мелкие отрядишки кнехтов устоять против лавины русской конницы? И порубиться толком не пришлось…
— Н-да… Вина и едова хватает, конечно, но вот золотишка небогато, и бабы здешние не больно завидны.
А все ж не врали про рыцарей, что лютые волки они. Уж на что свои деревеньки бедные видал, а такой нищеты и убогости, как здесь, и не мыслил. Этих ливов и эстов вроде собак немцы держали, похоже. Недаром и ошейники на рабов надевали. Как только кормились тут крестьянишки-бедолаги? Песком да камнями нешто? Истинно сироты и мученики. Куску хлеба радуются, со слезами берут.
Эх, неправда человечья! Конечно, крестьянину господин и хозяин нужен, но уж так зорить народишко не по-божески. Нет, не по-божески!
Внезапно Ларька увидел впереди на дороге всадника. Еще издали различил — не воин, сидит на лошаденке охлюпкой, хотя чего-то вроде копья в руке держит…
Сблизились. Всадник — не то эст, не то лив — радостно улыбался, в руках у него оказалась коса.
Он принялся что-то взволнованно объяснять, прижимая к груди снятый со всклокоченной головы колпачок, то и дело оборачиваясь и взволнованно показывая в ту сторону, откуда приехал.
— Немцы? Гермейстер? — спросил Ларька.
Всадник отрицательно замотал головой, беспомощно улыбнулся, переводя взор с одного ратника на другого, потом повернул коня, как бы приглашая ехать за ним. Знаками объяснил: надо торопиться.
— Чего-то случилось там у них, — вслух подумал Ларька. — Как, ребята? Поскачем? Все едино — по дороге…
— Веди! — откликнулись ратники, замерзшие от медленной езды.
Ларька привстал на стременах, гикнул, понеслись.
Эст нещадно погонял мокрую лошаденку. За поворотом увидели деревню.
— Туда? — глазами и кивком спросил Ларька.
— Туда! — закивал крестьянин.
Оставив его далеко позади, Ларькины всадники ворвались в деревню. Откуда-то с края слышались крики и выстрелы. Ратники устремились на шум.
Толпа ободранных крестьян перебегала вдоль забора богатого, видно рыцарского, дома. Одинокие смельчаки пробрались к сад. По смельчакам из дома палили.
— Братцы! Там немец засел! — крикнул своим Ларька. — А ну, спешься!
К Ларьке подбежал дюжий эст, со слезами на глазах обнял его.
— Эк ты!.. Брось!.. — смущенный и тронутый, сказал Ларька. — Не девка я!
Эст тыкал себя в грудь, показывал на висящий у Ларькиного пояса нож.
— Оружия просишь? — догадался Ларька. — На! Братцы! Дай им кто чем богат!
Получив кто нож, кто пику, крестьяне опять бросились к рыцарскому дому.
— Стой! Стой! — окликал Ларька. — Не понимают!.. Перестреляют же их, бешеных!.. А ну, робя! Заряжай пищали! Грохни по окнам!
Гром русских пищалей раздался по округе. Зазвенели стекла в окнах. Полетела щепа из ставен.
Крестьяне, ободренные, с ревом бросились к дому. Оттуда пальнули раз-другой и умолкли.
— Пошли! — приказал Ларька. — Бери немца, язви его в душу!
Топорами высадили двери, ввалились в холодные чужие сени, растеклись по дому.
С ликующими возгласами крестьяне выволокли откуда-то своего господина. Еще молодой, полный, высокий, одетый в камзол с разорванными при схватке кружевами, он рванулся у крестьян из рук, залопотал, умоляя о чем-то Ларьку, признав в нем старшего.
Крестьяне неуверенно затоптались, выжидающе глядя на русских. Дюжий эст, получивший от Ларьки нож, подскочил к ним и, показывая на немца, горячо, с надрывом принялся объяснять.
— Все вы как немые! — развел руками Ларька. — Не понимаю никого. А вижу, досадил тебе немец… Ну, бери! Бери!
Немец и эсты напряженно смотрели на Ларьку. Немец — с надеждой и страхом, крестьяне — готовые покориться любому приказу.
— Эх, не понимают! — вздохнул Ларька. — Ну, коли так…
Шагнул вперед, махнул саблей. Бритобородая голова стукнулась о пол, подскочила, покатилась в угол.
— Все бери! — зычно велел своим Ларька. — Все ваше!
Шагал по коврам. Услышал женский визг, вопли. Усмехнулся. Взломал саблей один сундук, другой. Наткнулся на серебряные сосуды, золотые женские украшения, чеканные блюда.
— Ага! Эй, робя! Давай мешки!
Вышел на крыльцо. Велел приторачивать добычу. Спросил у ухмылявшегося ратника:
— Где бабы?
— Кончили их.
— Так…
Эсты выводили из рыцарской конюшни коней, волокли мешки с овсом, сбрую.
— Эй! Овес у них отымите! — велел Ларька. — И коней, какие получше, тоже заберем… Пашка, Микола! Волоките солому. Спалить гнездо надо.
Дюжий эст приблизился, протянул нож.
— Оставь себе! — сказал Ларька и отстранил нож.
Эст широко улыбнулся, показывая большие зубы. Взял Ларькину руку, крепко-крепко потряс.
— Во! Друга я себе сыскал! — крикнул своим Ларька.
Ратники расхохотались. Ничего не понявший эст тоже засмеялся. Смеялись и другие крестьяне. Они норовили коснуться русских, притронуться к их тегиляям, латам, к их оружию.
— Ну, погостевали! На конь! — скомандовал Ларька.
Из-под высокой черепичной крыши дома уже выметывались язычки огня.
Все побежали с рыцарского двора. Ларькин отряд вернулся на дорогу.
***
Через сорок дней после начала войны Шиг-Алей приостановил боевые действия.
Поручение царя было выполнено. Ужас на ливонцев наведен. Следовало попытаться, не связывая себя осадой крепостей, получить нужные государственной казне деньги.
Шиг-Алей послал дерптскому епископу грамоту.
«Вы беспомощны и сражаться не можете, — писал Шиг-Алей. — Уплатите оговоренную в Москве сумму, и тогда я буду просить государя, чтобы он смиловался над вами. Иначе примемся за ваши города».
На срочно собранном в городе Вендене сейме ливонские рыцари и горожане после долгих препирательств решили уплатить царю.
Перед пасхой в Москву отправили новых послов с деньгами. Но пока послы тащились, разыгрались события в Нарве и Иван-городе.
В великий пост пьяные немецкие кнехты обстреляли через реку мирно собиравшихся к церквам русских.
Воеводы, ожидая царского приказа, нарушать ли перемирие, запрещали войскам отвечать. Иван-город молчаливо терпел долгую стрельбу из пушек.
Наконец пришел наказ: «Нарву бить, но остальные города пока не трогать».
Ударили десятки русских пушек. Заговорили русские пищали. Жители Нарвы побежали из загоревшегося посада в крепость, но немцы их туда не пустили. В Нарве поднялся мятеж против рыцарей.
Городские купцы, и среди них твердохлебовский знакомец Иоахим Крумгаузен, возглавили тех, кто склонялся на русскую сторону.
В начале апреля Нарва объявила, что отстает от своего фогта, от гермейстера и от всей ливонской земли, и запросила передышки для переговоров.
Иоахим Крумгаузен и его товарищ Арндт фон Деден спешно выехали в Москву.
В это время ревельский командор Франц фон Зеегафен дал знать фогту Нарвы, что высылает ему в поддержку своих и рижских кнехтов.
В Нарве воспрянули духом. Вскоре кнехты действительно вошли в город и усилили его гарнизон.
Сам ревельский командор, соединяясь с отрядом Гергардта Кетлера, подошел и встал в десяти верстах от Нарвы.
Тотчас ратман Ромашон объявил русским воеводам, что нарвцы не посылали Крумгаузена и фон Арндта к царю, что те поехали по своей воле.
Посланная против Кетлера сторожа была смята. Русские отряды бежали за реку.
Однако эта неудача не обескуражила воевод. Наоборот. Обеспокоясь, они отдали приказ бить по Нарве из пушек без передыха.
Русские пушкари валились с ног, обжигали руки о стволы орудий, но с мест не сходили.
Яростная бомбардировка вызвала в городе пожар.
Жители опять пытались скрыться в крепости, схватились с кнехтами, не пускавшими народ за стены.
Воспользовавшись сумятицей, русские войска переправились через реку, перетащили за собой орудия.
Получив известия об этом успехе русских, отряды Кетлера не пошли на выручку осажденным. Побоялись засады.
Тем временем русские пушкари сбили главные орудия нарвской крепости. Они усиливали и усиливали огонь.
Участь Нарвы была решена. В ту же ночь нарвский фогт сдался на милость победителя.
Утром 11 мая остатки немецких войск вышли из крепости, сложив оружие. Рыцари отступали повсюду. На помощь русским войскам прибыл из Пскова царский наместник Троекуров со свежими полками.
Один за одним пали Нейшлотт, Тольсбург, Везенбург.
Все пространство от Чудского озера до Свейского моря и побережье реки Наровы были присоединены к Москве.
Находившиеся в ту пору у царя ливонские послы не дали, однако, согласия на это присоединение.
Тогда их отослали прочь, не взяв и привезенных денег.
— Отныне мы сами господа в наших исконных землях! — сказали послам.
В захваченном краю по царскому указу строили православные церкви. Велено было принимать бежавших сюда ливов и эстов.
А в самой Москве отменили длившийся с самого начала войны пост.
Трезвонили в колокола и служили молебны…
Началось лето, и последовали новые победы. Войско князя Петра Шуйского и Федора Троекурова овладело Нейгаузеном. Узнав об этом, отряды гермейстера Фирстенберга и дерптского епископа, собранные близ Кириемне, не рискнули вступать в бой. Фирстенберг отступил к Валку, епископ — к Дерпту. Его отряд русские войска настигли в двадцати пяти верстах от города, гнали ливонцев до предместий, отбили обоз, захватив пленных, порох, орудия и ядра.
Мимоходом был взят Курславль.
Перед осадой Дерпта князь Шуйский потребовал у горожан сдаться на милость царя и, чтобы устрашить их, послал в город изувеченных немцев и немок.
При виде русских часть епископского войска тайком ушла из города. Канцлер Гольцшир с пеной у рта требовал вылазки, а когда ему разрешили выйти в поле, повернул и удрал в Ригу.
И все же Дерпт решил обороняться. Под покровом тумана горожане послали гонцов к гермейстеру и епископу. Заперли ворота. Ответили огнем на огонь.
Но выручка не шла. А стены под ударами пушек рушились, ядра зажигали кровли домов, и городской совет запросил перемирия.
Дерптцы просили сохранить лютеранство, прежние доходы купцов, школы, прежние счетные книги, освободить их от русского суда, сохранить выборность должностных лиц.
Шуйский на все согласился. Он обещал не разорять город. Тогда ему вручили ключи от ворот.
Тех, кто хотел покинуть город, русские под охраной проводили мимо татар. Ордам Шиг-Алея войти в Дерпт вообще не разрешили. По всем улицам и площадям поставили караулы наблюдать за порядком, следить, чтобы жителям не чинились обиды.
Шуйский выполнял волю царя. В Москву уже сыпались жалобы на зверства татар. Ливонские жалобщики обивали пороги в Швеции, в Литве и Польше, расписывая московские насилия, пытки и убийства.
Следовало показать себя мягкосердечными и человеколюбивыми.
Попрятавшиеся поначалу по домам горожане вскоре осмелели. Купцы принялись за торговлю, в кирках начались службы, в школах — учеба…
Ларьке город нравился. Дома высокие, под черепицей, чистые. Улицы, правда, узкие, уже московских, и помои тут прямо на мостовую льют, вонь, но и в московском Зарядье не лучше.
А живут богато! В оставленных жителями домах ратники нашли немало добра и замурованного в стенах золота.
Диво ли, что в городе пятьсот пушек нашлось, неисчислимо свинца и пороха?
Коли деньги есть, все купить можно!
Ларька пил и ел вволю, в обозе у него лежало по мешкам немало добра, награбленного в походе.
Когда от царя пришла грамота, поощрявшая русских селиться в Дерпте, Ларька подумал, что не худо было бы и остаться тут насовсем.
Но почти одновременно с грамотой царские гонцы привезли наказ князю Курбскому отбыть в Москву.
Ларька был обязан князю землей и поехал вместе с ним.