Глава 12 Ева уходит из дома

Глава 12

Ева уходит из дома

Признав Еву своей официальной фавориткой в 1935 году после ее второй попытки самоубийства, Гитлер решил отныне обращаться с ней бережно и обеспечить всем необходимым. Многие пожилые мужчины обзаводились молоденькими любовницами, часто с ведома друзей (но не жен!), и общество судило их не по моральному облику, а по тому, насколько они щедры к девушкам. «Гитлер придавал огромное значение соблюдению приличий в Мюнхене», — сухо комментирует дядя Алоис. Через семь месяцев, снова используя Гофмана в качестве посредника, Гитлер купил в фешенебельном пригороде Богенхаузен скромный домик под номером 12 на Вассербургерштрассе для двух фрейлейн Браун, Евы и Гретль. 30 марта 1936 года документы были оформлены на имя Евы. Много лет спустя их кузина Гертрауд размышляла:

Гитлер не пропустил мимо ушей крик о помощи, то ли оттого, что совесть у него была нечиста, то ли он и правда привязался к Еве. Он поспешил обеспечить ее собственным жилищем, подальше от родителей и от опутывающих ее семейных уз. Это означало, что он может лучше контролировать ее даже в свое отсутствие. А для компании и утешения он разрешил ее младшей сестре тоже поселиться в новом доме.

Дом представлял собой типичную загородную виллу, незатейливо оштукатуренную коробку, как и все дома в Богенхаузене. Но он находился недалеко от квартиры Гитлера и ничем не выделялся, гарантируя анонимность. Горничная прилагалась — он мог позволить себе баловать свою новую любовницу. Площадь домика составляла всего 80 квадратных метров, зато он был красиво обставлен, в нем даже висели несколько весьма приличных картин, конфискованных у музеев. Ева имела в своем распоряжении фарфоровый обеденный сервиз с голубыми цветочками на восемь персон и современно оборудованную кухню, все за счет Гитлера. Из прихожей дверь открывалась в гостиную, из которой, в свою очередь, одна дверь вела в сад, а другая — в крошечную кухню и еще меньшую комнатку для прислуги. Справа от входа располагалась еще одна гостиная, где висело несколько портретов Гитлера с ласковыми подписями для Евы и Гретль, и столовая. Наверху каждая девушка занимала по отдельной спальне, а ванная комната у них была одна на двоих. Спальня Евы переливалась оттенками синего, двухместная кровать обита бледно-голубым сатином в полосочку и застелена дорогим бельем с вышитыми инициалами ЕВ. На стене возле кровати висел телефон с прямыми линиями, помеченными «Берлин» и «Вахенфельд» (первоначальное название домика Гитлера в Оберзальцберге).

Разумеется, она получила просторный гардероб и мягкие коробки, обшитые стеганым атласом, для чулок и белья. Длинный туалетный столик с зеркалом был уставлен ее любимой косметикой от Элизабет Арден и хрустальными флаконами дорогих французских духов. (Гитлер мог не одобрять искусственности в среднестатистической немецкой женщине, но потакал слабости своей любовницы к шикарной косметике.) Интересно, что на верхней полке гардероба Ева держала мешочек с банными принадлежностями. Видимо, она полагалась на простой, хотя и не очень надежный способ контрацепции: мыться после секса теплой водой с уксусом. В ванной стояла аптечка с обычным набором лекарств от простуды и ангины, запасом снотворных пилюль и средствами от «женских проблем». Менструации у Евы проходили тяжело и болезненно, и она вечно искала эффективные болеутоляющие. В подвале, пока его по настоянию Гитлера не превратили в бомбоубежище, хранились ящики с превосходным вином разных сортов.

Комнаты были небольшие, но Еве домик нравился. Она называла его «мой милый маленький Браунхауc». Главное его достоинство, с точки зрения Гитлера, составляла высокая глухая стена, окружающая сад в 800 квадратных метров. Стена гарантировала Еве (а при необходимости и ему) полное уединение. Он подарил ей сторожевую собаку, бультерьера по кличке Бласко. Но Бласко был злобный и непредсказуемый, никто его особенно не любил, и прожил он недолго. За ним настала очередь двух скотчтерьеров. Сначала черный Негус, которого Гитлер подарил Еве, вероятно, в конце 1935 года. Она потом купила ему подружку, сучку Штази. Собаки привязались к хозяйке и следовали за ней преданной тенью. Ева любила их не меньше, чем Гитлер свою эльзасскую овчарку Блонди. Она воспитывала и ласкала их, выводила гулять и находила утешение в их неизменном присутствии у ее ног. Она звала их своими «малышами», найдя в них столь необходимую отдушину для эмоций, хотя было бы чрезмерным упрощением думать, что они заменили ей детей. Позже они стали актерами в изощренных играх, в которые она играла с Гитлером. В качестве подарка на новоселье Гитлер презентовал ей элегантный черный «мерседес», с номерным знаком IIA-525000 и шофером господином Юнгом в придачу. Самая радостная новость: Ева получила возможность не ходить каждый день на скучную работу в фотоателье Гофмана, где она трудилась с октября 1929 года. Гофман объяснял: «Из практических соображений она так и оставалась моей служащей, но когда Гитлер находился в Оберзальцберге, я давал ей отпуск для поездки в Бергхоф. Когда ввели обязательную трудовую повинность для женщин, она числилась на моем предприятии». Ева время от времени появлялась в студии вплоть до 1945 года. Борман выдавал ей карманные деньги в размере якобы получаемой ею зарплаты: 450 имперских марок в месяц.

Их соседи в фешенебельном пригороде скоро вычислили, кто эти две молодые женщины, хотя Ева никогда не пыталась с ними знакомиться, а Гитлер, панически боявшийся огласки, посещал домик не иначе как приняв чрезвычайные меры безопасности. Когда он бывал в Мюнхене и хотел повидаться с ней, то приезжал — часто без предупреждения, — выскакивал из машины и быстро проходил по тропинке к входной двери. Отряд телохранителей ждал за углом. Ева угощала его чаем, после чего они, наверное, занимались любовью. Он никогда не оставался на ночь.

Как бы ни был щедр Гитлер, купив любовнице собственный дом, перенапряжение и заботы не позволяли ему наведываться к ней чаще двух-трех раз в месяц, а в выходные в Бергхофе он тоже больше работал, чем отдыхал. Настали переломные годы, когда он тайно руководил осторожным, но неуклонным воплощением тайных замыслов партии. В грядущем сентябре на нюрнбергском съезде предстояло обнародовать Нюрнбергские законы: призыв нацистов к «расовой чистоте», предназначенный вывести с лица Германии генетические и расовые «пятна». Впервые со времен феодализма человечество вновь делилось на два сорта. Чистая арийская родословная ставилась превыше всего. (Гитлер тщательнейшим образом проверил генеалогическое древо Евы на предмет еврейских предков.)

Когда Гитлеру необходимо было отдохнуть от государственных дел, он удалялся в горный Оберзальцберг, вдохновлявший его мечту о священном германском народе. В 1932 году он решил не арендовать более Хаус Вахенфельд, как предыдущие четыре года, но выкупить его полностью. Мартин Борман и Рудольф Гесс, совместно управлявшие личными финансами Гитлера, вынудили хозяйку Маргарете Винтер, а заодно и семью Шюстер, владевшую гостиницей Gasthof zum T?rken, против воли продать свою собственность. Сделки состоялись где-то между сентябрем и ноябрем 1932 года после долгих и весьма настойчивых уговоров. Более шестидесяти лет спустя фрау Шюстер со слезами на глазах вспоминала, как ее мать рыдала при отъезде. За шале Гитлер заплатил скромную сумму в 48 000 золотых марок (в веймарской валюте) — не из своего кармана, хотя гонорары с продаж «Майн Кампф» сделали его богатым человеком. Как всегда, он переложил все связанные с покупкой хлопоты на Бормана.

Борман, как и Генрих Гофман, играл немаловажную роль в жизни Евы, особенно когда она переехала жить в Бергхоф. Подобно большинству приближенных Гитлера, она терпеть его не могла за коварные манипуляции, упорное стремление монополизировать фюрера и железный контроль над резиденцией в Оберзальцберге, которой он управлял с эффективностью часового механизма. Между ними возникло тайное соперничество — по крайней мере, оно держалось в тайне от фюрера, — но Ева всегда знала, что в крайнем случае Гитлер встанет на сторону своего «самого верного партийного товарища», которому он безгранично доверял. Она никогда не шла на риск открытого конфликта.

Мартин Борман был непростым человеком простого происхождения. Его отец, отставной старшина Прусского армейского полка (отсюда, возможно, одержимость сына дисциплиной и порядком), стал впоследствии почтовым служащим. Юный Борман бросил школу и нанялся на сельскохозяйственные работы. Как и многим сподвижникам Гитлера, Первая мировая война (он служил канониром в полку полевой артиллерии) дала ему шанс подняться над своими провинциальными корнями. В 1925 году он вступил в НСДАП и к 1928 году уже был ее финансовым управляющим, распоряжавшимся значительной частью фондов. В тот год Борман и познакомился с Гитлером, так что он не входил в число тех «старых верных» товарищей, которые состояли в партии с самого начала. Он стал депутатом от национал-социалистов в рейхстаге, а в июле 1933 года — главой кабинета заместителя фюрера по партии Рудольфа Гесса (одного из самых первых последователей Гитлера). Превосходные организационные и бюрократические способности Бормана склонили Гитлера к решению возложить на него непомерную ответственность за финансы партии и свое личное состояние, а также поручить ему покупку Бергхофа и управление резиденцией. Путци Ганфштенгль привел очень точную метафору, говоря, что он «слизывал желания с губ хозяина и пролаивал их в форме приказа».

Борман, помимо прочего, выдавал деньги Еве, и хотя по приказу Гитлера ей было назначено щедрое содержание, она всегда помнила, что оно достается ей не напрямую от любовника, а косвенно — через ненавистного соперника. Борман неустанно третировал ее, заставляя ощущать свою зависимость, поскольку он оплачивает все ее счета. Должно быть, она испытывала чудовищное унижение от того, что приходится обращаться с просьбой к Борману всякий раз, когда нужны деньги на парикмахера или маникюршу.

Никто в ближайшем окружении Гитлера и не заметил толком, как Борман поднялся до контроля над средствами верховных вождей партии. Вид у него был неказистый: приземистый, толстый, некрасивый. Из-за грубых манер и некультурности его сильно недооценивали Геринг, который воображал себя знатоком искусства и вел королевский образ жизни, и ему подобные. Немногословный и подобострастный в присутствии своего начальника, властный и высокомерный за его спиной, Борман втерся в доверие к Гитлеру настолько, что встал впереди всей его упряжки. На публике заискивал перед соперниками, разыгрывая добродушие и миролюбие, а сам исподволь плел интриги, чтобы подорвать их положение. Когда они наконец осознали масштабы его власти, его уже было не вытеснить. Он стал правой рукой фюрера и контролировал доступ к нему. Репутация новичков зависела от него. Грозный противник, он возмущался ролью Евы в Бергхофе и вечно строил козни, чтобы от нее избавиться. Неудивительно, что они ненавидели друг друга — но молча. Гитлер не потерпел бы открытой вражды.

Заполучив Хаус Вахенфельд, Гитлер решил, что его надо расширить и переоборудовать, сделав более подходящим для приема важных персон и высокопоставленных иностранных гостей. Дому предстояло стать гораздо больше, чем местом загородного отдыха: центром правительственных и военных операций. Это решение повлекло за собой лавину покупок среди его сподвижников. Каждый рвался превзойти остальных в величине дома и живописности владений. Конкурс без труда выиграл Геринг, сколотивший огромное состояние на награбленной недвижимости и предметах искусства. Жилище Гитлера было намного скромнее, о чем он прекрасно знал и даже подшучивал над Герингом. Когда гость хвалил Бергхоф, он говорил: «Мой Бергхоф, конечно, не сравнится с Каринхалль [главная резиценция Геринга в Шорфхайде, к северу от Берлина. На самом деле Бергхофу было далеко и до его громадного помпезного дома в Оберзальцберге]. Там он мог бы служить разве что домиком для садовника». Как и Сталин, Гитлер предпочитал простые, даже аскетичные помещения, когда речь шла о его собственном доме. Он позволял своим ставленникам купаться в роскоши, но сам относился к ней равнодушно.

Преобразованием Оберзальцберга занимался Борман, не упускавший возможности расширить сферу своего влияния и угодить фюреру. С 1935 по 1940 год он провел пятьдесят две спецоперации по конфискации домов, ферм, земель и лесов, бесцеремонно вытесняя владельцев. Всего он приобрел 600 акров леса и 200 акров пахотной земли. За пять лет больше четырехсот человек — в основном крестьяне, жившие там веками, — были изгнаны из своих домов, чтобы нацисты могли устроиться поудобнее. Тем, кто отказывался продавать, угрожали переселением в близлежащий Дахау, и порой их действительно туда отправляли. Не обремененный совестью Борман брал, что хотел, обращая старую земледельческую деревню в цитадель. Участки и здания Оберзальцберга обошлись нацистской партии примерно в шесть миллионов рейхсмарок или чуть больше. Чтобы обеспечить фюреру как можно лучшую панораму, вырубались деревья, сносились дома. В 1936 году Борман со своей семьей поселился в одном из лучших шале, предугадывая скорое превращение Оберзальцберга во второй оперативный штаб Гитлера и желая быть под рукой у вождя, когда это произойдет. Через десять лет после того, как Гитлер впервые арендовал Хаус Вахенфельд (в 1928 году), маленькая деревушка была полностью аннексирована и предоставлена в его личное распоряжение. Доказательством наивности Гитлера в денежных делах и его полного доверия к своему ближайшему подручному служит тот факт, что он почти наверняка так никогда и не обнаружил, что все, кроме самого Бергхофа, было куплено на имя Мартина Бормана, так что к 1939 году Борман единолично владел всей деревней.

Окруженный охраной и высокими заборами, притаившийся среди сосновых аллей, под которыми лежал Берхтесгаден, а дальше на запад — ледяное озеро Кёнигзее, Оберзальцберг стал военным лагерем и оплотом национал-социализма. Здесь были и казармы, и гауптвахта СС, и помещения для сотрудников службы безопасности, и спортивный зал с боксерским рингом, и полигон для стрельбы, а также больница для тяжело раненных офицеров вермахта, радиостанция, три телефонных узла и почта, не говоря уже о Чайном домике, детском саде, школе и театре. Даже еду обитателям поставляла образцовая ферма (бывшая усадьба), в парниках которой круглый год выращивались фрукты и овощи. Все служило на благо фюреру, черному пауку в центре паутины офицеров, адъютантов, солдат, охранников, секретарей («прикрытие» Евы вынуждало ее притворяться одной из них), поваров, экономок, горничных и гостей. Теперь Оберзальцберг действительно являлся вторым оперативным штабом Гитлера после Берлина. Помимо обычного размещения, под квартиры для СС была оборудована еще и гостиница Gasthof zum T?rken. В течение следующих восьми лет будущее Германии и ее сорокапятимиллионного населения, а также судьба половины Европы определялись в этом новом монументальном городе Гитлера на фоне изломов альпийских скал. Гитлер как-то сказал одному гостю: «Здесь вызревают мои думы».

Ева надеялась на уединенное гнездышко для двоих и не испытывала ни малейшего желания жить среди занудных и назойливых политиков, а тем более в центре военного штаба. Ей гораздо милее был старенький уютный Хаус Вахенфельд, но когда Гитлер закончил ремонт, домик вырос чуть ли не втрое и сделался практически неузнаваем. Гитлер сам себя назначил архитектором проекта, по завершении коего Шпеер хладнокровно заметил (в отсутствие фюрера): «Получилось не хорошо, но, правда, и не плохо». Возможно, фюрер намеревался сохранить уютную атмосферу первоначального баварского шале, но внесенные изменения похоронили эту идею. В итоге стоимость полностью перестроенного Бергхофа составила 175 660 рейхсмарок, что равняется семистам тысячам английских фунтов в современных деньгах.

Помимо нового крыла и подземного гаража на восточной стороне, в главном доме было устроено огромное приемное помещение, известное как Большой зал. Оно выглядело как зал нибелунгов с мебелью гостиницы для коммерсантов. Широкие мягкие диваны и гигантские кресла, обитые узорчатым плюшем, громоздились в тяжеловесной неподвижности. Из самого большого окна, когда-либо сделанного из цельного куска стекла, открывался вид на Унтерсберг, Берхтесгаден внизу в долине и, в солнечные дни, на Зальцбург. Мраморный камин, персидские ковры и гобелены придавали залу помпезный вид. Помещение сочетало в себе противоречащие друг другу эстетические устремления и личные вкусы Гитлера. За невзрачным, но ценным гобеленом скрывался экран, который выдвигался нажатием кнопки, превращая зал в домашний кинотеатр. Здесь Гитлер смотрел свои любимые фильмы: «Кинг Конг», «Белоснежка и семь гномов» (кстати, обожал насвистывать «Нам не страшен серый волк» из «Трех поросят»), «Дела и дни бенгальского улана» и, как ни странно, «Метрополис». Особую слабость он испытывал к фильмам с Марлен Дитрих — видимо, ему нравилось смотреть на ее ноги. Иногда, по словам Герберта Дёринга, который позже стал управляющим Бергхофа, за вечер показывали два фильма.

Стол в обеденном зале был рассчитан на шестнадцать человек. Гостиная утратила атмосферу уюта и стала «…большой, величественной и монументальной, как все, что строил Гитлер, но холодной. Комната была слишком велика, а люди — слишком малы, чтобы ее заполнить». Хотя Гитлер строил из себя великого знатока музыки, в Большом зале никогда не проводились камерные концерты. Он предпочитал слушать подборку своих любимых пластинок: отрывки из опер Вагнера, одну-две темы из Седьмой симфонии Брукнера, несколько сочинений Моцарта. В жанре оперетты он выбирал арии из «Веселой вдовы» и «Летучей мыши», а в более серьезном — любимые отрывки из пламенных «Богемы», «Мадам Баттерфляй» Пуччини, «Аиды» Верди и «Вольного стрелка» Вебера.

Теперь Гитлер имел в своем распоряжении тридцать комнат (десять из них — спальни), выходящих в широкие коридоры, уставленные полками с книгами — обтянутые кожей издания классиков, которые редко кто открывал, — и просторный, внушительный рабочий кабинет с необъятным письменным столом. Комнаты освещались безобразными канделябрами и были увешаны безобразными картинами, каковые вернее всего можно определить как школу «нацистского реализма». В отличие от Геринга, который «конфисковывал» — то есть крал — понравившиеся полотна, Гитлер приобретал свои произведения искусства относительно честным путем. Начиная с 1941 года многие он покупал у Марии Альмас-Дитрих, торговавшей произведениями искусства. Она была на четверть еврейкой, но этого Гитлер, конечно, не знал.

К середине 1936 года обслуживающий персонал Бергхофа признал Еву, хотя она не принимала участия в торжественных и официальных мероприятиях. Гитлер поощрял ее приглашать в гости друзей — больше никому в Оберзальцберге такое не позволялось, — и холодные помпезные залы наполнялись молодыми людьми, привносившими легкость и веселье в его жизнь. А еще Ева решила, что ему самое время заняться физической культурой. Фюрер начинал уже выглядеть как флегматичный пожилой господин, даже брюшко отрастил. Это не годилось для спасителя Германии, ее полновластного хозяина, защитника и первого государственного лица. Его надо было заставлять ходить на прогулки. Гитлер ни разу не взбирался ни на одну приличную гору, зато любил обозревать величественные пейзажи. Хотя нацистский режим превозносил здоровый и активный образ жизни, фюрер был невероятно ленив. Только на пропагандистских фотографиях Гофмана он принимал мужественные позы на фоне поленницы, иногда даже в спортивных кожаных штанах и баварском крестьянском костюме. На самом же деле никто никогда не видел, чтобы он рубил дрова.

С 1933 года нацистская партия под руководством злого гения Йозефа Геббельса неуклонно превращала своего вождя и его идеологию в апокалиптический культ, требующий непоколебимой преданности от последователей, — своего рода государственную «контррелигию», дающую исчерпывающие объяснения прошлого, настоящего и будущего. Они рисовали в облаках картины возрожденного Отечества, которое ведут за собой герои и вдохновляют мученики (головорезы, погибшие во время Пивного путча 1923 года, и молодые бандиты вроде Хорста Весселя, убитого в 1930 году), обеспечивая верным адептам партии иконографию и кумиров, олицетворяющих их мечты. От тех, кто угрожал их единству, избавлялись. 30 июня 1934 года нацисты под личным руководством Гитлера провели путч Рёма с целью предотвращения переворота, который планировали начальник штаба СА Эрнст Рём и его радикальные соратники. Были казнены несколько лидеров СА, включая самого Рёма — давнишнего последователя партии, одного из четверых мужчин, называвших Гитлера по имени и на «ты». Гитлер собственноручно арестовал его и сорвал ордена. Заговорщиков расстреляли первого июля 1934 года.

Карта Бергхофа, составленная англичанами на основании разведданных при подготовке «Операции Фоксли» в 1944 году.

Под прикрытием доктрин, превозносящих «расовую чистоту», нацисты искажали язык, с помощью блестящих метафор оправдывали отправку «недочеловеков», «загрязняющих» арийскую расу, в лагеря, психиатрические клиники, больницы, на принудительные работы, а то и в места похуже. Они создавали ритуалы, в которых могли участвовать все «чистокровные» немцы, — факельные шествия и массовые прославления возрожденного сверхчеловека в лице самого Гитлера. За кулисами нацистские министерства и старательные чиновники корпели над выполнением его обещаний. Черные События неотвратимо надвигались, набирая зловещие обороты по мере того, как вершились все новые зверства, почти не вызывая публичного протеста, словно очередное насилие было всего лишь гротескным эпизодом из фильма Чарли Чаплина или Бастера Китона: тощие, неуклюжие фигурки евреев, спотыкающихся друг о друга, в панике бегущих от великолепных эсэсовцев в черных сапогах. Ха-ха-ха, смотрите, как они улепетывают! Эта извращенная идеология распространялась из Берлина, но корни ее уходили в землю Баварии.

Я знала, что в ходе сбора материалов для книги о Еве Браун мне придется посетить места, где происходили описанные в ней события, чтобы попытаться понять, что влекло Гитлера в Берхтесгаден и почему он из всех мест выбрал это для оттачивания своих замыслов. Я ездила туда дважды, первый раз — в конце лета 2003 года. Наступление каждого дня возвещал бледный прохладный рассвет. Я сидела за столиком перед своим шале за завтраком, состоящим из темного ржаного хлеба, яйца от местной курицы и чашечки кофе (любовь к крепкому до неприличия кофе передалась мне по наследству от мамы), читая или делая пометки в блокноте, прежде чем спуститься по крутой горной тропинке вниз в Берхтесгаден. Маленький средневековый городок кишел туристами. Вместе с ними я бродила по улицам, наблюдала, подслушивала, покупала открытки, отмечала следы нацистских надписей и символики, едва различимые под несколькими слоями побелки. Никаких упоминаний о самом знаменитом жителе города: никаких табличек, напоминающих посетителям, что вокзал был построен по проекту Альберта Шпеера или что на месте маленькой пиццерии близ речки Ахе некогда располагался первый контрольно-пропускной пункт по дороге, ведущей вверх к Бергхофу. Сегодня Берхтесгаден представляет собой чистенький тематический парк лучших свойств немецкого характера. Все работают усердно и с удовольствием, дети слушаются родителей, жены слушаются мужей, а мужья слушаются представителей власти. Даже подростки вежливы, и поезда отходят вовремя. Со времен Гитлера город впал в коллективную амнезию, и его предосудительное прошлое уже почти стерто.

Единственным исключением является недавно открытый в Оберзальцберге исторический информационный центр, расположенный почти над военным бункером Гитлера. Я поехала к подножию горы на автобусе, чтобы посетить его. В длинном зале, разделенном на три отсека, выставлены реликвии и фотографии Третьего рейха. Я слушала в наушниках речи Гитлера. Меня удивило, насколько спокойно звучал его голос, тихий и неторопливый, пока постепенно не достигал экстатического крещендо, оргазменного завершения, заставляя докладчика и аудиторию биться в припадке Ненависти. В том же отсеке есть стенд с фотографиями из газет, опубликованными после освобождения узников концентрационных лагерей в мае 1945 года. На них видны изнуренные, скелетообразные тела, одни живые, другие мертвые; какие где — не различить. Черные События в черно-белом изображении. Люди молча разглядывали их, а потом переходили на следующий уровень посмотреть видеозапись, где старики, бывшие жители некогда крошечной деревушки Оберзальцберг, рассказывали, как их дома и фермы были конфискованы и снесены, а на их месте вырастали роскошные загородные виллы для Гитлера и его окружения. Один старичок, давший интервью в 1989 году, смахивая слезы при воспоминании о выселении семьи, говорит: «Моя мать родилась там, как и я, и все мои братья и сестры: двенадцать или тринадцать нас было, не помню». «Конечно, жизнь на «Горе» изменилась, — рассказывает Роза Ирлинг, которая была еще ребенком, когда впервые приехал Гитлер. — Во времена нашего детства здесь было очень тихо. А потом, после 1933 года, все превратилось в сплошную необъятную стройку… Внезапно толпы людей хлынули на гору, пытаясь подобраться как можно ближе к дому Гитлера, ожидая, пока он наконец не выйдет. И тогда они разражались криками, аплодисментами, рыдали, истерически хохотали, даже падали на колени».

Автобус движется дальше, проезжает тихое, поросшее травами место, где стоял Бергхоф. Экскурсовод молчит. Ничего не осталось. На высоком уступе, с которого открывается вид на горы и ровные поля, среди могучих деревьев прячется заросшая поляна. Битый кирпич и булыжники очерчивают фундамент здания. По ней бродили несколько человек с путеводителями и фотоаппаратами. Они не выглядели апологетами Гитлера; они приехали с семьями, объясняли что-то детям и уходили от щекотливых вопросов, указывая на еле видное сквозь густые сосны место, где стоял Чайный домик Гитлера, потрясающий вид из которого теперь загораживают кроны деревьев. Перед уходом некоторые сыпали в сумки или карманы брюк горсть розовато-красных кирпичных осколков размером со спичечный коробок, чтобы выставить их дома вместе фотографиями из отпуска, приклеив ярлычок «Кусок кирпича из гитлеровского Бергхофа». Наделены ли эти осколки некой мистической силой — подобно мощам праведников или щепке от Святого Креста, — как если бы им передалась часть ауры Гитлера? Или же их берут из тех же побуждений, что и обломки Берлинской стены, чтобы доказать, что «я там был»? Именно так люди, которые не были отпетыми злодеями-расистами, создали нацистскую партию. Кирпичик здесь, кирпичик там — вот и фундамент заложен.

Наконец автобус добрался до горы Кельштайн высотой 1834 метра, на вершине которой стоит псевдосредневековое здание под названием «Кельштайнхаус». Американцы впоследствии окрестили его «Орлиным гнездом». Кельштайнхаус был построен по приказу Бормана и преподнесен фюреру на пятидесятилетие как подарок от его народа. Он был оплачен из налогов населения и стоил 30 миллионов рейхсмарок. Вид оттуда и впрямь бесподобен.

По вечерам я возвращалась в свой маленький альпийский домик, открывала бутылку прохладного вина и вслушивалась в долгие, медленные сумерки: стрекот цикад, визги детей, играющих перед сном на близлежащей ферме, и раздраженное блеяние овец. Я наслаждалась живописным пейзажем — тем самым, что видели Ева, Гитлер и их гости с террасы Бергхофа. В доме после ужина (копченое мясо и колбаса, опять с ржаным хлебом) я читала «Марш Радецкого» Йозефа Рота и «Берлин» Энтони Бивора, две книги, словно берущие в скобки историю Третьего рейха.