НЕТ ДОЛЖНОСТИ БОЛЕЕ ОКАЯННОЙ

НЕТ ДОЛЖНОСТИ БОЛЕЕ ОКАЯННОЙ

Какой же линии мне придерживаться на переговорах в Стокгольме? Куда там вести дело? Пока ясно было одно — настаивать на договоренности о неприменении первыми ядерного оружия военные не будут. Скорее наоборот.

А с Лубянки 4 декабря поступила бумага за подписью  председателя КГБ В.М. Чебрикова, которая следующим образом определяла задачи советской делегации в Стокгольме:

1. Не раскрывать нашей военной деятельности и боеготовности.

2. Постараться ограничить военную активность США в Европе — переброску их войск, и особенно в районы, примыкающие к границам социалистического лагеря.

3. Постоянно подпитывать мобилизацию антивоенных движений в Европе.

Но и здесь больше говорилось о том, что не надо делать. Поэтому по— прежнему оставался проклятый российский вопрос — что делать? 

Своими новыми заботами я поделился с Корниенко и Ковалевым — с каждым по отдельности. Их советы были на удивление одинаковы — не мудрите, Гриневский, а напишите вместе с ведомствами обычные директивы в том духе, как их готовили к Мадридской конференции СБСЕ.

Такие директивы вскоре были готовы. Разумеется, начинались они с трафаретной фразы о том, что, основываясь на оценке положения дел, сделанной в заявлении Андропова, «следует разоблачать милитаристский курс США и НАТО, который создает угрозу миру в Европе». При этом особо подчёркивать, что появление Першингов «ведет к новому витку гонки вооружений, росту напряженности и нестабильности в Европе и может серьезно затруднить разработку мер укрепления доверия и безопасности на Стокгольмской конференции». Правда, об уходе с конференции в директивах не говорилось. Линия Громыко победила.

Что касается собственно мер доверия, то директивы были строго поделены на две части.

В первой части делегации предписывалось «поставить в центр внимания конференции крупные инициативы, осуществление которых могло бы сыграть важную роль в укреплении доверия и безопасности в Европе». К ним относились обязательства о неприменении первыми ядерного оружия и Договор о неприменении силы вообще. Кроме того, делегация должна была «продвигать» предложения об освобождении Европы от химического оружия, а также о неувеличении и сокращении военных расходов. Если нейтралы предложат создание безъядерных зон на Севере Европы, в Центральной Европе и на Балканах, то заявить о нашем положительном к ним отношении. Это были так называемые политические меры доверия.

А во второй части директив говорилось о необходимости разработки военных мер доверия, которые, впрочем, уже выдвигались на XXVI Съезде КПСС и в совместных документах Варшавского договора. А именно: ограничение масштабов военных учений, уведомление о крупных военных учениях сухопутных войск ВМС и ВВС, уведомление о крупных передвижениях и перебросках войск, а также приглашение наблюдателей на такие мероприятия. И хотя в директивах было подробно расписаны параметры, начиная с которых такая деятельность подлежала бы уведомлению, в целом все эти меры не шли дальше того, что уже обсуждалось в Мадриде.

Разумеется, делегации надлежало отводить все попытки США и НАТО навязать рассмотрение таких мер как транспарентность, обмен информацией и контроль. Даже обсуждать их было нельзя — только отводить.

И после изнурительных межведомственных баталий для нас в делегации ключевой была сохранившаяся в директивах фраза: «Вести дело к тому, чтобы конференция приступала к рассмотрению и согласованию мер доверия в военной области как уведомительного, так и ограничительного характера». Она позволяла нам вести параллельные переговоры, как по политическим, так и по военно— техническим мерам доверия.

В таком виде эти директивы без обсуждения были приняты на Политбюро. Только Черненко прошелестел задыхающимся голосом:

— Вопросы есть? Замечания есть? Нет! Переходим к следующему пункту повестки дня.

А через несколько дней меня буквально наповал сразил Громыко. Он вызвал, чтобы дать указания, как писать его речь в Стокгольме, и в ходе их обсуждения, как бы невзначай, бросил:

— Забудьте, Гриневский, что у вас есть вторая часть директив. Ведите переговоры только по крупным политическим мерам. Повторяю, забудьте о всяких там уведомлениях и наблюдениях.

— Андрей Андреевич, — сказал я, — но в таком случае переговоры становятся бессмысленными. Если мы не заинтересованы в договоренности по мерам доверия, если нам вообще не нужны эти переговоры, то лучше их тогда не начинать. Мы уже ушли из Женевы и Вены. Всем будет ясно, почему мы не пойдем теперь в Стокгольм.

Андрей Андреевич Громыко внимательно на меня посмотрел и неожиданно пустился в рассуждения:

— Цели политики Рейгана не ясны. Что это –ковбойская игра, кто первым моргнёт? Или в Вашингтоне считают, что применение ядерного оружия может быть инструментом политики, и потому готовят внезапный ядерный удар?

В этой обстановке, — твердо сказал он, — Стокгольм единственное светлое пятно на темном фоне. Нам этот форум выгоден. Вам нужно вести дело так, чтобы этот огонек не погас ни при каких обстоятельствах. Понятно? Ни при каких обстоятельствах. На первых сессиях вы должны размотать — какова их позиция и каковы их намерения. Тогда нам будет легче определиться.

В этом диалоге был весь Андрей Андреевич Громыко. Долго потом я вспоминал его слова. Еще Прокофий Возницын, первый русский посол, направленный Петром Великим на международные переговоры — Карловицкий конгресс, — бросил однажды в сердцах:

— Нет должности более окаянной, чем быть послом российским на переговорах с иноземными послами.

И действительно: стрелецкий приказ в одну сторону тянет, посольский — в другую, а «пытошный» приказ боярина Ромадановского также свои интересы блюдёт. Хорошо еще Великий государь силу имеет протащить свою линию сквозь эти боярские дрязги. А у нас? Одним словом — Политбюро.