ШЕВАРДНАДЗЕ УЧИТ ТОРГОВАТЬСЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ШЕВАРДНАДЗЕ УЧИТ ТОРГОВАТЬСЯ

Торговля началась во время визита президента Франции в Москву 8 — 9 июля 1986 года. В ходе встречи Шеварднадзе с министром иностранных дел Франции Ж.— Б. Рэмоном, пожалуй, впервые проявился его переговорный стиль, которого он будет придерживаться потом последующие пять лет. Да и французы были в своем амплуа.

Накануне вечером команда советских переговорщиков собралась в кабинете у министра. Вопреки прежним обычаям расселись за большим столом для заседаний: с одной стороны министр, по правую руку которого сидел молчаливый и загадочный, как Будда, Ковалев, а по другую — его новые помощники С.П. Тарасенко и Т.С. Степанов. Это были помощники «по существу» — Тарасенко глубоко знал проблемы и фонтанировал оригинальными идеями, а Степанов, который приехал в Москву вместе с новым министром из Тбилиси, хорошо излагал их в несколько высокопарном стиле, который так любил Шеварднадзе. На противоположенной стороне стола в качестве оппонентов сидели переговорщики и руководители мидовских подразделений.

Министр внимательно читал подготовленную для него памятку и сравнивал её с директивами, время от времени давая указания добавить тот или иной пассаж. Дойдя до Стокгольмской конференции, он велел включить в памятку перенос самостоятельных учений ВВС на второй этап Конференции. Я стал протестовать: мы не можем этого делать — необходимо специальное решение Политбюро. Но Шеварднадзе сказал:

Не волнуйтесь, пожалуйста, я обо всем договорился с Михаилом Сергеевичем.

Перешли к инспекциям. Министр спросил, какую позицию занимает французская делегация в Стокгольме? Я ответил, что она придерживается линии НАТО и настаивает на инспекции. Но есть и нюансы — посол Гашиньяр давал понять, что число инспекций может быть значительно сокращено. Один раз у него даже проскользнули слова — «установить квоту инспекций», хотя каких— либо конкретных цифр не называл.

— Вот и хорошо, — сказал Шеварднадзе. Давайте поймаем его на слове. Скажем Рэмону: мы обратили внимание на слова Гашиньяра, который высказал в неофициальном порядке мнение, что можно обозначить ежегодную квоту инспекции, которая была бы весьма ограниченной, к примеру, 1 — 2 инспекции в год.

Это делать нельзя, — стал возражать я. Гашиньяр этого не говорил, и мы подставим его — у него могут быть серьезные неприятности. И тут Шеварднадзе нас удивил:

Уж если торговаться, то торговаться как следует, — сказал он. — На настоящем восточном базаре ни перед чем не остановятся, чтобы всучить вам товар. Учитесь у них, если уж занялись торговлей. А с Гашиньяром вашим ничего не случится. Французы разберутся и увидят, что он этого не говорил и тогда поймут, что мы им пробный шар забрасываем.

Быстро же научился новый министр азбуке дипломатии. Даже своих учителей обставил.

* * *

На следующий день, 8 июля, в Особняке МИД на улице Алексея Толстого начались переговоры министров. В отделанном белым мрамором зале, где когда— то плясали сталинские маршалы теперь чинно друг перед другом сидели французская и советская делегации. Дойдя до Стокгольмской конференции, Рэмон сказал:

Как бы ни было интересно и притягательно Ваше предложение по сокращению обычных вооружений, предпочтительно идти по этому пути постепенно. Начинать надо не с сокращений, а с достижения договоренности по мерам доверия... Было бы хорошо, если бы Советский Союз и Франция договорились об общих подходах в Стокгольме по параметрам мер доверия.

После этого французский министр изложил известную позицию НАТО без каких— либо нюансов или подвижек. А Шеварднадзе в ответ выложил все наши новые идеи, заложенные в памятке, и забросил удочку насчёт инспекции со ссылкой на посла Гашиньяра. Он даже назвал параметр уведомления сухопутных войск — 18 тысяч человек. Я замер. Но он только добавил — это не последнее наше слово.

Рэмон не скрывал своего удовольствия.

То, что Вы сказали сейчас, — заявил он,— произвело на меня большое позитивное впечатление. Крепнет уверенность, что мы сможем достичь успеха в Стокгольме.

Но со своей стороны не сделал ни одного, даже маленького, шага вперед. Только бросил вскользь: 6 тысяч — тоже наше не последнее слово. Однако это мы уже знали. Немецкая делегация в неофициальном плане называла уровень уведомлений в 10 тысяч. Даже Шеварднадзе был обескуражен столь неадекватным поведением французов:

Но мы уже сделали шаг навстречу, а вы пока нет, — сказал он.

В ответ француз галантно улыбнулся и произнес замысловатую фразу насчет того, что «важно не только обеспечить равенство шагов навстречу друг другу, но, самое главное, найти разумные и устраивающие всю Европу уровни уведомления. Торговаться здесь французы не хотят. Я долгое время был послом в Марокко и помню, как можно сбивать цену у торговцев коврами».

Но Шеварднадзе был доволен. Это были, пожалуй, его первые настоящие переговоры, где не просто произносились общие слова о мире и дружбе, а состоялся настоящий дипломатический размен. Тут он впервые убедился, что мы его не обманываем, что соглашение в Стокгольме возможно, если сделать шаги, обозначенные в директивах.

* * *

После этого переговоры переместились в Кремль. Там витал в облаках Горбачёв, обсуждая с президентом Миттераном высокие материи международных отношений. Он был доволен: с французами намечалось некоторое совпадение оценок положения в мире, хотя больше в «теоретическом» плане. Миттеран рассказал ему о своём недавнем визите в США. По его словам, он прямо спросил Рейгана, — чего добиваются США?

«Заинтересованы ли они в том, чтобы Советский Союз имел возможность направлять больше средств на цели экономического развития за счёт снижения в своём бюджете доли военных расходов? Или же, напротив, США стремятся измотать Советский Союз путём гонки вооружений, заставить советское руководство всё больше и больше средств выделять на непроизводительные расходы, на цели вооружения? Я откровенно сказал Рейгану (наша беседа проходила в узком составе, с американской стороны присутствовали Уаинбергер, Шульц, Пойндекстер): первый выбор означает мир, а второй войну».

— Наши мнения на этот счёт близки — с энтузиазмом откликнулся Горбачёв. — Действительно, первый выбор означает мир, а второй — войну.

Потом министры коротко доложили о проделанной ими работе. Шеварднадзе сказал:

— Считаю необходимым выделить прежде всего вопросы Стокгольмской конференции. Не будет нескромным сказать, что мы достигли хорошей степени взаимопонимания по кардинальным вопросам, обсуждавшимся на этом форуме.

Рэмон: Действительно, по Стокгольму мы выявили значительное взаимопонимание, и французская сторона весьма довольна состоявшимся обменом мнений. Делегации Франции в Стокгольме уже направлены указания вступить в контакт с советской делегацией для конкретной проработки обсуждавшихся сегодня вопросов. Однако необходимо сделать одно существенное замечание. Нам следует сохранять доверительный характер достигнутого серьезного сближения между Францией и Советским Союзом, публично не рекламировать его, поскольку обсуждение ведется 35 странами и подобная реклама могла бы не помочь, а напротив, повредить достижению общих договоренностей.

Что ж, французы явно клюнули, и доверительный канал с ними теперь был установлен. По— видимому, они убедились, что в советской позиции начались серьезные перемены.

Однако в порядке лирического отступления нужно сказать, что особые отношения у Шеварднадзе с европейскими руководителями не получились. Это было что— то личностное — они казались ему неискренними, все время чувствовал какую— то стену в отношениях с ними. Он к ним с раскрытой душой, а они встречают его холодной иронией.

Началось это с англичан. Приехал Шеварднадзе в Лондон, а там демонстрация, причем лично против него. Пройдя школу кремлевского воспитания, он твердо знал, что ни одно стихийное выступление трудящихся без указаний сверху не происходит. Поэтому никак не мог поверить, что в Англии по— другому, хотя мы его и старались переубедить. Нет, он знал и соглашался, что в Англии демократия, но все— таки... Внутренне так и остался убежден — унизить хотят, поставить на место. Поэтому англичан с самого начала невзлюбил — и этому чувству был верен до конца.

То же и с французами. В Париже, правда, демонстраций не было. Но доверительности тоже. Шеварднадзе рвался дружить — честно и открыто, а в ответ стена: ухмылки, двусмысленности, ирония. Кортезианство это называется — в душу к себе никого не пускают. В общем, с французами у Шеварднадзе личных контактов тоже не получилось.

А с немцами он сам почему— то занял хамовато — начальственный тон. Может быть, в порядке компенсации? Но Коль и Геншер терпели, хотя линию свою проводили твердо, и в конечном итоге добивались чего хотели.

Зато прежние непримиримые враги — американцы теперь стали лучшими друзьями: простые открытые, без всяких там вывертов или претензий, как у европейцев. Ты им откровенно — и они тебе откровенно, хотя порой очень жестко. Постепенно Шульц, а потом и Бейкер становятся главными партнерами Шеварднадзе.

В общем, тактическая линия — крепить отношения с Европой и через нее оказывать влияние на США так и осталось на словах, а скоро и совсем была забыта. В одном из своих напутствий Шеварднадзе прямо сказал мне:

Не надо создавать впечатления, что мы хотим изолировать США. Из этого все равно ничего не получится. Мне кажется, что вы с Ковалевым слишком уж полагаетесь на европейцев. Это заблуждение — ничего в пику американцам они делать не будут.