1906

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1906

Страницы дневника М. Кузмина. Автограф

Январь

1_____

Вот и 906 год; был у обедни, с любовью и усердием молился, потом дома читал, что положено; у меня есть январская Минея. Совершенно неожиданно пришел Григорий; т. к. денег у меня не было ни копейки, пришлось занять у Вари; он был вообще сначала очень мил, потом потребовал дневник, чтобы прочитать, а когда прочитал, стал говорить всякие пустяки об Александре. Мне было это очень тяжело, я почти забывал об Ал<ександре>, но Григорий все сердится, не ласков, в любви с ним не были уж Бог знает с каких пор, поневоле пойдешь на Бассейную. И мимо воли является мысль: неужели и Муравьев любил меня из-за денег, а теперь и знать меня не хочет? Так мы мучили один другого, и у меня заболевала голова от пива и ссор, и он сказал, что если я позову в Крещенье Ал<ександра>, то он не придет; говорил, что я тому дал и так достаточно. Потом поехали к Кудрявцевым с Сережей, там было все припаражено; в общем, конечно, мещанство, но было даже уютно. Господи! дай, чтобы я не думал вечно о деньгах, чтобы Григорий умирился и пришел к любви, чтобы все пришло в порядок, чтобы Псков привел тишину и счастье мне и милому Грише!

2_____

Сегодня выходил только утром; Казаков не приехал, не знаю, что и делать. Подожду до 4-го; м<ожет> б<ыть>, напишу Григорию, чтобы он не приходил, он, видимо, тяготится этими посещениями и скучает со мною. Что же делать. Странно, что лицо Александра чем-то затмилось в моей памяти и ясно я его себе не представляю. Ни к Андриевич, ни к Ивановым я не пошел, я сначала писал, потом так лежал при лампадке, потом говорил в кухне, поил чаем Сережу и его товарища, довольно бутузистого юношу армянского типа; прочитав каноны, лег спать, не думая ни о чем.

3_____

Сегодня, шедши к Казакову, я думал получить от него достаточно денег и, чтобы быть откровенным, должен признаться, что намеревался сегодня же в таком случае отправиться на Бассейную. Почему-то мне до ясновидения отчетливо представлялось, как я надену красную барх<атную> рубашку, как останусь до прихода Алекс<андра> без пальто, но в шапке, молча, не двигаясь, посмотрю, как он запирает двери, и тогда уже скажу: «Ну, теперь здравствуй», и, закинув руки за его шею, поцелую его. Как буду спрашивать, вспоминал он обо мне (или хотя о долге), что я все думал о нем: «Какие у вас волосы, Саша, какое лицо, будто солнце!» Так я думал, но Казакова не было, и, взявши у С<ергея> Мих<айловича> 2 рубля, чтобы мочь отдать прислугам, купив календари, я вернулся восвояси; никуда не пошел, а после обеда на извозчике со всеми ребятами отправился к Филиппову за баранками, все мечтая о псковской жизни, и, рано напившись чаю, рано лег спать. И вдруг тетя не получит наших денег, тогда, пожалуй, прощай Псков и счастье! Нужно бы сходить в церковь на Захарьевскую. Сегодня в лавке спрашивал моего адреса монах с Валаама. О. Петр, что ли?

4_____

Утром был у Н<иколая> Васильевича, застал его завтракающим в халате и запертым, так что Таня, не достучавшись его с парадной, обежав по черной, открыла мне и начала искать хозяина бегом по комнатам. Мне все мнилось, как Наталья Дмитриевна говорила, что С<офья> В<асильевна> это — мать Манефа, а Таня — Фленушка{126}, и мне стало как-то весело. Казакова, конечно, нет, погода совсем весенняя, и на голубовато-розовом небе фонари горели белым светом. Розовый цвет мне всегда напоминает «1001 ночь», не потому ли, что там розовые дали? Послал Грише отглашение на Крещенье, пошел к Андриевич ряженым старухой, хотя страшно не хотелось, но ребята были очень довольны; вечером были Ступинские, они мне показались в более пониженном и менее идиллическом настроении, и у Андриевич чувствовалось какое-то уныние и скрытые нелады. На ночь канонов не читал и спал на редкость плохо; долго не засыпал, просыпался, было жарко, и все видел Алекс<андра>, лицо которого до странного скоро позабыл; будто он лежит вверх спиной и смеется, а сам белый как снег, а я будто сижу над ним, обнимаю его и плачу, а лица его не видать.

5_____

Сочельник; с этими деньгами нигде не был. Казакова нет; дома кухарочный вопрос в острой форме. Вечером были у Ек<атерины> Аполлоновны, но было менее уютно, чем обыкновенно. Вообще какая-то вялость и равнодушие, лицо Александра совсем от меня закрыто. Когда же я попаду в Единов<ерческую> церкву?

6_____

Вставши поздно, пошел с нашими в Смольный к обедне. Там есть стиль в широких площадках, решетках, высоком соборе иезуитского стиля. Пели стройно, но тянули, и небольшой хор терялся в большом пространстве, будто в концертном зале, а в скитах голоса отскакивают от стен в голову и есть впечатление интимности. Как я люблю свою скуку теперь, с лежаньем на кровати, с бездельем, как это сладко, как это по-русски, как хочется запить, как царевичу Алексею. Из окна вижу прачек, смотрящих часами в окна, парней за воротами, и они тоже воочию видят ползущее время. Только бы Гриша не заключил из моего письма, что я иду гулять с Александром, хотя, м<ожет> б<ыть>, в самой глубине чуточку я этого бы и хотел. К Ивановым не пошел, а, купя булок у Филиппова, рано пил чай. И вид гуляющих людей меня развеселил; разговоры степенные, скучные и дурачливые от скуки же. Вот немцам не скучно, они всякому пустяку рады, систематичны и ограниченны. И танцы, и пикники, и спорт, в сущности, адская скука, а немцу, англичанину — увлечение, дела. А т<ак> называемые дела разве не до повешенья скучны? Ах, напиться бы, спеть бы; долгая всенощная, храмовой праздник летом за рекой, вставанье еще в темноте, при лампадах, ах, самовар на красной скатерти у окна с солнцем, ах, долгая, снежная, лютая зима, сундуки, одёжа, дальний путь, ах, всегда, утром и ночью, вечером и днем, около, близко Гриша. Ах, будет ли это? Как ясно представляется: он будет бегать в трактир, проигрывать на бильярде, я браниться, споры, миренья, утром топка печей, холод в сени; яблони, [яблони] ах!{127}

7_____

Почти не помню сегодняшнего дня; денег нет; скучаю и изнываю, что давно не видел Муравьева. Вечером провожали Пр<окопия> Ст<епановича> в Москву; ничего не пишу, думается, что буду писать, когда получу деньги; во всяком случае, буду писать, когда нужно будет. М<ожет> б<ыть>, Гриша придет завтра без письма? вряд ли. Хотел сегодня же писать ему еще. Я как-то совсем позабыл, что в феврале мы можем уже получить деньги по делу. Подмерзает. Извозчик попался тульский, говорил: «Какая мясо». Милые Гриша, Александр.

8_____

Сегодня день посещений: еще с утра, когда фрейлейн ушла гулять с детьми, к ней приходил кавалер, к Хомякову какой-то поручик. И, стоя в ярко освещенной морозным солнцем детской, где читала Варя, я ясно слышал из соседней комнаты несколько гнусливый голос посетителя, развивающего радикальные идеи, и ответы Хомякова, будто из «Петра» или «Мировича»{128}: «По долгу службы, как офицер, как русский, я должен верить, я хочу верить, и я верю в справедливость этого». Было что-то поразительное, романтическое и чрезвычайное во всем этом, не знаю отчего. Пришла тетя; умер Кудрявцев, и тетя полна рассказов о смерти, похоронах и т. д. Сейчас после раннего обеда пришел неожиданно Гриша. Посидев немного, он пошел к земляку под Смольный, обещав зайти часов в 5. Выйдя в столовую, я застал там уже Писахова, приехавшего из Архангельска с козулями{129} и грубоватым художничаньем. Потом пришли чужие дамы справляться о Лидии Павловне, я пошел за покупками. Продавщ<ицу> на 8-й <Рождественской> зову<т> Полина Ивановна, а продавца — Александр Иваныч; они очень милы и легкомысленно светлы. Дома был уже откуда-то явившийся Браилко. Боба мне помогал накрывать на стол, и, когда Муравьев без звонка вдруг вошел в комнату, мальчик остался у нас, занимая Гришу разговорами и не хотя уходить. Мама с Сережей ушли к Адиной родне. Гриша все ссорился, и ревновал, и плакал, и бранился, говорил, что я его мучаю загадками и что он сейчас разорвет стихи про Александра Македонского, хотел уходить сейчас, но я наконец (все время, правда, дразня и подсмеиваясь) обозлился и сказал: «Ну, [парень,] слушай: если ты уйдешь, так надолго уйдешь». Он перестал кобяниться, стал спрашивать, есть ли во мне человечность, просил идти с ним в будущее воскресенье в Народный Дом и простился довольно нежно. У меня ушло пиво, и я подпалил полку свечкой, ребяты были на моем попечении, мы играли в блошки на орехи и рано легли спать без чая; ночью вставал отворять дверь фрейлейн.

9_____

Годовщина; кроме патрулей ничего особенного. Поехал было на похороны Кудрявцева, но, спутав конки, отправился на Загородный; новобранцы шли с песнями и свистом, было морозно и довольно ясно. Казаков приехал, но деньги частями, и раньше середы нет. Художники очень милы, толковали, как дети, об ужах, змеях, грозе, борьбе ежа с собакой, ловле налимов, раков. Трунов рассказывал об художнике Якоби, воспоминания юности, Толстикову его немка пишет: «Милый Ваня, извещаю, что у тебя родилась точка». К молодцам я тоже привык, все простые, ласковые и почтительные. Футин говорит, что он гулял в «музее», вместо «манеже». После обеда ходил к Ек<атерине> Аполл<оновне>, очень было мило. Смотрю веселее в будущее. Хомяковы уезжают. Вечером дома беседовал с Варей и Сережей и было уютно.

10_____

Был у Н. В. Чичерина; дома почему-то пришло на память гимназическое время и захотелось заниматься; я написал 2-й романс, которым очень доволен. Вечером были у Кудрявцевых; мне кажется, что тетя меня считает до некоторой степени женихом, и я покуда не особенно разубеждаю, думая, что это заставит тетю рьянее заняться нашим делом. В тете бездна житейской поэзии, как-то кажется необыкновенно милым именно с тетей что-нибудь делать, куда-нибудь отправляться, что-нибудь покупать, кушать. Она говорила, какие вкусные в Москву привозили в посту моченые яблоки, и мне стало жаль, что я еду не куда-ниб<удь> в Звенигород, а во Псков.

11_____

Денег Казаков дал очень мало, но лучше копейками, чем совсем не получить, только бы к воскресенью достаточно дал. Вечером была Тоня Кудрявцева. Написал романс. Когда же я начну действительно начинать, когда выиграем дело, что ли? Сережа достал мне Забелина: «Быт русских царей»{130}. Это книга, которую необходимо иметь при себе.

12_____

Все зябну; увлекался разборкой своего белья. После обеда приехал Нувель с «Крыльями». Он предложил их послать в «Руно», участвовать в «Факелах»{131}, познакомиться с Вяч. Ивановым и т. д. После Казакова был у «современников», сначала были певицы и было несносно в достаточной мере, но потом просто болтали, играли мои вещи; особенно понрав<ились> 3-я и 2-я «Москвы» и 1-й «Петербург» и последние вещи…[56]. Покровский говорил, что мною заинтересовались Компанейцев и старик Чернов, и звал заходить днем к Каратыгиным, в субботу.

13_____

Казаков возмутителен, он тянет, хнычет, притворствует; я проезжаюсь на извозчиках, а денег нет. Сегодня были полотеры, мою слабость зовут прекрасным именем Сысоя, хотя он меня перестает интересовать; в комнате все холоднее. Приехал Цветков из Москвы, но это — герой не моего романа. Была тетя и вечером Ек<атерина> Аполлоновна. Алексей доверенности не шлет. Неужели воскресенье не выгорит? Поправляю «Крылья». Неужели их примут?

14_____

На меня напало уныние от обилия предстоящих посещений, и стал вздыхать о келейности. Решил к Каратыгиным не ездить; был у нас Агафонов, но это даже чуть ли не подлежит суду. У меня страшно болела голова. Но иногда это даже ничего.

15_____

Чудное солнце, тепло. Поджидал Гришу. Сумерки с таким закатом всегда тянут куда-нибудь на простор, кого-нибудь видеть, вести медленные и интимные разговоры, мечтать. Мы надумали ехать к Костриц. Они несколько подкисли, но все-таки было приятно. На обратн<ом> пути шел густой снег, в конке ехала целая куча француженок, наполнявших вагон громким и свободным говором, потом влез какой-то тип, вроде спившегося художника или журналиста, говорящего также по-французски, и поднялся такой смех и крик, который редко, я думаю, слышали стены этого рыдвана для гаванск<их> чиновниц. Но было вообще весело. Я чуть ли не доволен, что Гриша не пришел? Но отчего же его не было, в самом деле?

16_____

Хотя я сказал Казакову: «Только вы меня и видели, если в воскресенье утром не пришлете 6-ти рублей», и он, конечно, не исполнил, но я был необыкновенно светел и пошел к ним с утра. Я люблю все-таки быть как своим в лавке, и если бы у Казаковых была менее кочевая обстановка, то не знаю, покинул ли бы я их. Это именно чады и домочадцы. В магазине стоял, облокотившись на прилавок, какой-то мужчина в пальто; поздоровавшись с Василием, я спросил, не Степан ли это там, в каморке, а он говорит: «Там-то Степан, а и это (указывая на мужчину) небезызвестный вам человек, неужели вы вашу симпатию не узнали?» Действительно, передо мною, по-прежнему улыбаясь, стоял Саша Броскин. 5 лет его не изменили, тот же рост, то же блистательное широкое лицо, светлые кудрявые волосы, те же необыкновенные, волнующие и странные глаза, как у Григория, как у Александра, какие бывают у близоруких от онанизма, сильно пьющих или балующих людей, расплывчатые и острые, мистические и извращенные, припухлые и впалые; у обычных распутников таких не бывает. Прибавились маленькие золотистые усики над все так же свежим и прекрасным ртом. И его плутовство, почти воровство у Казакова, его жизнь «кота», потом содержателя публичного дома, теперь тоже без дела, на счет женщин или жены-проститутки, его беспросыпное пьянство — казалось, прошло бесследно для этого белого, лучезарного, слегка только потолстевшего лица. Усмехаясь, как ни в чем не бывало он поздоровался и повел разговор, я же рассматривал его прямо, с удовольствием, рассеянно слушая его шуточки. Бывают же эдакие царевичи! Теперь я проще и прямее смотрю на лица, и многие мне кажутся гораздо доступнее и возможнее загореться страстью. Броскин почему-то показался мне совсем теперь доступным, и он все тревожно изредка бросал на меня взгляды, усмехаясь и ведя бойкий разговор. Он очень похож на Александра с Бассейной, но свежей и красивей, несмотря на свои 26 л<ет>. Одет франтом. Казаков привез много интересного и был, видимо, тронут, что я пришел и не ругаюсь и ему не нужно юлить и падать в обморок. Целый день я страшно весел. На концерт не пошел{132}.

17_____

Утром играл в веселье «Entf?hrung» и «Sch?ne M?llerin»{133}. Прислал Алексей доверенность, вот уж слава Богу! После 2-х отправился при прекрасной зимней погоде к Покровским, познакомился с его женой, рожд<енной> Ламанской, и его вещами. Вспоминая общих знакомых, я был достаточно удивлен, услышав, что Штруп меня хорошо помнит по 6-й гимназии. В общем, было достаточно уютно. Вечером был у Казакова, где опять был Броскин, он бросил пить, т. к. его утроба больше не принимает, и стал заниматься душеспасеньем и чтением Патериков. Кудряшев смеется: «Ему бы „Декамерон" читать, а не Патерик». Броскин живет на углу Николаев<ской> и Невского; не знаю, куда он дел и дел ли куда своих женщин, тем более что, кажется, и тут его утроба не принимает. Чтение Патериков — большой симптом уклонения в сторону, от которого он и прежде был не прочь, как мне достаточно хорошо известно. Видел старину, привезенную из Тихвина. Дома меня ждал удар в виде письма Нувеля, что завтра он заедет за мной, чтобы ехать к Иванову. Существование мое отравлено: вот плоды необдуманных согласий. Впрочем, «ехать так ехать!»

18_____

Чудная погода с утра была для меня отравлена мыслью идти к Ивановым. Решивши не ехать и несколько успокоившись, я пописал даже «Елевсиппа», но Нувель с Каратыг<иным> заехали, и я уступил. Поднявшись по лифту в 5-й этаж, мы нашли дверь незапертою и прямо против входных дверей длинный стол с людьми, вроде трапезы. В комнат<е> с скошенным потолком, в темно-серых полосатых обоях, горели свечи в канделябрах и было уже человек 40 людей. Хозяйка, Гера, в красном хитоне встречала гостей приветствием. Из знакомых мне были Евг<ений> Вас<ильевич> Аничков, Сомов, Сенилов, Каратыгин и Нувель, а так — Брюсов, Сологуб, Блок, Ремизов, Рославлев, Тэффи, Allegro, Бердяев, Габрилович, Успенский, Ивановский, Мейерхольд, Андрусон, Добужинский{134}. Было красное вино в огромных бутылях, и все пили и ели, как хотели. Габрилович читал длиннейший и скучнейший реферат о «религии и мистике», профессора возражали, а поэты и дамы куда-то исчезали, даже суровый Брюсов пошагал через всю комнату. Я несколько скучал, пока меня не вызвал Сомов в другую, «бунтующую» комнату, где за отсутствием стульев все сидели на полу, читали стихи, кто-то про липу, очень хорошо{135}. Просили и меня, но мне казалось, что я ничего не помню, и я отказался. Брюсов хочет привлечь авторов «Зел<еного> сборника»{136} в «Весы», поэтому придет к Карат<ыгину> в пятницу с тем, чтобы и я туда пришел. Нувель говорил, что он увлечен моею личностью до мелочей (он даже выразился: «чувствую влюбленность»); он был поражен художественным видом Сережи…[57]. В понед<ельник> зовут Верховские. Звал Аничков и Сомов.

19_____

Утром был у Чичериных, они оба только что вернулись, оба покраснели и имеют несколько угнетенный вид. После обеда поехал, имея полученными деньги, отдать долг Александру на Бассейную, но его не было налицо, он уехал по делам; я даже не ожидал, что это произведет на меня такое впечатление, я вдруг похолодел, закружилась голова, и все стало немило в мире. Ко мне прислали Ивана, безобразного, с острыми, веселыми, обыкновенными глазками и бабьей фигурой. Я был так опечален, что не вижу солнцеподобного лица Александра, что даже пропустил мимо ушей, что тот недавно женился. Передав деньги для Александра Ивану, я поехал к Казакову, где пил чай, и потом к «современникам». Играли песни Регера. Они хотят устроить вечер из моих вещей; играть и читать в небольшом зале с напечатанными словами для избранных человек 60<-ти> по повесткам, изгнав прессу, на 1-й неделе поста. Что-то выйдет? И что будет с «Весами» и «Руном»? Как я жалею, как я оплакиваю, что не видел Алекс<андрова> лика. И он женился! Это тело, это лицо — с женщиной! увы!

20_____

Во время полотеров пришел Григорий, он был не слишком нежен, но не сердит и не поминал ни про что. В воскресенье придет и, кажется, теперь настолько здоров, что будет разрешение вина и елея. После обеда отправился к Каратыг<иным>, там были Нувель, Нурок, потом Брюсов, он очень приличен и не без charmes, только не знаю, насколько искрен. Тут были сплетни про «Руно», Иванова и Мережковского, он почему-то Юрашу представлял совсем молодым и потом заявил, что думает, что журнальная деятельность мне менее по душе. Но «Алекс<андрийские> песни» будут в «Весах» не ранее апреля, положим, и если что вздумаю написать, чтобы прислал, и что «Весы» будут мне высылаться. Не знаю, насколько это верно, т. к. главной целью его было завербовать Юрашу{137}. Потом без него еще сидели с Ал<ександрой> Николавной. Полина спрашивала Ольгу Никандровну, что, буду ли я петь, и заявила: «Сто сот стоит этот Мих<аил> Ал<ексеевич>, прямо я в него влюбилась». Дай Бог, чтобы вышло с «Руном» и «Весами»!

21_____

Оттепель; ходил 2 раза на Загородный. После обеда были у Ек<атерины> Аполл<оновны>, она в чем-то переменилась, в восторге от Акуловых и Марьи Михайловны. Завтра придет Гриша…[58] Начинаю вздыхать о келейности. Хоть бы скорее во Псков; тогда можно будет наезжать на все нужное зараз, не нарушая жизни.

22_____

Пишу на следующее утро, когда весенняя погода настроила меня и все вчерашнее в том же, но более лучистом свете предстало мне. Как меня мучает, как мне чужда и скучна та жизнь, которая мне открывается возможной и, по общему мнению, желательной и нужной. И часто среди оживленного разговора вдруг так станет ясно ненужность и чужость всего этого и такая дикая обуяет тоска, чего никогда не бывает в другом положении. Одну отраду я получаю, бывая у Казакова, читая Устав о сплошной седмице{138}, слыша звон колоколов на улице и видя Гришу. Как был он мил, и нежен, и резов, и задушевен вчера, он расска<зывал>, как в с. Озерах на Оке и теперь бывают кулачные бои московских и тульских стенкой, и показывал приемы, вроде фехтовальных; как он бел и строен. Почему-то лежа всегда начинаются самые задушевные разговоры. Вечером ходил к Чичериным. Какая счастливая Л. Н. Верховская, что могла уехать в Торжок, и как смешны должны показаться какому-нибудь начетчику «Факелы» и т. п. А Устав и поэтичнее, и правильнее 1000 Метерлинков и Бальмонтов. Денег 18 коп.

23_____

Казаков уехал в Москву; собственно Псков как таковой меня мало привлекает, и если не известность, что там можно дешево устроиться, и не Казаковы, я бы никогда его не выбрал. Я только сегодня подумал, что, если «Крылья» будут приняты, я за них могу получить…[59]. Примут ли только? Вечером были у Верховских с Сережей, были Каратыгины, Юраша, Пав<ел> Павл<ович>, Ольга Ив<ановна> Бузыцкая и В<ера> Ник<олаевна> Соколова. У ребят что-то вроде кори, и потому заехавшие было Бекетовы и Менжинская не заходили. Было скучновато, но они очень милые. Неужели же я так и не увижу Александра?

24_____

Нижний, города на Волге, под Москвой, влекут меня неудержимо. И жизнь даже на Острове представляется мне утраченным раем. Наша квартира, окно в передней, мама, читающая или работающая у окна, известность хозяйки, дворника, лавок, где мы брали, все планы, переходы и увлечения, чему свидетелями были стены, и даже противная Лиза — все как-то кажется милым. О, города, небольшие, с церквами, река весною, уединенная, полураскольничья жизнь с Гришей, иконы. Господи, дай совершенья всему этому.

25_____

Сегодня утром, заставши у Казакова судейских для описи, я поспешил удалиться. Вечером опять к ним путешествовал; оказывается, что Казаков вернулся из Москвы как раз на эту кашу, все до поры до времени устроил, чиновников спровадил, и все повеселели. Его не было, но было очень уютно пить чай с его приказчиками и мастерами. Во Пскове и теперь существуют кулачные бои, а в Петербурге прекратились только л<ет> 10; старые иконы и книги там меня окружают, простейшие разговоры, воспоминания о провинции. Вечером заходил к тете; дело опять отложено; доколе же это? Но Бог поможет. Перечитывал старые Гр<ишины> письма, там есть положительная нежность.

26_____

Я люблю ходить по торговым улицам Петербурга, слышать разговоры, видеть торговцев, чувствовать себя в России. Что-то есть неискоренимое, несмотря на платье, на внешний облик, и чего совсем не чувствуется в рабочем, напр<имер>. У Казакова я видел Тарасовича, презанятный тип. У А. Трефиловилова в Москве убили дочь во время смут за воротами Преображенского. Вечером провожали Варю на Коломенскую, мимо Филипповской моленной{139}, и за воротами стояли какие-то девицы и мужчины и смеялись, а в доме за высоким забором светились лампады. Непременно нужно бы там побывать. Пр<окопий> Ст<епанович> предлагает опять ехать с ним в Хилино; это было бы очень хорошо. Заходили на вокзал, потом к Филиппову; дома пришел Браилко, преуморительно рассказывавший о Пашковых и о Карплине. Вечером, идя по Кузнечному, я подумал, что передо мною Броскин, и пошел за ним; это был не он, моложе и хуже его лицом, но я почему-то стал следить за ним, покуда он не пошел за мною по пятам; так мы, обгоняя друг друга и тогда взглядывая, шли кривулями по Пушкинской, Лиговск<ому> переулку, Лиговке до Суворовского, где я его потерял.

27_____

Я теперь с болезненным и страстным интересом у всех выспрашиваю про кулачные бои и моленны. Были полотеры, перетащили пьянино; собственно, я привык уже к нему, и мне жаль, что его убрали; вечером были у Анжиковича, на Петербургской тихо, но как-то чужо; т. к. у Анж<иковича> я один почти выпил полбутылки зубровки, то я был навеселе и, возвращаясь втроем на санях, болтал всякий вздор.

28_____

С утра я в каком-то восторге разыгрывал «Oberon» и вообще Вебера. Мне было приятно наполнять воздух громкими, яркими и блестящими звуками. После завтрака поехал к Вяжлинским, там все по-старому, возятся с Лялечкой, слышали, что я женился. Позавтракав, я вернулся домой перед обедом, после чего я проехал на Бассейную, томимый желанием видеть Александра, которого я не видел последний раз. И я его увидел, он грубее, чем издали, но все-таки высок и лучезарен, зовут его Ал<ександр> Ильич Корчагин. Поехал к Казакову, он уезжает во Псков до вторника. [Александр] Он завтра ко мне придет в 6 часов. Мои вещи отданы Одинцову; был Уткин, с которым я советовался об кипарисовом с медью сундуке, на обратном пути встретил Толстикова, он был выпивши, ругал Казакова, просил адрес и позволения зайти; потом опять Футина с Як<овом> Ив<ановичем>, потом Степана, позвал его тоже к себе завтра и заехал за запасами. Но, конечно, Александр ни лицом, ни расположением не может быть опасен для Григория.

29_____

Александра не было, я не видел его лица, круглого, с огромными воловьими глазами, склоненного набок, как у Александра Великого или у жеребца, его высокой фигуры у себя, и мне было это очень прискорбно. Степан сидел весь вечер, и говорили о Броскине; он обещал мне устроить это знакомство. В комнате было очень тепло, горели свечи, был самовар, закуски, но Александр так и не пришел. С чего бы это. Написал пьесу для детей{140}.

30_____

Утром был в магазине, потом купил сапоги, штаны и мыло. Платье продавали в 3-м этаже; низкая, большая и светлая комната с лампадой, с полом желто-канареечного цвета, теплая <нрзб. > по стенам — в ней было что-то напоминающее Нижний, Лескова. Погода была какая-то ликующая; проходил с Загородного на Фонтанку снежным проходным двором с дровами и кладовыми, шли какие-то молодцы, смеялись и загадывали загадки с маленьким мальчиком в полушубке, с которым они говорили как с большим. Вечером был у Вяжлинских, там были Чичерины и свои домашние, было уютно, но не очень весело. Дома я застал гостей: Анджик<овича>, Ступин<ского>, Бобовского и Ек<атерину> Ап<оллоновну>, последняя была какая-то странная. Домой я ехал с Егорушкой Вяжлинским, он потолстел, но все-таки очень задушевен.

31_____

Хандрил весь день; я жалею, что не живу у Казаковых, если бы комната не была проходною. То место, и люди, и образ жизни мне нравятся. Броскина Степан не застал, не знаю, ехать ли в Хилино, жалко денег. Лежал на кровати, пел Шуберта и репетировал с ребятами. Хочется писать, и ничего толкового не идет в голову.

Февраль

1_____

Утром получил от Каратыгина записку, что он зайдет по дороге к В. Иванову за мною. Ехать в Хилино отдумал, жалко денег, и кажется, что в эти дни что-то случится. От Александра и Григория писем нет, я в отчаяньи. Степана сегодня не видел, так что что с Броскиным, не знаю. Сегодня, проходя по Бассейной, подумал, не увижу ли Александра, и как раз он выходит, в шапке, высокий и глазастый. Он с кем-то говорил, так что только со мной раскланялся, но сразу такое счастье и мучительная ревность, что, вот, другие видят его, говорят с ним, едят с ним, обуяла меня, каких я давно не испытывал, и я еще более обиженный, уязвленный и счастливый вернулся; отчего он не пришел? получил ли он письмо? И так потянуло в Нижний, где бы за воротами стояли такие молодцы, и Бассейная стала мила одним его появлением. Я сам этого не ожидал. Как не хочется мне к Иванову, но м<ожет> б<ыть>, это нужно? Предполагаю сбежать. Сбегаю… Ура!

2_____

Был Гриша; он очень любезен и теперь без ссоры и с какой-то даже болезненной охотой говорит об Александре. В последнюю минуту решил ехать с Пр<окопием> Ст<епановичем>. Отдал Грише пальто в обмен на полушубок. В нем он очень интересен.

3–4_____

Ездили; везде свадьбы; по Мде и Мсте черные леса на горах и дорога по реке, по которой ездишь с бубенчиками. Родительская суббота с поминаньями; завтра масляная. Ночью неожиданно, как на сцене, вызвездило, и приехали в морозное ясное утро в Петербург.

5_____

Меня вез бывший дворник Василий с 7-й Рожд<ественской>, и в разговорах об его хозяйстве прошла дорога. Поутру забегал Барабошка, он меня нервирует, в конце концов. Степан говорил с Броскиным; тот, не отказываясь прийти ко мне, звал меня зайти по дороге и в тот же вечер пришел к ним и необыкновенно долго сидел, м<ожет> б<ыть>, поджидая меня. «Не знаю уж, зачем меня нужно М<ихаил>у А<лексее>вичу», — говорил Саша. Был Смирнов, играли в карты, причем я проиграл. Денег совсем нет, выворачивал мозги, как бы добыть. Дело наше отложено до 8-го.

7_____

Сегодня утром решил, что днем зайду к Броскину, как вдруг он сам пришел в магазин. После завтрака был дома и, пообедав, в еще почти светлые сумерки, пошел к Саше. На узкой лестнице, где на первой двери красовалась надпись: «Вход в отдельные кабинеты», была крепко запертая дверь, из-за которой раньше, чем отворить, спрашивают: «Кто там?» В комнате, тесно уставленной комодом, кроватью с пуховиком, сундуками, с лампадами перед иконами, с 5-ю канарейками, жаркой, были: Броскин без пиджака, его мать, генеральская нянька, жена, толстая, белая и маленькая, и женщина с ребенком, спящим на кровати. Меня стали занимать и угощать чаем и настойкой из <воронца?>, говорили все время, будто старые знакомые, равные, и не было стеснительных пауз. Как у всех, показывал мне Александр альбом, разговаривали о Казаковых, о прошлом, о деревне; генеральская нянька говорила о господс<ких> детях, о попугае, коте, о молодости Саши; его жена мечтательно вспоминала о яблочных садах и меде у них в Старой Руссе, которую она не помнит, и была, видимо, горда, что, вот, она жена, и хозяйничает, и угощает, и, несмотря на свой довольно безобразный вид, на то, что она Сашина жена, была ничего. Саша обещал в воскресенье прийти, а в пятницу звали к себе «посмотреть, умею ли я блины печь». Все-таки я видел, хотя бы как сквозь тусклое стекло, его лучезарное лицо, странные глаза и высокий рост. От них я проехал к Г<еоргию> М<ихайловичу> позвать Степана и, может быть, Кудряшева; Футин уезжает во Псков; был там Писарев, недовольный и «Русским Собр<анием>», и «Русс<ким> на-р<одом>», и «17 окт<ября>», говоривший много и образно, тип, к которому тайно, но тщетно стремится Казаков, что-то мямливший насчет самодержавия и мечтавший и невинность соблюсти, и капитал приобрести, что, как гов<орит> Писарев, возможнее для девицы, могущей пустить в заднюю часть, чем для политики.

8_____

Почти не помню, что было вчера, т. к. пишу это уже 9-го днем. Кажется, был Розов, были блины, дело наше проиграно, решительно не знаю, что делать с долгами и вообще с деньгами, вечером были у Костриц. Саши сегодня не видел, не знаю вообще, зачем я пускаюсь в эту авантюру, которая должна быть странна и самому Броскину. Но мне как-то до глубины души все равно, и так скучно, так скучно. В сущности, провал нашего дела очень меня ушиб. А тот-то Александр хорош? хорош? не отвечает и не приходит. Но к чему все это. Гриша, милый и нежный, придет, когда я захочу.

9_____

Вчера Степан был опять у Саши, который подтвердил, что ждет меня в пятницу. У Ступинских девочка убилась до смерти в гимназии, но нашим детям, которые затеяли сегодня спектакль, ничего не говорят. Перед чаем, после обеда, пришел Нувель, сообщивший, что Брюсов просит, не напишу ли я чего по музыке, и что «Ал<ександрийские> песни» считаются за ним. Нувель рассуждал о чувственности, об реакции, отвращениях, как их избегнуть, рассказывал, как Нурок, увидя «Primavera»{141}, заплакал, а из-за стены раздавались детские крики и голос Браилки, увлеченного режиссерством. Спектакль прошел лучше, чем ожидали. Я играл и Martini, и Couperin, и «Arlesienne», потом были фокусы. Потом Катя Балуева пела, у нее приятный голос, но она не знает нот и неверно поет, потом М<арья> Н<иколаевна> стала меня доводить до белого каления, прося сыграть начало Erlk?nig»{142} или что-ниб<удь> популярное, так что я был невежлив, и она обиделась[60], равно как и m-me Андриевич за то, что Костриц не хотела рисовать Катю. Провожая Крапивину, я на вопрос, что я поделываю, отвечал, что скучаю, как она вдруг заявила: «Не прислать вам рецепт от скуки, у меня есть отличный?» — и вообще какой-то вздор, чего я не ожидал даже от этой женщины.

10_____

Сегодня целый день вне дома: утром зашел к Казакову, потом поехал с ним на вокзал; вернувшись со Степаном в магазин и напившись там чаю, мы поехали к Броскину, у него были какие-то мальчишки из Кронштадта, плясавшие русскую, потом мы ушли, т. к. хозяева отправлялись в Сестрорецк. Вернулись опять в магазин и сыграли в карты с Павловым, с которым и со Степаном отправились затем к Морозову{143}, где ели блины и пили.

11_____

Был у Нувель, читал «Елевсиппа», были Дягилев, Нурок, Сомов и Бакст, ели померанцевое варенье. Днем был Гриша, который потом заходил в магазин.

12_____

Был Саша, был Александр, был Александр Михайлович, был Броскин у меня, я целые полсутки видел его лицо, глаза, улыбку, слышал его голос. Были Степан, Кудряшев, Павлов и заезжал Верховский.

13_____

Ничего, пост, без денег, хандрю.

14_____

Тоска, гнетившая меня с утра, в сумерки, когда особенно хочется задушевно поговорить, зайти на минутку, достигла до такого предела, что я серьезно подумывал пойти к Саше после обеда, но, дождавшись Вари, пошел по дороге в ее школу на Загородный. Мастера уже расходились. Кудряшева не было, и, напившись чаю с баранками и пастилой, я отправился домой, оставив Степана собирающимся в баню. Но к Саше я все-таки зайду до его имянин; я все не могу забыть его лица между свеч против меня, когда он играл в карты, и потом в сокольничей шапке спускающимся с лестницы. Послал письмо на Бассейную{144}.

15_____

Приехал Казаков, добыл немного денег. После раннего обеда предполагалось идти к мефимонам с Розовым, но Прокоп<ий> Ст<епанович> отправился по адвокатам, меня же задержала приемка белья; не попав ни в церковь, ни к Броскину, куда я хотел зайти оттуда, отправился с Лидочкой к Филиппову за баранками. Вдруг письмо от Александра с Бассейной: «Милый и дорогой Мих<аил> Алек<сеевич>» и т. д. Предлагает прийти в воскресенье. Я так рад, так рад, что увижу его у себя, хотя бы и в посту. Вечером была Екатер<ина> Аполлоновна. Ждал бы Пасхи с радостью, если бы не долги.

16_____

Оттепель, мокро, тепло. Заходил к Чичериным; они не говеют, но в поисках няньки; очень тепло. После обеда хотел зайти к Саше, потом в магазин и к «современникам»; встретил Степана, шедшего ко мне, мы не вернулись, а заехали оба к Броскину; комната была освещена только лампадкой, и было очень, очень уютно сидеть, не раздеваясь, как мы думали сначала; жена его щипала перья на подушку в другой комнате; утром они ездили на кладбище, и Саша заходил в Казанский собор; сибирский котенок терся и мурлыкал, Саша сидел рядом со мной на сундуке и приставал, чтобы я разделся. Потом зажгли лампу и стал<и> пить чай, и так выпили. Саша хотел зайти в магазин, т<ак> что наши желания совпали, звал его в воскресенье, не знаю, придет ли. У Казакова сегодня вышло хорошее дело с Казанской, взятой на комиссию за 60 <рублей> и проданной за 150 Егорову; был Смирнов, Шошин был совсем пьяный и философствовал о казаках, запаковывали крест, были хлопоты, пили чай. Казаков предложил проехаться на вокзал, сам же еще заезжал к Егорову, так что я поехал со Степаном и с киотом, а Кудряшев с голгофой, ехали спустя ноги с боков, и Степан пихал в бок каких-то встречных женщин, потерявших узел. С вокзала заехали к Морозову, я думаю, что Броскин завтра будет в магазине, и под вечер зайду туда его искать. Мне прислали «Весы», меня это очень приободрило. Бальмонт не лучше и не хуже, чем обычно, но рассказ Брюсова не уступает рассказам По, на которые он похож{145}. Жду воскресенья и потом четверга. У меня есть план на Нувеля, но осуществим ли он?

17_____

Утром был в магазине; ехавши на извозчике к вокзалу со Степаном, проезжали мимо Саши, к которому он обещал зайти, чтобы позвать его вечером. Вечером, когда я опять пришел, Кудряшев говорил, что меня желает видеть один человек, и закрывал двери, из-за которых сейчас же вышел Броскин. Я сидел долго с ним почти вдвоем, так как Василий уходил, а у Степана болели зубы; он был довольно откровенен, но чего-то неохотно обещал прийти, чему я тем более удивился, узнав, что он обещался наверное прийти в магазин часа в 4. Вечером был у Верховских, читал свою повесть{146}; был Иованович, у него сильный, но не совсем приятный голос, но он отлично музыкален и образован музыкально. Вернулся очень поздно; «Крыльями» я составил себе очень определенную репутацию среди лиц, слышавших о них, но не знаю, к лучшему ли это. Впрочем, не все ли равно? Мне бы хотелось плюнуть на все, поселиться в углу и ходить только в церковь.

18_____

Сегодня роскошно ликующий день, мы с Прок<о>ф<ием> Ст<епановичем> и Розовым отправились в Мариинскую есть треску, и это мне напомнило далекое время Нижнего, Пр<окопия> Ст<епановича>, еще склонного на такие эскапады. И вид Черныш<ева> переулка, потом Гост<иного> двора, сама Мар<иинская> гостиница с ее посетителями, потом лавка Баракова{147}, покупки напомнили мне тот же купеческий Нижний. Ах, если б денег бывало достаточно! После обеда, не знаю, чем руководимый, поехал на Бассейную, зная, что Александр придет завтра. Я слишком выпил пива, которого не люблю, и у меня заболела голова; вечером были у Екат<ерины> Аполлон<овны>. Рассказы Александра интересны, матерьялы для будущего, но, с одной стороны, он слишком профессионален, с другой — женат, так что Гриша, который и развит, и проще, и человечнее, и более сам увлекается, едва к чему другому способен, конечно, не заменим Ал<ександром>, несмотря на его грубоватую лучезарность. Но с тем (он говорит) никто так <не> обращался; никогда он не ходил в гости, редко кто целует, другие не говорят; черт знает что такое; о кн. Тенишеве рассказывал Бог знает какие гадости. Я очень устал, и голова как пустая. Мне хочется писать в роде «Времен года», но для этого нужно успокоиться, вести известное время совсем монотонную жизнь, бытовую и благочестивую. Я не хожу в церковь, а именно этого-то и жаждет в тупой и отчаянной тоске моя душа и ужасается более диким ужасом, Вяч. Ивановым и «Зол<отым> руном», чем рассказами Корчагина. Интересно бы посмотреть, что за люди в «Русск<ом> Собрании», чем они духовно заняты и проявляют себя, есть ли там эпигоны Максимовых, Мусоргск<ого>, Голен<ищева>-Кутузова?{148} Не пойти ли в понедельник на Троицкую?

19_____

Отличный морозный день; утром ходил за булками к Филиппову, но Александр все не приезжал; приехал часа в 4 и посидел, не раздеваясь, минут 20. Он дома тоже гораздо милее, проще и задушевнее, чем ex officio[61]. И в шапке, в барашковом пальто, освеженный у цирульника, к которому он все-таки, думая заехать на ? часа, заходил, он был очень, очень хорош, хотя и отличаясь от Броскина, но несколько в таком же роде. Саша тоже в пальто и шапке лучше в сто раз, чем так просто. Когда на его приглашение заезжать я сказал, что не всегда бывают деньги, он сказал, чтобы я не беспокоился, что 5-то рублей навынос у двоих-то найдутся, а то он и сам вынесет. Я был очень тронут его визитом. Степан с Броскиным запоздали до 5?, и, думая, что Саша застрял в магазине, я помчался с гневом туда, но его там не было, а были Козлов и какой-то писарь, которые играли в карты. Послав Кудряшева за Броскиным и наказав без него не возвращаться, я отправился со Степаном вперед. Вскоре приехали и те; было жарко и уютно, был Саша, лениво и странно смотря и улыбаясь; играли в карты, сидели до 5-го часа. Если бы я не послал Кудряшева, Саша не пришел бы.

20_____

Болит голова, хочется спать и мутит, безденежье мое достигает крайних пределов; м<ожет> б<ыть>, если бы я жил у чужих, мне было бы легче и должать за квартиру или, наконец, уехать с нее. Зайдя утром в магазин, узнал, что Саша хотел прийти вечером, поехал со Степ<аном> домой, он зашел ко мне, обещав на обратном пути зайти позвать Броскина еще раз. У нас была тетя, день был чудный; я еле обедал, так мутило; в сумерки поехал с тетей, Саша был, но позднее, пили чай, совсем собрались уходить, но Козлов предложил сыграть, и мы опять проиграли до 2 ч. Дело не столько в игре, сколько в том, чтобы подольше сидеть с Сашей рядом, радоваться его выигрышу и обратно; ехали с ним вместе назад; в шапке он как-то преображается, делается еще белее, моложе, лицо шире, солнцеобразнее, лик рынд. Обещал прийти к нему в четверг.

21_____

Утром был в магазине. Казакова нет, Степан пошел со мною до Самсоновской, рассказывая, как на Пасхе Полутин потерял шапку со Владим<ирской> колокольни. Занимался с ребятами, брал ванну, потом пришла Ек<атерина> Ап<оллоновна>, с которой заниматься пришлось мне, так как наши уехали к Сиверс, а у Сережи сидел Тамамшев. Нувелю написал{149}.

22_____

Когда я пришел утром в лавку, меня встретили рассказами и смехом о вчерашней гулянке Степана, как Козлов его вел, а тот валился и пел; в конце концов он вообразил, что потерял шапку, вообще что-то лесковское; зашли к Броскину, там все полно приготовлений к завтрашнему торжеству. Приехавши домой, я лег спать, запершись, до обеда и не слышал, как ко мне ломились и кричали, т<ак> что ко мне вошли через детскую, испугавшись, не повесился ли я. Пришел Анжикович, но я поспешил на Загородный опять, где я знал встретить Сашу. Ехали домой вместе.

23_____

Утром мне прислали почетный билет на vernissage «Мира искусства»{150}. Это, конечно, очень лестно, и было бы полезно толкаться на виду, чем и приобретается известность, если бы, м<ожет> б<ыть>, именно этим и не было мне неприятно. После обеда заехал Нувель, известия не особенно утешительные, не знаю, как и быть, было что-то XVIII в. в нашем разговоре, в ясной заре, в моем положении и в моих авантюрах. Он ехал к Мережковскому, я заехал к Абрамову купить Саше пряник{151}. Собственно, если б я захотел, знакомство у меня, как у лесковской воительницы, могло бы быть необъятным{152}. Да, Нувель говорил, что молодые московские художники: Феофилактов, Кузнецов, Милиоти, Сапунов, пришли в дикий восторг от моей музыки и Феофил<актов> находит возможным уговорить Полякова издать ноты с его, Феофил<актова>, виньетками{153}. У Броскина было торжественно и скучно, но это ничего, раз я его видел; когда пришел Степан, потом, в 12, Кудряшев, стало веселее; в карты играли очень немного, т. к. Василий, которому дали стакана 4 ерша, совсем опьянел, и Сашина жена отпаивала его водой с нашатырем. Я оскоромился. Приехал в 5-м часу.

24_____

Встал поздно; когда пришел в магазин, Броскин был уже там, пили чай, разговаривая о вчерашнем. Степан подрался с извозчиком. Саша шел в Гавань в Дерябинские казармы{154} к брату, который там сидит, и нес баранки и белье. Приехал в Мариинскую, где мы условились есть треску с зятем и Браилкой, но они надули, и я поплелся домой; при проходе Суворовским какой-то хулиган со мной раскланялся, и я отвечал. У нас был Браилко, он очень смешон, но меня покорил одним замечанием. Были полотеры; не поспел Сысой пройти столовой, где был Браилко, как тот сказал: «Ну, пропали ваши Саши и Маши, помилуйте, такой красавец, нельзя не влюбиться». А, напр<имер>, Варя, я думаю, даже в лицо не знает людей, встречаемых ежедневно. После обеда, в теплые сумерки с неясною луною, звоном в церквах, пошел к Чичериным. Мне встретился опять тот же хулиган: «Еще раз мое почтение» — и, отошедши, крикнул: «Каждый день я вас встречаю, дорогой, — верно, недалеко живете». — «Да, на Таврической», — ответил я, не знаю зачем. Солдат становился перед офицером в каске на колени и говорил: «5-й год служу», а тот: «Что ты, баба, что ли, становиться на колени?» Молодого мужика ругала жена: «А, сукян сын! с девками целоваться завел! жизни тебя ляшу, сукян сын». Я почему<-то> так все отчетливо запомнил. Давно мне не было так уютно, как вчера у Чичериных, как дома; Н<аталья> Дм<итриевна> так ласкова, С<офья> Вас<ильевна> умна, интересна и решительна, как лесковские дамы лучшего типа. Я вновь обедал, потом занимались музыкой и пили чай. Домой приехал, все были сонные и какие-то сумрачн<ые>, и мне сразу стало скучно и досадно. Спал очень плохо. Ясно видел во сне, как меня убили из пистолета, впечатление было так ярко, что, проснувшись, я был уверен, что выстрел был реальным.

25_____

Василий хочет позвать Сашу к себе на имянины 28-го, если Г<еоргия> М<ихайловича> не будет. Я очень опечален, что денег нисколько нет и я не могу поехать, как предполагал, на Бассейную, я очень соскучился об Александре, не знаю, не больше ли, чем о Григории, большая близость которого иногда стесняет, давая ему право на выговоры и капризы. Казаков привез из Тихвина чудные иконы, одну из которых уже продал Лихачеву{155}. Вечером хотел зайти к Саше, но он пошел ко всенощной, откуда к Казакову, там строили полки, потом он потащил меня на вокзал встречать Виноградовых; тот не приехал, но мы ужинали, причем он вторично рассказывал, как его обворовывали приказчики с Броскиным во главе.

26_____

Написал опять Нувель{156}; потом ездили в Мариинскую с Браилкой, он все время вспоминал, что было в Петербурге лет 30 тому назад, и хотел, чтобы я тоже это помнил. Было очень мило; из Мариинской я заехал к Казакову, потом с ним опять в Мариин<скую>, потом опять к нему, потом к Броскину, тот дремал за «Листком»{157} в сумерках, потом пришли Кудряшев и Козлов и затеяли карты. Дома я узнал, что был Гриша часу в шестом, подождал меня с ? часа и уехал, не сказав, приедет ли когда. Мне немножко жаль, что я его не видел, но без денег не знаю, был ли бы он доволен.

27_____