1906 год

1906 год

28 марта. Три месяца не прикасался к этой книге. Чуть не повальные обыски и бесконечные аресты, идущие и посейчас в Петербурге, заставили меня увезти ее в Кемере и хранить там, подальше от жандармских рук.

Несмотря на все ухищрения Дурново и Витте, несмотря на аресты, запрещения собраний, расстрелы, провокацию и всяческие приемы такого рода — одолела конституционно-демократическая партия: в Питере в выборщики прошли только ее кандидаты и почти во всех городах тоже[191]. Успех неожиданный!

В день выборов в Питере было очень оживленно: у Соляного городка, куда направился и я, как житель Рождественской части, с 9 ч.<асов> утра толпа. Распорядители были столь умны, что для входа и выхода многотысячной толпы предоставили только одну дверь, так что давка происходила, как на пожаре — одна волна втискивалась в здание, другая опрокидывала ее.

Я пришел к десяти часам. У входа раздавали разные черносотенные воззвания и глашения голосовать за Партию правового порядка; — раздатчики левых партий, даже кадеты допущены не были, и воззвания последних отбирались и уничтожались полицией.

Огромный сарай, предоставленный для выборов, имел вид собачьей выставки, где у стен, за черными решетками, как в клетках, сидели за столами приемщики. Над каждым столом возвышалась палка с буквами алфавита и №№, по которым должны были разделяться податели голосов. В загонах сидело по три приемщика; один принимал повестку и опускал ее в «урну», имевшую вид огромного почтового ящика, густо вымазанного сажей; сидевший посредине отмечал в книге фамилию. Я подал голос за «кадетов», перед самыми выборами переименовавших свою партию более понятным для массы образом — в Партию народной свободы.

Оправдает ли она наши ожидания??..

Несмотря на драконовые меры не только против редакторов сатирических изданий, но даже и против типографий, печатавших их, — число последних дошло до безумной цифры: с 17 октября вышло более шестидесяти названий. Их конфискуют, жгут, режут, а они растут себе, как ни в чем не бывало.

4 апреля. Ждали к Пасхе амнистии политическим заключенным, число которых, по официальным сведениям, свыше 70 тысяч, и ничего не дождались. В насмешку говорили, что амнистия будет дана только устроителям погромов!

На смену нам идет совсем другое поколение. Кто из нас в детстве имел понятие о забастовках, политических ссылках и т. п.? Теперь дети, даже у родителей, намеренно скрывающих от них все творящееся на Руси, — играют в забастовки, в митинги, с жадностью хватают газеты, так бесконечно скучными казавшиеся нам в 10–12 лет. напр., девочки в нашем коммерческом училище играют в митинги, и когда старшие являются угомонять возню, то пресерьезно отвечают, «как же быть — мы играем в митинг, надо же нас разгонять!»

Грошовые социальные брошюры идут нарасхват и покупаются, главным образом, подростками и рабочими. Кто в наше время в 12–13 лет променял бы Жюля Верна на Маркса и Майн-Рида на Бебеля?!

20 апреля. Напряженно ждем Думу. А пока что — лупят нас нагайками, разгоняют даже самые невинные собрания и усиленно обыскивают. Такой свободы давненько, со времен Грозного, не было еще на Руси!

Жена недавно была на одном из обычных, исключительно дамских, так называемых «воскресных» собраниях общества попечения о молодых девицах. Никакой политики это общество не касается; тем не менее, к ним пожаловал некий чин с оранжевыми кантами и весьма развязно уселся среди дам слушать их разговоры; возмущенные дамы отомстили ему тем, что сейчас же очистили места близ него, а хозяйка дома — (собрания эти происходят поочередно у дам-патронесс на квартирах) приказала обнести его чаем. Чин, однако, этим не смутился: кожа на них высокой выделки!

21 апреля. Пропаганда среди войск идет усиленная. Социал-демократы издают специальную газету для них «Казарму»[192], конечно, нелегальную. От членов военной организации их слышал, что Кронштадт настолько опять подготовлен к восстанию, что боятся, как бы не вспыхнуло оно у них преждевременно. Из питерских войск очень надеются на преображенцев, за исключением какой-то одной, кажется, царской роты, и на Петропавловский гарнизон. В Царском, Гатчине и др. окрестностях солдаты начинают устраивать митинги и, видимо, пробуждаются… Предание свежо…

Много говорят и пишут в газетах все эти дни о пресловутом Гапоне. Окончательно выяснилось, что за гусь и какую скверную, хотя все же еще загадочную, роль играл он в деле 9 января. Он действовал на два фронта и увлекался и там и тут.

26 апреля. Опубликованы «основные законы», — вернее, последние судороги самодержавия. Кем надо быть, чтобы придумывать и издавать новые законы чуть не за день перед Думой?..

На этих днях ушли в отставку Витте и Дурново, а с ними и прочие министры. Дурново в награду за труды получил 200 000 р.

По Питеру ездят и ходят войска, как перед генеральным сражением; вокзалы переполнены солдатами и жандармами; обыскивают пассажиров без стеснений, и на днях обыскали даже нескольких депутатов.

27 апреля. Вот и великий, долгожданный день! На улицах флаги, но праздничного оживления не заметно. Фабрики все работают. На углах улиц белеют плакаты, объявления нашего остроумного градоначальника, распорядившегося прекратить движение по двум мостам через Неву.

Вышел на Невский; народа даже меньше, чем в обыкновенные будни. Только на углах Морской, да под аркой штаба толпились небольшие кучки любопытных; ни к Александровскому саду, ни на Дворцовую площадь, ни по Мойке не пропускали никого. Постоял несколько минут под аркой, посмотрел на красную и белую линии казаков и кавалергардов, выстроенных перед дворцом, и пошел обратно. Во дворце происходил в это время прием Думы.

Депутаты I Государственной Думы у Зимнего дворца 27 апреля 1906 г.

6 ч. вечера. К 4 ч. члены Думы съехались в Таврический дворец. Войск и полиции нагнано было к нему вдвое больше, чем публики; толпа стояла все же весьма порядочная; преобладало студенчество, курсистки и интеллигенция. Чувствовали себя все чрезвычайно свободно и вскоре начали задирать войска: раздались свистки, крики «долой» и «прочь», словом, начался было скандал, и только появление обер-полицеймейстера, обещавшего удалить войска, успокоило толпу. Войска, действительно, сейчас же ушли, и публика взялась под руки, устроила цепи и успокоилась. Какой-то министр хотел подъехать к самому дворцу в карете; раздался вой, лошадей ухватили под уздцы и заставили его высадиться и шествовать пешим манером. Члены Думы пробирались гуськом, кланялись, жали тянувшиеся к ним руки; их встречали и провожали аплодисментами и криками: «Амнистию, амнистию!» Более всех оваций выпало на долю Родичева[193].

Речь Николая II к депутатам I Государственной Думы в Георгиевском зале Зимнего дворца 27 апреля 1906 г.

10 ч. вечера. От бывших на приеме во дворце слышал, что государь тронную речь свою, состоящую всего из трех-четырех фраз, читал по бумажке; Мария Федоровна выглядела презлющей, молодая императрица сидела вся пунцовая, и обе, не досидев до конца, удалились. Богатая, хотя не подновленная и грязная, обстановка особого впечатления на депутатов-крестьян не произвела. Вообще все выборные были очень сдержанны и скорее угрюмы: значит, чувствуют, какая ответственность перед избирателями лежит на них! Один крестьянин глядел, глядел на раззолоченный мундир какого-то придворного и сказал вполголоса: «ежели б с одного его зада золото снять — две деревни цельный год прокормить хватило бы!»

30 апреля. Об амнистии по-прежнему ни слуху, ни духу. Дума собирается, газета членами ее издается, но ни о каких решительных шагах не слышно…

К 1 мая заготовляют войск больше, чем их действовало в Ляояне у Куропаткина. На войне пулеметы у нас отсутствовали, а теперь чуть ли не на каждого жителя по такой штучке найдется! На Троицкий мост и набережную Петерб. стороны наведены со стены Петропавловки два вновь взвезенных орудия. Отечески пекутся у нас о спокойствии народа!

Б. Кустодиев. Первомайская демонстрация у Путиловского завода (1906)

2 мая. Первое мая прошло мирно; заводы, конечно, не работали; в городе процессий не было, и только огромная толпа рабочих в красных рубахах и с красными флагами прошла из-за Невской заставы на Преображенское кладбище, к могилам жертв 9 января.

Ухлопали командира Петербургского порта, сильно жавшего рабочих и вообще слишком геройствовавшего среди подчиненных; убито и несколько рабочих, главарей черносотенцев, свирепствовавших на Семянниковском заводе.

Слухи о смерти Гапона подтвердились: тело его нашли на пустой даче в Озерках; он висел на веревке, и вскрытие показало, что он был повешен живой; тело его сильно разложилось, но лицо можно узнать, и факт установлен окончательно… Кто убийцы — неизвестно, хотя в газетах помещено было заявление боевой организации о том, что Гапон приговорен ею к смерти, и что приговор приведен в исполнение[194]. Заявлению этому почти никто но поверил, и считали его простой мистификацией. Вот и новая интересная тема для газетного романа!

Дума еще заседает, только надолго ли? Дворцовая камарилья уже точит на нее зубы.

Заседание Государственной Думы

5 июня. Понемногу ухлопывают на окраинах черносотенцев. Опять берет верх революционная партия, задавленная было арестами. На заводах происходят курьезы. На Семянниковском, напр., черносотенцы доведены до такого перепуга, что по малейшему окрику приносят свои значки — «истинно русских» людей и револьверы — по большей части скверные. Любопытно, что на квартирах двух убитых — Лаврова и Снесарева — главарей черносотенцев и страшилищ целых районов — рабочими обнаружены склады награбленных ими кошельков, часов, шапок и т. п. У одного напр., — у Лаврова, отыскано было 40 кошельков, 17 часов, 25 шапок. Эти франты со своими шайками с начала репрессий занимались везде на окраинах, под видом обысков, грабежом прохожих. Управы на них, кроме самосуда, никакой не было.

Настроение в общем, как перед грозой — душно, дышать хочется!

7 июня. Беседовал со многими издателями и вот неожиданное сообщение их: книжный рынок пресытился, словно захлебнулся тем страшным количеством книг и брошюр, что выбрасывается на него теперь ежедневно. Перестали даже идти разные социальные брошюры — еще так недавно нарасхват разбиравшиеся публикой. Мы пережили период книжной вакханалии: печать вырвалась из проклятых лап цензуры и закрутилась, как дервиш в пляске. Одно время книги, особенно брошюры, шли поразительно бойко; теперь «стали» и они. Казалось бы, при таком спросе, издательства и бумажные фабрики должны бы были процветать, между тем явление получилось обратное: все жалуются на упадок дел — даже газеты, поглотившие теперь все внимание публики. Причина проста: фабрики в большинстве случаев отпускают бумагу в кредит, иначе они стали бы совсем, так как наличных денег теперь сильно поубавилось на Руси; издательства берут в кредит и печатают; но продать теперь можно только что-либо очень резкое, и книги по выходе в свет весьма скоро конфискуются полицией. Результаты ясны. Газеты, несмотря на страшный спрос на них, в железных тисках и держатся только продажею в розницу в С.-Пб. Дальше их не выпускают: конфискуют или в почтамте, или же целыми тюками на местах получений. Даже дела такой распространенной газеты, как «Наша жизнь», висят на волоске; юмористические журналы поумирали уже почти все, а с 17 октября выпрыгнуло их в свет около 80.

Приезжающие из провинций рассказывают об особом роде нищенства, распространившемся на Руси: на станциях бабы, подростки и мужики выпрашивают у проезжих «газетку»… И это у нас, на России! Основательно же пробудил нас японский приклад!

20 июня. Беседовал с Д. М. Бодиско, только что вернувшимся из своей Тульской губернии. Он, еще недавно уверявший меня в глубоком монархизме крестьян, рассказывал, и не без горечи, что слово «царь» теперь мертвый звук для народа. Мертвый потому, что народ раньше рассчитывал, что царь и никто другой даст ему землю, теперь же все упования свои перенес на Думу. Потрунил я над ним. Царь-то у нас совсем как некрасовский барин, которого «все нету», который «все не едет!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.