КАК РАБОТАТЬ

КАК РАБОТАТЬ

В словах Государя Императора, обращенных к произведенным из юнкеров офицерам, высказан ряд заветов, какими всякий отец мог бы благословить детей своих, отпуская на служение Отечеству и Престолу. В лице молодого поколения офицеров те же заветы могла бы выслушать с глубоким вниманием и вся русская молодежь.

В числе вечных и великих истин, высказанных в напутствии офицерам, есть одна сравнительно скромная, но значение которой громадно, – это необходимость трудиться «изо всех сил». В нашей беспорядочно трудящейся и, сказать правду, ленивой стране, в стране Тентетниковых и Обломовых, напоминание с высоты Престола о необходимости трудиться, трудиться даже офицерам, трудиться изо всех сил имеет особый смысл, более глубокий, чем на Западе. Может быть, излишне было бы ставить героический лозунг труда у англичан, у немцев, у французов, которых более высокая культура и более напряженная борьба за жизнь научили работать методически, не теряя даром ни сил, ни времени. Кроме отбросов общества или чересчур изнеженных богачей и аристократов западное человечество уже работает изо всех сил, что и дает ему первенство на земле. Работают вдвое и втрое производительнее наших рабочих простые тамошние рабочие, работают не покладая рук зажиточные буржуа, работают капиталисты и государственные люди, и даже такой престарелый монарх, как Франц Иосиф, на девятом десятке лет еще дает изумительный пример строгого использования времени и всех своих сил на ежедневной государственной работе. Железной работоспособностью отличается и император Вильгельм II, и многие другие монархи.

Это явление, мне кажется, новое в истории или, точнее сказать, недавно обновленное. Еще на памяти наших отцов и дедов труд вообще считался уделом рабского и, как говорили тогда, «подлого» состояния. Благородное сословие считалось свободным от всякой принудительной работы, даже от обязательного служения государству. Слишком широко обеспеченное даровым трудом народным, дворянство по плачевной ошибке Петра III освобождено было от древней обязанности служить, и это внесло в сознание общества гибельный предрассудок о благородстве праздности. Менее ста лет отделяют нас от эпохи Онегина, Чацкого, Печорина, Рудина и Райского, между тем тогда с величайшей искренностью считалось, что ничего не делать для дворянина – естественно и отнюдь не зазорно. Присвоив себе благородство далеких предков и забыв о том, что это благородство когда-то было заработано, а не далось даром, наши дворяне своим призванием считают растрачивать труд народный. Они путешествовали за границей, мечтали, ухаживали за женщинами, а если поступали на государственную службу, то обращали ее в средство тщеславия, причем работа часто заменялась канцелярской декорацией и производительность ее сводилась к нулю. «Числиться», быть «причисленным», «являться» на службу и не служить – это считалось правилом. На рабочие и добросовестные характеры смотрели косо: чуть человек оказывался поэнергичнее, его обвиняли в том, что он выслуживается.

Особенно поражено было предрассудком праздности офицерство. Конечно, они воевали храбро, они вели солдат к победе и, когда нужно было, гибли с честью, но в мирное время они плохо занимались с солдатами, сбросив всю деловую часть на фельдфебелей или субалтернов, выслужившихся из нижних чинов. Только люди с военной страстью – а таких было немного – увлекались экзерцициями, муштровкой и т. п. Служба остальных напоминала сплошной досуг, а досуг тратился на товарищеские кутежи, картежную игру, ухаживание за дамами, то есть на те же занятия, которые наполняли жизнь и поместного дворянства.

Не чем иным, как именно этою причиною можно объяснить сравнительную отсталость России от западных стран. Обленившееся после великих войн офицерство наше позволило лучшей армии в свете, армии Суворова и Румянцева, заметно опуститься, одичать, потерять свою высокую боевую культуру. Обленившееся военное барство выдвинуло плохих полководцев в Крымскую войну, а результаты министерской лени сказались в страшных недочетах вооружения, снабжения, путей сообщения, артиллерии, флота и крепостей. Непобедимая со времен Петра Великого военная наша мощь дрогнула впервые. Милютинскую реформу я считаю дальнейшим приложением к армии дворянской лени. Вместо того чтобы заставить армию, начиная с офицеров, трудиться изо всех сил, как было при Суворове, либеральные генералы с Милютиным во главе начали наводить книжную ученость, стали заботиться о том, чтобы офицеры непременно были интеллигентами, «развитыми», «сознательными» личностями, чтобы они, Боже сохрани, не уступали студентам в литературной начитанности и т. п. Все это было одною из метаморфоз барской лени и барской спеси. Хорошо «образованные» в военных «гимназиях» г-да офицеры начали презирать свое героическое призвание и бежать со службы. Из любопытных записок г-на Фирсова в последних книжках «Исторического вестника» вы увидите, что еще до Крымской войны, в суровую эпоху Императора Николая I, кадетские корпуса и военные училища распропагандировались такими революционерами того времени, как Благосветлов, друг и учитель Писарева. Именно из тогдашней военной среды и школы вышли отцы нашего анархизма – Бакунин, Лавров и Кропоткин. Анархизм этот, подобно милютинскому либерализму, был тоже перерождением барской праздности. Я глубоко уверен, хорошо зная покойного Л. Н. Толстого, что, родись он не графом, а бедняком, принужденным с детства работать, совсем иного склада вышла бы его великая душа и до многих забавных несообразностей она не дофантазировалась бы.

Гибельный предрассудок, будто труд подл, а праздность благородна, остановил прогресс нашего труда народного на целое пятидесятилетие, если не больше. Подобно тому как офицерство сбросило свое инструкторское дело в армии на фельдфебелей, так помещики сбросили свое и народное хозяйство на приказчиков и бурмистров. От земледелия и скотоводства, от всяких производительных промыслов брезгливо отвернулось хоть и напудренное, но все же более талантливое и образованное сословие. Себе оно предоставило удовольствия и развлечения, а полудикому простонародью – труд. Мудрено ли, что труд одичал, понизился и в качестве, и в количестве, даже в сравнении с Елизаветинской эпохой, какою она рисуется у Болотова. Мудрено ли, что дворянская жизнь в деревне потеряла свое серьезное содержание, а вместе с ним и всякий интерес. Отвыкшие от труда, обленившиеся дворяне, как это было и во Франции при последних Людовиках, потянулись целыми полчищами из деревни и рассеялись кто куда – по городам и заграничным эмпиреям. Дворянская праздность лишила Россию в прошлом столетии образованного сословия. Народ наш, потерявший культурное руководство, естественно, не мог ни догнать народы Запада, ни идти с ними нога в ногу. Только в самые последние десятилетия, благодаря нарастанию образованной демократии и работе земства, народ наш приступает к азбуке культурной промышленности и хозяйства.

Суеверие праздности как прерогативы благородства нельзя назвать у нас национальным. Мне кажется, оно занесено к нам с Запада, от древнекультурных и ранее нас изнеженных стран. Столетием или двумя раньше нашего дворянского абсентеизма французские феодалы начали покидать свою деревенскую службу королю и народу и выселяться в Париж. Что бы ни говорили о средневековом феодальном гнете, он имел огромное воспитательное и дисциплинирующее значение. Старинные бароны недешево обходились закрепощенному простонародью, но последнее имело в лице господ ближайшую защиту от всех бед и весьма полезное культурное руководство. Бароны поддерживали порядок, творили суд и расправу, отстаивали законность в населении, снабжали его в случае нужды или даровою помощью, или кредитом. Баронское хозяйство служило образцом для вассалов. Баронские замки, как наши помещичьи усадьбы, были опорными пунктами и военной обороны, и мирной культуры. Но когда деревенская знать, соблазненная блеском королевского двора, потянулась в Париж и в своей изнеженности дошла до полного бездействия, час тысячелетней монархии Капетингов пробил. Стихия народная стала органически вытеснять из себя праздный, как бы омертвевший класс. Развилась удивительная, малопонятная ненависть к аристократии, ближайшие предки которой, по свидетельству Тэна, пользовались сердечною любовью крестьянства и его уважением. Изнеженность дворянства тотчас заставила почувствовать ненужность его, ненужность повела к отчужденности, а отчужденность – к ненависти. Средневековые феодалы, не выезжавшие из поместий и неотступно следившие за населением, никогда не вызывали к себе и тени той вражды, какая сложилась в революционной эпохе. Действовавших своих начальников в лице дворян народ любил и уважал, бездействовавших начал презирать. Великая революция родилась не из головы Руссо, а из инстинктов расы, почувствовавшей, что важный и необходимый орган народный – культурное сословие – атрофировался от праздности.

Взамен переставшего трудиться духовенства и дворянства народ выдвинул новый работающий культурный слой – «третье сословие». А когда «третье сословие» в изнеженности пошло по стопам старой знати, народ стал мечтать о просвещении, которое дало бы ему возможность не нуждаться в высшем сословии как носителе культуры. Отсюда новое политическое миросозерцание, из трех основ которого – свободы, равенства и братства – явилась модная теперь идея социализма и кооперации. Хотя в эту идею вложен капитал главным образом философской рассудительности, но нельзя не видеть и религиозной природы нового лозунга. Этот лозунг раздробился на ереси и секты, в которых затерялся первоначальный идеализм нового учения до такой степени, что нелегко иногда усвоить, чем же, собственно, держится обаяние анархических систем в широких рабочих слоях. Христианство, основанное на вере в чудеса, тоже не выдерживало когда-то критики, ни психологической, ни философской. Языческие философы доказывали, что христианство возможно лишь при условии, если не исполнять учения Христа. Попробуйте, говорили они, не противиться врагам, раздать свое имение нищим ~ и вся человеческая цивилизация распадется в прах. Но христианство – с верой в искупление и бессмертие – пленительно идеалом, отодвигаемым в загробную жизнь. Идеал же социализма – в теперешней жизни, устроенной на началах принудительного труда и общей собственности. В скрытом виде это то же крепостное право, только без господ. Здесь нет ничего чудесного, никаких иллюзий и очарований, есть лишь ясно выраженная мания равенства с отвращением к свободе и братству. Равенство труда и равенство достатка. Зависть и жадность не позволят выделиться никакому человеческому величию и сделают ненужным героизм.

Если социалистическая мечта справедливо внушает сомнения, если живой и талантливой части человечества не улыбается участь хорошо содержимого скотного двора или муравейника, то, мне кажется, единственное средство разбить новую религию, охватывающую массы, – это возродить старую религию, пришедшую в упадок. Старая религия в земной ее части опиралась на первозданный закон труда и на его свободу. Обленившиеся классы теперь ничего не могут возразить апостолам социализма, ибо праздное бездельничество есть грех со всякой точки зрения, и языческой, и христианской. Другое дело, если бы аристократия вернулась к древнему своему принципу, трудовому. Ведь основатели знатных родов были всегда великие труженики, помимо их таланта. Чтобы быть выбранным в вожди хотя бы разбойничьей шайки, нельзя было быть лентяем и рохлей, нужно было оказать исключительные заслуги, то есть проявить исключительно высокий труд – и по количеству, и по качеству. Древнее дворянство зарабатывалось подвигом, то есть одолением каких-нибудь чрезмерных препятствий, а для этого нужна была незаурядная затрата сил, и физических, и моральных. Родоначальниками аристократии были не худшие и не средние, а действительно выдающиеся люди, работавшие лучше других. Если бы изнеженное потомство вернулось к этому источнику благородства, если бы оно научилось работать изо всех сил, то оно могло бы смело смотреть в глаза пророкам социализма. Оно могло бы сказать этим пророкам: не мы лентяи, а вы. Не мы тянем в обеспеченную праздность, а вы. Не нас пленяет полупаразитное существование, а вас. Научитесь работать не как все, а как лучшие работники, и вы увидите, что повышенный индивидуальный труд гораздо лучше пониженного стадного труда. Вы прячетесь за общую спину, вы пугаетесь свободного соревнования, вы хотели бы на всех надеть одинаковое рабочее ярмо, но нам, аристократам труда, такое ярмо не кажется ни красивым, ни удобным, ни достойным человека. Вы, социалисты, отстаиваете исчезновение личности в массовой бездушной работе, мы же отстаиваем свободу гения и развитие всякой личности до доступного ей совершенства. Работайте изо всех сил и вы увидите, что только этим путем природа в состоянии раскрыть все свои возможности. Работать без соперничества, без одушевления, в общей запряжке с толпой людей – это значит ослаблять человеческую энергию, а не поднимать ее.

Великое в простоте своей правило работы «изо всех сил» облагородило бы любое сословие, ему преданное, оно облагородило бы и простонародье, которое в последние десятилетия начинает утрачивать религиозные основы жизни. Безобразные беспорядки последних дней в Петербурге показывают, до чего среди рабочих извращено понятие о труде. Чтобы выразить протест против бакинских событий, сотни тысяч петербуржцев, зарабатывающих честный кусок хлеба, вдруг перестают его зарабатывать. Сотни тысяч граждан, уважаемых, пока они честно трудятся, вдруг становятся в положение праздных бездельников и думают, что уважение к ним от этого повысится. Прекратив производство всех нужных предметов, полагают, что этим они внесли какой-то вклад в общественное благополучие. Забастовки длятся иногда месяцами, но уже пять дней безделья ста тысяч рабочих вынудили из их собственных карманов капиталов свыше полумиллиона рублей да столько же из кармана капиталистов. Общество, беднеющее трудом, сразу же обогащается бездельем и всеми продуктами праздности – скукою, пустословием, ссорами, пьянством и т. д. Продуктов труда делается все меньше, и они становятся все дороже. Усиливаются общая нужда и нищета. Петербургская забастовка, дошедшая до баррикад и кровавых стычек, окончена, но понаблюдайте, что делается на улицах столицы. Кучками по трое, по четверо бродят оборванные голодные малые с озлобленными лицами. В глазах их светятся забота и отчаяние, а рты изрыгают проклятия на весь свет, а в особенности на тех пророков социализма, которые сорвали их с трудового пути…

И для них пригодится родительский совет власти: каков бы ни был честный труд, раз вы имеете его, дорожите им и работайте изо всех сил. Всем от этого лучше будет, и вам первым.

17 июля