6 БУДЕМ ВМЕСТЕ РАБОТАТЬ

6

БУДЕМ ВМЕСТЕ РАБОТАТЬ

Он редко прислушивался к рекомендациям со стороны, когда речь шла о подборе человека на должность. Люди, окружавшие Юсупова, знали об этом еще и потому, что всех их, без исключения, Юсупов отыскал сам. Без этих люден, непосредственных помощников, сотрудников ЦК, работников Совнаркома, проектных институтов, областных служб, Юсупов не мог бы осуществить ни собственных, ни поддержанных им замыслов. Главную роль, как всегда, играла партии в целом — 65 тысяч членов и кандидатов в члены ВКП(б), но очень многое зависело и от аппарата, от руководителей, от тех работников, которые не случайно называются ответственными. Они и отвечали Юсупову на вопросы порою самые неожиданные и зачастую в самое неожиданное время. Перед бюро ЦК — за свою отрасль, свой участок. Редко слышали похвалы. Чаще их — выражение было едва ли не узаконено — «гладили против шерсти», и слова: «Партийный билет положишь» — звучали для них отнюдь не досужей угрозой. Но они работали, не щадя себя, подчиняясь юсуповским задачам, не всегда безоговорочно, потому что бывали у первого секретаря ЦК указания и странные, зато его можно было переубедить; зато он не стыдился признать не только собственные ошибки, но и неосведомленность; умел вовремя «дать отбой», попросить извинения у подчиненного, будь то секретарь обкома или шофер. Зато он — все, все прибегают именно к этому сравнению — увлекал за собой всех, полный энергии и неукротимого порыва.

Некоторые из соратников Юсупова занимали до последнего времени большие посты в Ташкенте, в Москве. И все-таки все без исключения вспоминают годы работы рука об руку с Усманом Юсуповичем так, как вспоминают о молодости, хотя все они в ту пору были зрелыми людьми и по возрасту, и по жизненному опыту. Вот, к примеру, как складывались отношения Юсупова с одним из многих сподвижников — Р. М. Глуховым. Случаи выбран потому, что представляется типичным.

В начале лета 1939 года приехал из Таджикистана на прием к Юсупову Родион Михайлович Глухов, тридцатичетырехлетний человек с двадцатилетним производственным стажем. Начинал он слесарем в Красновосточных мастерских в Ташкенте. С восемнадцати лет в партии. В селении Сырдарья тряс кулаков, прятавших хлеб. В Чимбае, на Амударье, вылавливал бандитов. Создавал, как двадцатипятитысячник, первые колхозы в селах Солдатском и Майском. Был направлен на учебу в текстильный институт и одновременно продолжал работать в Средазбюро на нелегкой должности инструктора в группе обобщения. Получил назначение в Таджикистан. Там вырос до заместителя наркома пищевой промышленности, руководил строительством первых хлебозаводов, стал заместителем Председателя Совнаркома Таджикистана.

В этой должности и явился к Юсупову, которого до того видел лишь на заседаниях Средазбюро, но знаком с ним не был.

Разговор шел деловой — о долевом участии Таджикистана в строительстве Большого Ферганского канала. Начали его вдвоем с Юсуповым, а затем пришел Ахунбабаев. Условились, что Таджикистан начнет копать от Коканда в сторону Канибадама.

В самом начале Глухов столкнулся с трудной, проблемой: один из районов — Ашский — не получал ни единого куба воды из будущего канала; как убедить колхозников из этого района, чтоб они работали?

Глухов, еще чувствуя себя в Узбекистане кем-то наподобие гостя, который вправе рассчитывать на особое внимание, позвонил Юсупову, попросил совета. Юсупов, однако, никаких указании не дал, а явился лично, велел собрать колхозников из Ашского района и выступил перед ними.

— Ашцы, — сказал он, — помогите соседям, как испокон веку водится в наших краях, а после Ферганского канала мы начнем опять все вместе строить Северный, и у вас тоже будет вода. Это обещаю вам от имени партии я, Юсупов.

Прежде Глухов видел подобное лишь в фильмах, где после речи комиссара бойцы шли голой грудью на вражеские штыки. Отрезок от Бешарыка до Канибадама, славящегося, кстати, своим бесподобным урюком и претендующим не без основания на звание родины Ходжи Насреддина, — сплошной галечник. Его не копали, а прогрызали кирками и проложили за 20 дней. Счастливый и гордый, Глухов сообщил об этом Юсупову и услышал:

— Ты, оказывается, закончил, а мы нет. У нас на Головном трудно. Давай нам минимум тысяч десять, а?

И Глухов обратился к таджикам так же, как незадолго до этого Юсупов к ашским колхозникам. Он верил в высокую справедливость своих слов; он говорил от имени партии.

Они пошли.

Зимой Глухов возглавил строительство второй очереди канала уже на территории Таджикистана. Почти восемьдесят километров проложили за тринадцать дней.

Ему вновь пришлось побывать в Ташкенте, у Юсупова. Согласовал вопрос о строительстве Северного канала. Оно было завершено, как и обещал Юсупов, совместными силами двух республик в том же 1940 году.

Летом Юсупов пригласил Глухова в Ташкент. Фразу Глухов услышал такую же, как все, кто и сегодня не без гордости называет себя юсуповцем:

— Ты мне нравишься. Как думаешь, пойдет у нас совместная работа?

Глухов сказал, что надеется, пойдет.

— Иди тогда к Абдурахманову (Председателю Совнаркома республики), договаривайся об оформлении. Работать будешь в Госплане, а задача тебе первая такая: нужны материальные ресурсы для ирригации. Постарайся разыскать.

И Глухов разыскал. Сам обшарил все стройплощадки, прежде всего — на только что завершенной первой очереди Чирчикского электрохимкомбината. Потом на других предприятиях. Нашел и простаивающую зря технику, и залежи стройматериалов. Провел в Госплане совещание с участием Логинова, командовавшего Чирчикстроем. Логинов был мужик крепкий, прижимистый, но что такое интересы дела и что такое для Юсупова ирригация, хорошо понимал.

Был составлен акт об излишках и возможностях их использования.

Юсупов был доволен. Сказал:

— Молодец! — и дал команду газетам: поднять вопрос о мобилизации ресурсов, о неиспользованных возможностях.

Глухов и потом диву давался, как Юсупов, у которого тысяча каждодневных забот, помнил и о нем! А он помнил и назначил еще одно испытание делом. Чирчик-Бозсуйский тракт (ныне превосходное шоссе) был разбит вконец так, что тракторы не могли пройти, а близилась зима; как же подвозить сырье к предприятиям и удобрения к станции? Юсупов позвонил и спросил о предложениях. Глухов сказал, что видит единственную возможность: перекрыть тракт на Ноябрьские праздники и за три эти дня, когда движение все равно прекратится, отремонтировать. Надо только все подготовить и рассчитать заранее.

— Действуй, — сказал Юсупов, — и обязательно доложи.

Глухов был молод, так же как его помощники в том деле — Шамсутдинов (будущий секретарь Ферганского обкома партии) и Пашковский (начальник дорожно-эксплуатационного управления). Они не спали трое суток, но к утру 10 ноября доложили, что ремонт окончен.

Юсупов позвонил ему педелю спустя, ночью, и сказал:

— Посоветовались, назначаем тебя первым замом в Комитет госконтроля. Получи у Александра Васильевича Кудрявцева (второго секретаря ЦК КП(б) Узбекистана) документы и отправляйся в Москву, на инструктаж.

В годы войны Глухов станет заместителем Председателя Совнаркома республики. Будет руководить всеми отраслями тяжелой промышленности. Сейчас же следует повторить лишь то, что судьба Родиона Михайловича Глухова типична. Звонок («Знаю давно этого молодого человека. Очень хочет работать в Госплане…») или записка аналогичного содержания, или намек в кулуарах большого совещании («Поговорите, пожалуйста, с ним, убедитесь сами…») могли сыграть только отрицательную роль. Юсупов знал один критерий: проверку делом. Ум, образованность, самостоятельность, организаторские способности, решительность, смелость и, конечно же, умение мыслить широко, понимать общие задачи и цели — вот что делало и его глазах человека достойным самой высокой должности. Официально это называется — подбор работников по деловым и политическим качествам. К тому же, подчеркнем еще раз, весьма критическое отношение к характеристикам, и положительным, и даже нелестным, и равнодушие к некоторым анкетным графам, необходимым, по глубокому убеждению Юсупова, лишь для статистики.

Любил рассказывать первый секретарь о человеке, который после окончания какой-то важной конференции надел в гардеробе чужую шубу, быстро обнаружил ошибку, извинился, но пятно осталось на нем на нею жизнь. («Что-то у него было с шубой…»)

— Что? — с вызовом переспрашивал, бывало, Юсупов. — «С шубой у него что-то было»? — и заключал: — Наплевать! Он мне нравится.

Национальности видных работников знал, иногда даже называл по нации, а не по имени, но с тем же добродушием и юморком, с каким именовал самого себя «сын узбекского народа»: «Позвоните армянину, пускай сам выезжает в Ангрен» (о Борисе Григорьевиче Мирзабекове — топливнике); или о собственном тесте, с неизменной уважительностью, но тем не менее: «Хохол пришел. Сейчас потолкуем с ним о том, о сем».

Однако никто не вспомнит случая, когда мнение Юсупова о человеке или, скажем, о повышении его в должности зависело бы от национального происхождения. Он любил свой народ, обожал все узбекское — и стихи, и музыку, и одежду, и обычаи, и кухню; он заботился о своем народе, о его будущем, а будущее это мыслилось неотделимым от судьбы всей огромной страны, называвшейся социалистической и Советской. К слову сказать, ему гораздо легче было общаться с людьми, понимающими по-узбекски, но не потому назначил он, к примеру, Тишабая Мирзаева начальником строительства Большого Ферганского канала. Было уже немало инженеров, вышедших из народной среды, а Тишабай был в недавнем прошлом неграмотным батраком. Но Тишабай обладал природным умом, удивительной способностью, не теряя из виду главное, держать в поле зрения тысячи мелочей, мгновенно интуитивно оценивать события, принимать смелые решения, — он был прирожденным руководителем, и Юсупов не побоялся доверить Тишабаю Мирзаеву дело, которое так много значило и для республики, и для него. В подчинение Мирзаеву были даны все наркомы Узбекистана, и Тишабай, «хитрющий, недоверчивый, вездесущий, дотошный, презирающий авторитеты», говорили о нем, оказался тем единственным человеком, который смог успешно возглавить именно народную стройку.

И в оценке людей Юсупов, случалось, ошибался. Еще жив человек, и потому в подобном контексте не хочется называть его по имени, который не понравился Юсупову, о чем он впоследствии сожалел. Замкнутый, медлительный землеустроитель; взгляд сонный.

— Выпиваешь, наверное? — спросил, сощурившись, Юсупов.

— Бывает.

Дал задание — видимого рвения не выказывает. Более того, стал возражать против сжатых сроков, предложенных Юсуповым, сказал грубовато что-то о быстроте и кошках.

Отправил его обратно на скромную должность. Уже после войны увидел на почвенной карте новых земель о чем-то напоминающую фамилию. Пригласил руководителя работ. Оказалось, тот самый, только еще более обрюзг.

— Не бросил?

— Как все, по праздникам. А отеки — от почек.

— Карту составила твоя группа очень толковую. Знатоки хвалят, — признался все-таки. — Мы пять лет специалиста искали такого, как ты. Из Центра пригласили — не потянул. Жалко, с тобой тогда не договорились, — и заключил: — Премию тебе даем и еще, подожди, — снял трубку, вызвал главврача правительственной поликлиники, назвал фамилию: — Устроите товарища на обследование и курорт. — Спросил все-таки о том давнем задании, почему, мол, отказался выполнить? Не забыл.

Землеустроитель ответил так же:

— Толку не было бы, только дров наломали бы.

— Что ж ты не переубедил меня?

— Оробел. Я же не каждый день с первым секретарем ЦК разговариваю.

— Ну ты, я вижу, не из робких. Скажи прямо — опозориться боялся.

— Пусть будет так.

Подлечился, ушел на пенсию по возрасту.

Были случаи и противоположные по характеру, из-за которых мучил стыд и досада на себя («Как слепой был…»).

В Потребкооперации сыскался человек, предложивший бестарный способ перевозки продуктов. Лес был, как обычно, на вес золота, тем паче — в послевоенные годы. Экономия составила тысячи.

Юсупов на бюро ЦК поддержал кандидатуру этого человека на ответственную должность в той же Потребкооперации. Даже сказал сам, что вот, мол, товарищ делом убедил нас, как дорога ему народная копейка. А тот года два спустя попался на воровстве.

— Меня с ним рядом на скамейку посадить надо, — сказал Юсупов, казнясь.

Но положа руку на сердце скажем в оправдание ему: и снайпер не всегда попадает в «яблочко». Зато в скольких людях Юсупов разглядел, подчас еще в зародыше, таланты, поддержал их, вывел на широкий путь в искусстве, литературе, науке. Он нашел, едва ли не в буквальном смысле, известных ныне певцов Саодат Кабулову и Саттара Ярашева, танцовщицу Гульнару Маваеву, стихотворца и ученого Азиза Каюмова — многих других видных деятелей культуры, которые не красного словца ради говорят, что всей своей жизнью обязаны они лично Усману Юсуповичу. Мы еще расскажем о примерах, когда проявилось всеобъемлюще и ярко высокое понимание Юсуповым той роли, которую играют в социалистическом обществе люди искусства. Когда он говорил, — а он любил повторять эту мысль, не считаясь с тем, достаточно ли обширна аудитория его слушателей, случалось, вставая во время антракта в первом ряду партера, повернувшись к залу, не смущаясь тем, что кого-то такое поведение первого секретаря ЦК шокировало, — что человеку недостаточно иметь еду, кров, одежду, что ему нужны для полноты жизни и стихи, и музыка, и театр, — это были не досужие рассуждении. Можно было бы перечислить немало документов, постановлений, касающихся развитии науки, культуры, литературы и искусства, инициатором которых зачастую был первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана. Претворялись они в жизнь под знаком той же напористости и целеустремленности, которыми отличался стиль Юсупова вообще.

Бывшие работники аппарата ЦК вспоминают, и отнюдь не с одной лишь забавной стороны, как устраивал им Усман Юсупович экзамен — проверял, хорошо ли усвоили они новый алфавит, основанный не на латинской, как было до 1940 года, а на русской графике. Он требовал еще до принятия Верховным Советом Узбекистана соответствующего закона, чтобы официальные бумаги подавались ему, написанные новым алфавитом. Сам изучил его прежде других; в третий раз в жизни, как он говорил, учился писать. Немаловажно и то, что Юсупов приветствовал работников-европейцев, которые изучали и знали узбекским язык.

Центральный Комитет вникал в работу вузов. На бюро слушали вопросы о постановке учебной работы в транспортном институте — там прижились с благословения дирекции люди несостоятельные как преподаватели. В медицинском, педагогическом институтах и даже в университете изучение основ марксизма-ленинизма осуществлялось поверхностно. Кафедры эти не занимали ведущего положения. Здесь уже Юсупов был задет едва ли не лично.

— Я сам каждый вечер с девяти до десяти сижу над классиками!

То была святая правда, а не заявление ради красного словца. Неукоснительно и, что уже попросту трогательно, даже в последнее десятилетие своей жизни, на скромной должности директора совхоза, штудировал Юсупов сочинения Маркса, Энгельса и Ленина. Был в этом и сознательный расчет: показать пример подчиненным. Их не только удивляло, но и звучало упреком, когда Юсупов к месту цитировал «Критику Готской программы», которую кое-кто уже позабыл, а кое-кто до нее так и не добрался.

Ученые были той категорией людей, в чьих руках видел он будущее. Юсупов знал по именам всех докторов наук, а их к 1940 году было уже более ста, и, пожалуй, всех кандидатов наук, особенно вышедших из местной среды. В начале предвоенного года он пришел на торжественное заседание, посвященное учреждению Узбекского филиала Академии наук СССР. С гордостью сказал о том, что вот сейчас в республике уже семьдесят пять научно-исследовательских учреждений, в которых занято более трех тысяч научных работников. Увлекся, как всегда, забыл о написанном тексте, начал говорить о перспективах, о том, что намечает сделать для развития науки Центральный Комитет, мечтать о будущем, фантазировать вслух. Люди, привыкшие верить строгим научным фактам, слушали его тем не менее увлеченно, заряжались его верой и осуществимость всего, о чем он говорил.

Да, будут шуметь волны обильных водохранилищ, пойдет ток электростанций, и Чарвакская плотина перегородит в самом узком месте горное ущелье, по которому бежит Чирчик; за ней — огромная голубая чаша, наполненная чистейшей в мире водой, а вокруг моря будут построены дома отдыха, пионерские лагеря. И помчатся из столицы электрички к этой зоне здоровья и отдыха. В Голодной степи возродятся сотни тысяч гектаров веками страдавшей от зноя, разъеденной солью земли. Там вырастут поселки с городскими домами и асфальтовыми дорогами. Хлопок на полях будут убирать машины.

Действительность, как всегда, обгоняла мечту. Юсупов не предполагал, что в составе Узбекской академии наук, чьи учреждения составят целый город, будет первый на Востоке институт ядерной физики с атомным реактором и один из крупнейших в стране электронно-вычислительных центров.

Кое в чем он оказался наивен. Очень хотелось ему, чтобы вдоль улицы Навои в Ташкенте был проложен широкий канал и чтоб по этому каналу ходил речной трамвай, как к Москве, и чтоб катали детей на этом речном трамвае, а по берегам были чайханы и кафе-мороженое.

Нет, он не был розовым мечтателем. Его фантазия строилась на вере в безграничные возможности социализма.

Он говорил об этом, подчас излишке выспренне, даже за домашним воскресным столом, иногда прервав пение, живую беседу, шутки, беззлобное пикирование, на которые были так горазды люди искусства, засиживавшиеся порой допоздна. Камиля Яшена, в ту пору еще очень молодого по возрасту, Юсупов называл наследником Хамзы. Яшен создал пьесы, прослеживающие судьбы народа в новых, послереволюционных условиях, — судьбу узбекской женщины, в нелегкой борьбе утвердившей свое человеческое достоинство. Яшен был автором либретто первой узбекской национальной оперы «Буран», музыку к которой написали М. Ашрафи (тогда подчеркивали: композитор-комсомолец) и профессор С. И. Василенко. Главную женскую партию в опере исполнила Халимахон Насырова, супруга Яшена, одна из первых узбекских актрис.

Дружбу с ними, дружбу с поэтом Шейх-заде, с композитором Тохтасином Джалиловым, с людьми театра — Мамаджаном Рахмановым и его женой Шаходат-ханум, Кантаром Атабаевым, Саодат Кабуловой, Халходжой Тохтасыновым, Мамурджаном Узаковым Юсупов сохранил на года. Меньше всего было похоже это на меценатство, хотя, что греха таить, мнение первого секретаря ЦК, его зрительское или читательское отношение к артисту или поэту не могло не учитываться и художественными советами, и прессой. Но опять же, к чести Юсупова, все, чью игру, пение, стихи, книги он любил, были действительно талантливыми людьми: они доказали это не раз и весьма убедительно.

Объективность в оценках вела к требовательности, тем большей, чем был дороже человек. (Кстати, точно таким же был Юсупов по отношению к собственным детям. Инесса Усмановна не зря вспоминает, как, будучи в четвертом классе, рыдала она горькими слезами, получив за диктант двойку и зная, что отец не поверит в случайность, не простит, а лишит на время и развлечений и мороженого.)

Здесь же речь шла не о диктантах.

Союз писателей ширился, приходили новые люди; одаренность не всегда соседствовала в них с общей образованностью, со знанием творчества предтеч — и собственных и мировых. По решению ЦК для писателей были организованы семинары по изучению марксизма-ленинизма, теории литературы, наследия русской и западноевропейской литературы. Нынешние литературные аксакалы с теплой благодарностью вспоминают те годы, занятия в семинарах, беседы, которые проводил с ними сам Юсупов; случалось это нечасто, тем более запомнилось на всю жизнь, как и облик этого человека, о котором говорят в одни голос: «Он был настоящий большевик». Он свято верил и в большие идеи, которые отстаивал, и в каждое произносимое слово. Он сам волновался, переживая его смысл, и волнение это передавалось писательской аудитории. Увлекался, голос звучал все громче, и хрипловатость только усиливала впечатляющую силу его речи. Доходил до экстаза, взмахивал руками и тут же, словно спохватившись, застывал на несколько мгновений, опустив большую бритую голову.

Особой любовью Юсупова был театр, музыка. В бедном селении Каунчи, в рубашке, сшитой матерью из мешковины, пробирался на концерты, которые давали заезжие певцы; сидел на полу словно завороженный.

Театр был жизненной потребностью. Ходил и на премьеры, когда присутствие секретари ЦК придает событию особое значение, и на рядовые спектакли в промежутке между делами, которые никогда не кончались.

Надо знать театральную среду, впечатлительную и реактивную, чтобы представить, как оценивалось каждое слово, каждым знак внимания к тому или иному исполнителю, а особенно — исполнительнице. То, что в тысяче других случаев осталось бы незамеченным или забытым, становилось предметом и обсуждения, и досужих домыслов. Вот почему так важно знать, что Юсупов был взыскателен как зритель, а еще более — как партийный руководитель. Люди театра помнят, как резко говорил он о том, что уровень искусства в республике отстает от роста культуры народа. Он требовал широты творческого диапазона, требовал, чтобы в репертуар включалась и русская и зарубежная драматургия.

В тридцатые годы на узбекском сцене были поставлены трагедии Шекспира, пьесы Островского и Горького, «Человек с ружьем» Погодина.

На площади Бируни в Ташкенте стоит здание, по фронтону которого сделана надпись золотыми буквами: «Построено в годы Великой Отечественной войны». Это музыкальный театр имени Мукими, наверное, единственный в стране, выстроенный в ту трудную пору. Свидетельство народного оптимизма и признания за искусством роли боевого оружия. Вдохновителем и опекуном этой стройки был Усман Юсупов.

Присутствовал здесь и простоватый крестьянский расчет: в Ташкенте волею военной судьбы оказалась группа талантливых архитекторов, они занимались технической, а не творческой работой. И все же понять до конца, как закономерно для Юсупова было это строительство, можно, лишь увидев первого секретаря ЦК КП Узбекистана в период Великой Отечественной войны. Конечно же, новое здание театра имени Мукими здесь не более чем красноречивый эпизод. В незабываемые годы, трудные и героические, проявился, как и должно быть, ярко и выпукло характер Усмана Юсуповича Юсупова — черты общие, свойственные всему поколению революционеров ленинцев; черты особенные, присущие только ему одному.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.