О ЛУЧШЕМ БУДУЩЕМ

О ЛУЧШЕМ БУДУЩЕМ

Я начинаю себя помнить в глубине средних веков, в деревенской глуши, где миросозерцание полагалось пирамидальное. На вершине пирамиды – Бог, всемогущая сила, к которой было принято обращаться по всякому, хотя бы ничтожному, поводу. Все зависело от милости этого Миродержца и от достаточно настойчивой, хотя и смиренной мольбы к Нему. Одна деревня, успевшая скосить сено, молила послать вёдро. Другая, соседняя, еще не успевшая скосить сена, молила послать дождь. Сразу после Царя Небесного на вершине пирамиды представлялся царь земной, существо тоже всемогущее. Все искренно удивлялись, почему царь не велит напечатать сколько угодно денег. Все старались, минуя инстанции, подать прошение на Высочайшее имя, хотя бы речь шла о том, что Гаврила Петров запахал часть поля у Никиты Макарова, когда всем известно, что межа их шла еще в стародавние годы, при дедах и прадедах так: от Кривой березы на Козлином рогу бери вправо на большой Орешник, потом загибай на Свиной ручей и т. д. Все это, по представлению средних веков, когда я родился, обязан был рассмотреть самолично царь-государь, а приказным и судьям народ систематически не верил. Далее вниз, под царем, предполагалась какая-то «вся палата и воинство их», «господа сенаторы», которых не следует смешивать с санитарами. Начинали тогда, правда, проникать слухи, что существуют какие-то министры, но простой народ пятьдесят лет назад еще плохо представлял себе, что это за чин. Под «сенаторами» шли разные большие господа, под ними – господа поменьше, дворяне, а под ними – народ. О народе народ имел наиболее реальное представление и, только что освобожденный от крепостного права, все еще по инерции думал, что он ничто. «Мы люди темные, мы люди бедные, вы наши отцы, а мы что ж? Что вашей милости будет угодно».

Лет одиннадцати, уже в уездном городе я попал уже в восемнадцатый век, хотя календарь показывал девятнадцатый. Все еще почти все обыватели сверху донизу веровали в Бога, в царя, родину, ходили в церковь, постились. Но тут уже я встретил и богатеньких дворян, зараженных вольтеровским вольномыслием, и даже мещан, читавших социалистические трактаты. Старый смотритель уездного училища немец Акерман еще посекал провинившихся школяров, но молодые либеральные учителя делали из этого историю на весь город, на весь учебный округ. Местный радикал, сын николаевского фельдфебеля, воспитан был уже на Белинском, Чернышевском, Писареве. Он посылал величественному протопопу книгу Дарвина о происхождении человека, но получил ее обратно с таким отзывом, что и автора сей книги, сущего буесловца и праздномысла, и читателей его следовало бы выдрать на съезжей. Шло брожение умов. Помещики из молодых ходили в красных шелковых рубахах, читали с особенным чувством Некрасова. Ходило по рукам «Что делать?»…

В девятнадцатый век я попал уже в средней школе, и тут на меня сразу пахнуло двумя великими, как бы воздушными течениями. Они создавали уже не брожение, а вихрь умов. Одно течение было революционное, другое – естественно-научное. «В те дни, когда мне были новы все впечатленья бытия», казалось большой, неслыханной, сногсшибательной новостью, что «Бога нет, – сам Иван Иванович сказывал», что везде должна быть республика, что все должно быть общее и т. д. Я со всею страстностью подростка вбирал в себя все идеи, все кружившиеся в вихре начала и лозунги и чувствовал почти сумасшедшее ощущение Колумба, открывавшего новый мир.

Подробности для читателя неинтересны, я хочу сказать только, что нынешнее действующее на сцене поколение нельзя винить в некоторой растерянности перед колоссальным ростом мировой драмы, которая наконец захватила и нас в жерло своего пятого акта. В своей наследственности, в крови и нервах мы еще средневековые люди, завороженные поэзией старых столетий, религией, чувством чести, моралью… всеми ароматами и эфирами, подобными тем, которые развиваются в старом вине. Но к старому вину сознания в каждом из нас подлито столько трезвой воды и столько новых, острых до жестокости специй, что получается напиток… как бы это выразиться? Из тех, о котором сказано: «Если можно, да минет меня чаша сия».

Мы пьем новые элементы сознания безотчетно, не замечая, в какую отраву они сложатся в глубинах нашей психики и как подействуют они на сердце и мозг. Что же делать, «случается то, что должно случиться», как верно говорит припев арабских сказок. С чувством глубокого нравственного страдания я должен сказать, что наше поколение не справилось с своими задачами. И не только в России, айв Германии, и во Франции, и в Англии, и в Америке. Разве нынешняя всесветная катастрофа не свидетельствует о банкротстве людей, родившихся в средние десятилетия девятнадцатого века? Разве, в самом деле, этого результата ожидали мечтатели в эпоху нашей молодости, поэты, ученые и ясновидцы? Мечтали все мы, кажется, о свободе – и дождались попытки к неслыханнейшей тирании, какие помнит мир. Мечтали о равенстве – и дождались всесветного грабежа. Мечтали о братстве, об «алюминиевых дворцах» – и дождались ураганного огня и удушающих все живое газов…

Все это очень грустно, но не ошибаемся ли мы еще раз, покачивая седыми и плешивыми головами с беспомощностью младенцев? Не ошибаемся ли мы в том, что получилось нечто неожиданное для наших идеалов и нечто даже противоположное им? Не случилось ли, наоборот, как раз именно то, что должно было случиться, то есть вполне естественное, логическое, закономерное развитие начал, заложенных в революции и естествознании?

Попробуем разобраться. Что касается более легкой области, именно естествознания, то тут затруднений особенных нет: что обещало нам естествознание пятьдесят лет назад, то и дало. Оно обещало нам дальнейшее раскрытие сил, заложенных в природе, причем подозревались неограниченные в динамическом смысле источники энергии. Как видим, естествознание не обмануло нас. За последние пятьдесят лет к силе пара прибавилось не только движущее электричество, но и почти безмерная энергия неуравновешенной материи, все эти динамиты, робуриты и т. п. Открыта, хоть и плохо использована, энергия расширения замороженных газов, энергия радиоактивных тел и пр. Кроме ископаемого угля остается в запасе еще белый уголь – вечное движение воды. Остается в запасе столь огромный двигатель, как солнце, если уловить энергию тепловых лучей. Что естествознание обещало, то оно, повторяю, и дало, и дало гораздо больше, чем мы мечтали. Никто в нашей молодости, когда мы увлекались Жюль Верном, и не думал, что его мечты так близки к осуществлению, что мы все доживем до электрического света, до подводных и воздушных кораблей. Никто не думал, что мы доживем до осуществления самой пророческой из сказок этого удивительного романиста – сказки о немце, который в глубине Германии устроил завод для выработки самых чудовищных орудий, каких человечество еще не знало, – с целью покорить мир. Никто из нас достаточно серьезно не думал, что мечты наши в таком тесном родстве с реальностью и что эти мечты перегонят нас, осуществятся раньше, чем мы будем готовы к их осуществлению.

Как ни простительно было для молодежи многое недодумывать до конца, однако мы лет тридцать-сорок тому назад хорошо понимали, что одних сил природы недостаточно для счастья. В силах природы, собственно говоря, не было крайнего недостатка: за тысячи лет до электричества и динамита люди употребляли с успехом такие аккумуляторы энергии, как лошадь, осел, верблюд, слон. Еще совершеннее была сила, называемая человеком-рабом. Уже аргонавты для мореплавания использовали силу ветра и т. д. Для счастья человеческого рода нужны не столько мертвые силы, сколько благая воля, ими руководящая. Естествознание уже в самом начале своем открывало рог изобилия, но он оказался сделанным из того же материала, что ящик Пандоры. Из тайников природы знание выпустило полчище слишком темных сил. Многие мечтатели вместе с нашим Герценом встревожили: а что, если этими силами воспользуются злые начала? Тревога, как видит читатель, была не напрасной. Так ведь оно и вышло: титаническими силами овладела прежде всего злая воля народов.

Источник революции

В предчувствии этого, мне кажется, лежит отдаленнейший источник того явления, которое зародилось под именем Реформации пятьсот лет тому назад, в эпоху Иоанна Гуса и Тамерлана. Тогда еще не думали, что пробуждение европейской мысли под влиянием античной литературы потребует свободы веры, свободы слова, свободы труда, свободы личности и вообще свободы жизни. Реформация когда-то естественно перешла в революцию, а окончилась ли теперь всемирная революция или она перешла в новые освобождения под разными иными именами – пусть читатель сам решает. Мне кажется, последнее десятилетие было последней гастролью революции политической в строгом смысле этого слова. Дальнейший процесс будет идти для большинства стран уже вне политики, но в более глубоких недрах общественного строения. Спрашивается, обещала ли нам политическая революция больше, чем дала? Пожалуй, что и нет. Прочтите либеральнейшую из конституций, хотя бы бельгийскую. Она не обещала больше, чем сказано в ней, и все обещанное осуществила. Наши Основные Законы, приспособленные девять лет тому назад, подобно Таврическому дворцу, под новое назначение, может быть, не отличаются совершенством, но что обещают, то и дают. Если недовольные люди кричат: «Помилуйте, что ж это за парламент? Это еще одна новая сверхкомиссия, где заседают те же более или менее казенные люди, ибо в старом казенном государстве, где давно нет общества и граждан, все обыватели пропитаны казенщиной». Может быть, отвечу я, это и так, но тогда что же вы хотите? Из железных инстинктов, сказал мудрец, не создашь золотых нравов. Если в самом народе, в его крови и нервах, сидит существо инертное, склонное подчиняться и слепо доверять, то что ж говорить о дальнейшем развитии политической свободы? В этом направлении политическая эволюция не налаживается ни у нас, ни на Западе. Представители народные всюду являются, в сущности, весьма консервативным элементом, в котором лишь изредка вкраплены настоящие революционеры. С того момента, как социалисты вошли в парламент и сделались партией, то есть согласились сделаться ею, стало ясным, что социальной революции не будет, ибо истинные революционеры никогда не входят в состав отрицаемой ими власти. Раз социалисты согласились разделить с буржуазией власть, они тем доказали свою кровную принадлежность к буржуазии. Псевдоним ведь не меняет творчества, и развитие демократии остановилось там, где по природе своей должно было остановиться. Что также демократ в своей сущности? Это неудавшийся буржуа. Немножко разбогатеть, «выйти в люди», заняться выгодным дельцем, не иметь препятствий для своей предприимчивости – дальше этого его мечты о свободе не идут. Для демократии действительно нужны свобода и равенство. Что касается братства, основного элемента Царства Божия, то это роскошь духа, доступная лишь аристократии, и то на последних ее идейных вершинах. Истинное братство, насколько оно осуществимо, проблестело в рыцарских и монашеских орденах и погасло. Нельзя же назвать осуществлением братства нынешние товарищества на вере и акционерные компании.

В каком же положении находится мир в данное время? В положении очень большой опасности. Раскрытие сил природы далеко опередило собой организацию человеческого братства. Человечество не успело выработать достаточно сильной благой воли, как к его услугам явилась мертвая сверхсила. Этой сверхсилой, стихийной и слепой, овладевает злая воля народов, которая творит… вы знаете, что она творит. Охватив какой-то жестокой страстью целые народы, злая воля добивается всемирной власти, и что ж вы думаете? Может быть, она достигнет более ужасного результата, чем тот, о каком мечтает. Овладеть миром злая воля, может быть, будет не в силах, но превратить себя и мир в развалины – на это у нее, пожалуй, хватит сил. Мы все поминутно повторяем лозунг, не знаю кем впервые высказанный: «Эта война – война на истощение». Но подумайте-ка серьезно, что это значит. Если из двадцати вычесть семнадцать, то останется лишь одна седьмая прежней суммы, а шесть седьмых куда-то исчезнут. Подумайте о том, если европейская цивилизация иссякнет до уровня одной седьмой части своих теперешних средств и сил. Какие из этого могут развернуться последствия для человечества – об этом и говорить не хочется. Но что же делать? Да ничего. В том-то и драматизм положения, что ничего не придумаешь лучше того ужасного, что есть. Если где-нибудь за околицей на вас напала бешеная собака, то наилучшее, что вы можете придумать, это убить ее. Бежать бесполезно. Убеждать собаку, хотя бы сократовскими или евангельскими доводами, бесполезно. Остается изощряться в способах не давать искусать себя и каким-нибудь счастливым ударом положить врага на месте. Как бы по натуре своей вы ни были мало расположены драться вообще с собакой, а особенно с бешеной, но вы обязаны с ней драться до последнего конца…

Опять возвращаюсь к горестному вопросу в начале статьи: как это мы, молодое поколение 1870-х и 1880-х годов, не предвидели и не предупредили возможности столь чудовищной катастрофы? На это я себе же отвечу. Да что ж было бы толку, если бы мы эту катастрофу даже и предвидели? Может быть, наиболее вдумчивые и проницательные из нас и предчувствовали беду, но что же они могли сделать? Ничего. Рыбаки довольно точно предсказывают грозу, но разве они в силах остановить ее? Террористы закричат: надо было идти в террор! Надо было на весь мир распространить разгром, совершенный великой революцией во Франции. Я на это замечу: какой же вышел бы толк из террора? Революция во Франции привела к теперешней республике, которая не в силах бороться один на один с немецкой империей и не в состоянии была даже подготовиться к такой борьбе. Если бы Германия была окружена сплошь такими республиками и даже сама была бы республиканской, это не изменило бы, может быть, дела ни на йоту. Ведь завоевательная со стороны немцев война – создание не одного императора Вильгельма II и даже не кучки его единомышленников. К несчастью, это психоз всенемецкий, охвативший всю эту нацию сверху донизу. Протесты против завоевательной войны были в Германии и продолжаются, но какие они слабые в сравнении с массовым, стихийным помешательством этого народа. Напрасно думать, что всемирная республика обеспечила бы всесветный мир. Республики, начиная с древнеримской, бывали не менее воинственными, чем империи. Древнегреческая цивилизация погибла от борьбы республик, как хиреет от войн и вооружений Южная Америка, сплошь республиканская. Что касается террора в его наиболее преступной форме, то посчитайте-ка, сколько террористами перебито за последние пятьдесят лет монархов и президентов республик! Нельзя забыть, что и нынешняя война источником своим имеет террористический акт – убийство эрцгерцога Фердинанда и его супруги. Нет, террором лечить человечество от войн – это все равно что от болезней лечить отравой.

Что делать? Да то, что делаем. Бороться за жизнь, и если природа пощадит нас, то после общего замирения будем мечтать, как мечтали наши предки, о вечном мире. Только мечтать, а не действовать? – спросить возмущенный читатель. Отвечу: и действовать, если можете. Мечта вовсе не праздное занятие. Она есть тоже действие, она – сверхъестественное в обществе начало всех действий. Многое и многое, о чем мы искренно мечтали, осуществилось. О многом хорошем, к сожалению, мы мечтали не искренно и не сильно – и не получили его. Немцы со страстью мечтали о своем злодействе – вот простая причина их успеха. Но успех этот заставит человечество со страстью мечтать о подавлении немецкого злодейства – и это осуществится. Когда захочет человечество божественного устройства общества, но захочет искренно и нелицемерно, – оно настанет. Не праздно сказано: «Царство Божие – внутри вас». Пока его нет у нас внутри, а есть какое-то другое царство, мы должны всецело наслаждаться тем, что есть…

23 августа