ПОДЪЕМ ВЛАСТИ 

ПОДЪЕМ ВЛАСТИ 

 Чтобы усилить власть, не нужно "нарушить закон" - достаточно его "исполнить". Как власть Божия не была отменена у иудеев, а только узурпирована их теократией, так государственная власть у нас. И в ветхом нашем, и в новом законе власть утверждена прочно, но осуществление ее в руках бюрократии ослаблено до полного иной раз паралича.

По Основным Законам, которые для чего же нибудь написаны, российское государство есть монархия, причем лишь некоторые функции верховной власти разделены между монархом и представительными учреждениями. Между тем не только так называемое общество в лице левых партий, но и сама бюрократия безотчетно клонят к установлению республиканского образа правления или того скрыто-республиканского, в котором е roi regne mais ne goureme pas. Вместо того чтобы принять честно конституцию, какой она дана, у нас сами министры - начиная с автора конституции, графа Витте, - первые заголосили об общественном сочувствии, о необходимости общественной поддержки, без которой государственность будто бы не может выполнять даже своих полицейских обязанностей. Но если вспомнить, что так называемое общество у нас (образованный класс) насчитывает едва один процент населения, причем этот один процент разбит на 33 партии, навязывающие правительству каждая свою программу, - если вспомнить, что под именем общественного мнения следует понимать чаще всего кошачий концерт озлобленных еврейчиков, заполонивших печать, то можно себе представить, что за прелесть вышла бы у нас республика, опирающаяся на такого рода "общественное сочувствие"!

Теоретически нельзя отрицать, что общественное сочувствие - вещь для всякой власти желательная. Но конституционная монархия именно тем и отличается от республики, что в ней правление не народное, то есть в самом корне независимое от сочувствия общества. В республике общество - хозяин власти, в монархии - общество только помощник. Как стихии сведущей, обществу предоставлено лишь обсуждение закона и контроль над чиновниками. Парламентский контроль создан у нас не для борьбы с властью, а, напротив, для непрерывной помощи ей. Конституционализм подобен медицине. Вмешательство знания не изменяет законов тела, а лишь помогает им действовать во всей полноте. Сочувствие тканей законам физиологии называется здоровьем, несочувствие - болезнью. Болезни лечат, а не приспособляются к ним.

Я обещал ответить А. А. Столыпину на категорический вопрос: какие поступки и мероприятия требуются для усиления власти? Мне предлагают "перечислить точно" эти поступки. К сожалению, размеры газетной статьи позволяют именно только перечислить их, и то лишь бегло.

Первый и неотложный долг власти, желающей быть сильной, - это соорганизоваться на своем собственном посту. Необходимо, чтобы во главе министерства стал человек большого ума и большой воли. Если этим человеком окажется А. А. Столыпин, я буду искренно ему аплодировать. Всякое творчество единолично; не говоря о художественной статуе, попробуйте вы слепить горшок в компании с десятью человеками. Помощники правителю нужны, премьер-министру нужна коллегия министров, как для регента нужен хор. Спрашивается, похоже ли наше теперешнее министерство на спевшийся хор? Увы, нет. В общей работе министров и их исполнительных органов не чувствуется гармонии. Возьмите факты, лишь всем известные. Разве г-н Столыпин знал о предприятиях г-на Гурко, ближайшего своего товарища? Разве то, что делается в ведомстве просвещения, отвечает собственной программе премьер-министра? В министерстве представлены по меньшей мере три партии, причем ведомство, важнейшее в смысле борьбы со смутой, отдано кадетам. Мне кажется, элементарное соображение требует политического единства в составе власти. Нужно, чтобы не только все министры без исключения, но и все директора департаментов, все генерал-губернаторы, губернаторы, директора высших и средних школ и т. п. принадлежали к одной партии. Необходимо, чтобы в составе власти было установлено государственное credo и чтобы оно соединяло лишь искренне верующих в него. Различие основных мнений естественно в парламенте, но оно является верхом нелепости в правящем кругу. В парламент сходятся для выработки закона - правительству же приходится осуществлять закон. Разноголосица тут является бредовым сознанием, которое во все поступки вносит судорожное бессилие. Мнения граждан, в том числе и министров, конечно, свободны, но в министры и правящий слой вообще должны подбираться люди, свободно пришедшие к единству взглядов. Нельзя держаться сразу всех политических программ. Как странно было бы всесословное дворянство, ибо это отрицало бы самую природу сословий, так нельзя в корпорацию правительства допускать представителей разных партий, разных политических идеалов. Терпимость - вещь прекрасная во многих случаях - превращается в глупость там, где по самой натуре требуется нетерпимость, именно в области решений. Вследствие глубокого государственного упадка у нас от священников перестали требовать веры, от офицеров - храбрости; кончилось тем, что от правительства не требуют единства воли. Не нужно, мол, определенной государственной программы, а если человек несколько смекает по своему ведомству, то и достаточно. Мне кажется, из разброда мысли на верхах власти идет пагубная вялость действий, безотчетная обструкция "сфер" друг другу, отсрочка, затяжка, обход сколько-нибудь решительных мер. Для побеждаемого зла постоянно оставляются лазейки и выходы. Как будто лелея бунт, нарочно стараются кое-что сберечь на семена.

Сорганизовав подбор согласных людей с общей политической верой, правительство не будет нуждаться в указаниях, что ему делать, чтобы подавить бунт. Оно предпримет не какие-нибудь иные, а те же поступки и те же меры, но лишь с решимостью их выполнить, а не только выложить на бумагу. Сильное правительство поймет прежде всего, что с бунтом нужно спешить, как с пожаром или чумой. Не страшные в своем начале, все серьезные бедствия в конце уже неодолимы. Поэтому откладывать решения на завтра, если они целесообразны сегодня, - политика самая плохая. Именно потому, что в составе власти есть люди нетвердых мнений, замирение России идет черепашьим ходом. Именно по этой причине министры колеблются, вступают в спор с лидерами оппозиции, думая заговорить их или переспорить. Именно отсюда возникает странная мысль, что правительство не может подавить террор, а может это сделать "только само общество". Но ведь эта мысль, в сущности, недалека от объявления забастовки власти. Мотивы ее недалеки от тех, которыми объясняет свою забастовку неучащаяся молодежь: "Пока общество неспокойно, мы работать не можем". Мне кажется, первым делом преобразованного кабинета был бы твердо поставленный лозунг: "Не ждать лучших времен", а немедленно принимать меры, притом исчерпывающие вопрос. Громадное большинство решений только тем и плохи, что они нерешительны.

Под решительными мерами я разумею, конечно, не поголовные казни и вообще не кровавую расправу. Если еврейская печать в один голос мне навязывает кровожадные мысли, то чего же вы хотите от жидовской совести? Лгать, лгать низко, лгать грязно, не боясь никакого смрада в клевете, - это составляет один из пунктов помешательства инородцев, что напали на Россию. Насколько эта мания клеветы захватывает еврейские круги, доказывает то, что даже силящаяся быть приличной кадетская "Речь" повторяет против меня все гнусности мелкой еврейской прессы. На обвинение в кровожадности я скажу, что никогда не рекомендовал правительству ни новых виселиц, ни еврейских погромов. Но никто из здравомыслящих русских людей не откажет власти, стоящей на страже нации, в праве отвечать на войну войной. Племя Иуды до такой степени рассчитывает на русскую простоту, что право смертной казни серьезно хочет сделать своей привилегией. Сами господа евреи могут, видите ли, сколько угодно крошить христиан бомбами и браунингами, а христиане отнюдь не моги их тронуть, даже по приговору уголовного суда. Но сколько бы ни нашлось русских дурачков, согласных на такое разделение ролей, я думаю, неглупые русские люди едва ли обрадуются еврейской афере. Трагическая борьба, что идет теперь, - борьба за жизнь России, требует не кое-каких, а подчас трагических мер. Если безвинные русские люди в жертву мира приносят собственную кровь и жизнь, то не станет же наша власть церемониться со злодеями потому только, что они злодеи. По понятию апостола Павла, который был осведомлен в христианстве едва ли меньше теперешних еврейчиков, только та власть - власть, которая "не напрасно носит меч". От преступников, ополчившихся на Россию, зависит, чтобы грозный меч государственный был вложен в ножны. Бросьте гнусное смертоубийство, бросьте зверские приемы борьбы - и правительство не коснется вашей драгоценной жизни. Но именно этого-то наши бунтари и не могут. С наглостью, доходящей до юмора, они объявляют нашей власти войну - и кричат против военных мер. Ставят смертные приговоры - и кричат против смертных приговоров. Мне кажется, сильная власть должна презреть этот иерихонский шум. С величайшей тщательностью отделяя мирных людей от воюющих, она должна поступать с последними, как с воюющими. При этом всем понятно, что самая жестокая война для обеих сторон - затяжная. Будь правительство несколько решительнее в начале бунта, не сдавайся оно на предательские вопли об амнистии, умей оно стеречь своих пленных - виселиц потребовалось бы неизмеримо меньше, чем теперь.

Если А. А. Столыпин непременно требует инвентарного перечисления мер, необходимых для усиления власти, то я мог бы повторить то, о чем говорил не раз:

а) нужно, чтобы прокуроры и судьи наши были действительно прокурорами и судьями, а не казенной организацией, служащей кое-где для защиты преступников от закона. Кажется, сам А. А. Столыпин сообщал в печати о председателе суда, торжественно вручившем оправданному бунтарю револьвер, снятый со стола вещественных доказательств;

б) нужно, чтобы тюрьмы были тюрьмами, а не рассохшимися бочками, из которых утекает содержимое. По сегодняшним, например, известиям из Вятской губернии, в Слободском уезде за шесть дней бежали 12 человек, в Малмыжском - двое, в Орловском - 21 человек, в Глазовском за три недели убежал 61 ссыльный. "В некоторые дни бегут по 7-8 человек";

в) нужно, чтобы ссылки были действительно ссылками, то есть местами изоляции преступного элемента от мирных граждан, а не местами заразы последних, не очагами распространения смуты;

г) нужно, чтобы надзор над революционной печатью был не мнимым, а действительным надзором, причем преследование преступности должно быть пресечением ее, а не рекламой для дальнейшего распространения;

д) нужно, чтобы инспекция и полиция всех видов были приведены в соответствие не с тем состоянием, в каком Россия находилась полстолетия назад, а с современным ее состоянием. Если один инспектор приходится на полсотни книжных магазинов и на десятки типографий, если на громадные скопления народа, в десятки тысяч, приходится пара городовых, вооруженных археологическими пистолетами, из которых они не умеют стрелять, то такая опереточная обстановка, естественно, не погашает бунта, а плодит его;

е) нужно, чтобы во главе казенно-революционных заведений, каковы средние и высшие школы, были поставлены люди, не сочувствующие революции. Учительский персонал должен быть тщательно проверен, и "товарищам", носящим вицмундиры, должна быть открыта дверь. Автономия, превратившаяся в право заводить на казенный счет республики и составлять революционные армии, должна быть отменена. Академический союз профессоров, руководящий учебной обструкцией, должен быть распущен. При сколько-нибудь серьезном сопротивлении бунтующие школы должны быть закрыты с лишением государственного жалованья преподавателей и профессоров;

ж) так как войну с правительством ведут инородцы при деятельной поддержке свихнувшейся части интеллигенции и народа, то нужно поставить и инородцев, и служебную интеллигенцию, и воюющий народ в условия, при которых война была бы для них затруднительной. Как это сделать - вопрос политического искусства, именно того творчества, о котором говорит А. А. Столыпин. Во всяком случае, едва ли к усилению власти служит такой творческий акт, как передача целых ведомств в руки поляков и евреев или содержание на службе, с наградой чинами и орденами, десятков тысяч кадетов и эсдеков.

Подавляя бунт рукой железной, правительство одновременно обязано вырывать корни бунта, а эти корни - в самом правительстве. Они - в системе старого хозяйства, где ленивые и праздные люди кормились на счет трудовых классов. Никакие тюрьмы, никакие виселицы не спасут государство от народного мятежа, если не будет восстановлен разум в самых основах власти, если поруганная справедливость не будет поставлена как первый принцип. И народу, и обществу не только должны быть обещаны политические права, но должны быть и даны. Парламент должен не только созываться, но правильная работа его должна быть обеспечена, притом одинаково - от вмешательства бюрократии и от вторжения буйных элементов как слева, так и справа. Следует признать, что только тот парламент есть парламент, который усиливает способность власти достигать ее целей. Таким парламентом явилось бы представительство от трудовых корпораций. Только такое деловое представительство могло бы внести строгий контроль над администрацией и национальный разум в законодательство... Чтобы обеспечить работу делового представительства, следует оберечь его от проникновения элементов, портящих его: от инородцев, от революционеров и от невежественной черни. Сверх всего перечисленного и многого другого, власть, желающая быть сильной, обязана всемерно поднять военные силы страны, собрать "дружину храбрых", без которых государственная сила - звук пустой. Вот беглый перечень практических мер, которые могли бы существенно поднять значение власти. Вместе с силой к ней вернулось бы достоинство, вернулось бы мужество и тот драгоценный секрет порядка, что сейчас как будто затерян, - доверие народа к власти.

23 августа