Риббентроп становится министром иностранных дел. Аннексия Австрии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Риббентроп становится министром иностранных дел. Аннексия Австрии

Захватив в 1933 году власть, Гитлер заявил своим приверженцам: «Дайте мне четыре года!». Этот срок истек.

Третья империя располагала теперь боеспособной армией, оснащенной по последнему слову военной техники, и значительными военно-воздушными силами. Налицо был унифицированный до последнего колесика механизм управления, который в любой момент можно было привести в движение по мановению руки.

Имелись все предпосылки для того, чтобы перейти к второму этапу – приобретению обещанного «жизненного пространства», созданию новой мировой державы, которая должна получить имя «Великая Германия».

Уже по одному тому, что в осенние месяцы 1937 года наш шеф особенно часто ездил в Берлин, мы могли догадаться, что там вынашиваются большие планы. Риббентроп проявлял все меньше интереса к текущим делам посольства, а его визиты в Берлин становились все чаще и продолжительнее. Начиная с декабря он вовсе не показывался в Лондоне.

Какое варево, готовилось в Берлине, об этом мы могли только гадать по некоторым намекам. Единственными среди нас, кто о чем-то знал, были советник посольства Эрих Кордт – заведующий приемной Риббентропа, и посланник Хевель, бывший плантатор на Яве, которого Риббентроп сделал своим личным уполномоченным по связи с имперской канцелярией. На основании их рассказов можно было представить себе более или менее ясную картину.

Гитлер и его генералы на Бендлерштрассе были единодушны в том отношении, что для Германии наступила пора захватов. Но насчет того, в каком направлении должен быть нанесен первый удар, взгляды расходились. Генералы – по большей части реакционеры старой школы, которые на основании опыта первой мировой войны стремились при любых обстоятельствах избежать борьбы на два фронта и не желали раздражать западные державы, – предлагали немедленно напасть на Польшу и создать там стратегический плацдарм для вторжения в Советский Союз. Гитлер, австриец по рождению, придерживался другого мнения. Он хотел сначала «освободить своих германских братьев» на юге-востоке и обеспечить себе господство в Центральной Европе. Для этого, как он однажды разъяснил посланнику Хевелю, ему был нужен «его» полковник Бек, иначе говоря, требовалась благожелательная поддержка со стороны режима Пилсудского в той самой Польше, которую генералы хотели разгромить в первую очередь. Гитлер не разделял опасений Бендлерштрассе относительно возможности серьезного сопротивления западных держав. В своем сообщнике Муссолини он после их совместного заговора в Испании был вполне уверен. Франция в одиночку ничего не станет предпринимать. Что же касается британского льва, то за последние годы Риббентроп достаточно убедительно доказал Гитлеру, что этот лев неспособен кусаться.

Поскольку генералы не воспринимали гитлеровских аргументов без всяких возражений, дело дошло до конфликта. Как обычно, Гитлер воспользовался своим испытанным и простым методом – разделываться с сопротивляющимися не в открытом бою, а посредством коварства и моральной дискредитации.

Незадолго до того министр рейхсвера генерал-фельдмаршал фон Бломберг вступил во второй брак, который, по старым понятиям, мало соответствовал его рангу, так как его женой стала простая «девушка из народа». Сам Гитлер изъявил согласие быть свидетелем на этой свадьбе. И вот гестапо задним числом обнаружило, что «добродетельного фюрера» нагло обманули. «Девушка из народа» оказалась якобы опустившейся уличной девкой. Бломберг был вынужден уйти в отставку.

Еще проще обошлись с генералом фон Фричем. Гестапо нашло молодчика, который под присягой показал, что однажды генерал в подъезде одного дома в Шенеберге занимался с ним гомосексуализмом. Так отделались и от этого генерала.

Седовласый Бломберг с его импозантной внешностью, с красными генеральскими петлицами, расшитыми золотом, казался классическим образцом германского военачальника. Но внешность обманчива, и по своему характеру он издавна был известен как тряпка. В кругах рейхсвера его называли не иначе, как «резиновым львом». Позор, которым запятнали его молодую жену, мало трогал его. Вместе с ней и своей фельдмаршальской пенсией, которой вполне хватало на жизнь, он спокойно, без шума удалился на чудесный итальянский остров Капри.

Генерал фон Фрич, напротив, отчаянно боролся, защищая свою замаранную честь. Год спустя ему удалось разоблачить гестаповского лжесвидетеля и упрятать его за решетку. Гитлер даже написал ему письмо с извинениями по поводу прискорбной ошибки, допущенной его юстицией. Однако о восстановлении на службе в вермахте не было и речи.

Вместе с Бломбергом, Фричем и некоторыми другими в начале января 1938 года был принужден выйти в отставку и имперский министр иностранных дел барон фон Нейрат. Он тоже являлся одним из тех, кто, вопреки курсу Гитлера – Риббентропа, предостерегал от рискованного конфликта с западными державами. С уходом Нейрата путь для Риббентропа и его политики был полностью расчищен. Теперь Риббентроп водворился в доме № 75 по Вильгельмштрассе как полновластный хозяин министерства иностранных дел. Для начала, в соответствии с желанием Гитлера, на повестку дня была поставлена аннексия Австрии. В качестве срока называли иды[35] марта. К тому времени все приготовления были закончены.

Для того чтобы тут же, на месте, устранить затруднения, которых еще можно было ожидать со стороны Англии, Риббентроп в эти критические дни сам приехал в Лондон. Для обоснования поездки он воспользовался следующим благовидным предлогом: мол, сердечное влечение повелевает ему, несмотря на всю перегруженность работой, еще раз нанести прощальный визит английским друзьям. Уже одно то, что министр иностранных дел Гитлера покинул Берлин, оказало успокаивающее действие на настроение англичан. Они полагали, что, пока Риббентроп находится в Англии, Берлин не предпримет никаких внешнеполитических авантюр. В то время, когда Гитлер в Берхтесгадене «обрабатывал» австрийского канцлера Шушнига, Риббентроп на Даунинг-стрит мирно беседовал за чашкой чая с Чемберленом и Галифаксом. Нас Риббентроп ни о чем не ставил в известность.

На тот вечер, когда у баварской границы германские войска готовились к ночному вторжению в Австрию, Риббентроп назначил большой прощальный прием на Карлтон-хаус-террас. Снова лондонские знаменитости заполнили роскошные апартаменты нашего посольства, отделанные Шпеером в духе новейшей германской безвкусицы. На этот раз хозяин дома не ограничился тем, что поручил своему уполномоченному принимать гостей. Он сам стоял в вестибюле, любезно пожимая руку каждому из них. На заднем плане пристроились фоторепортеры со своим магнием, готовые запечатлеть на пленке любой из этих исторических моментов. Им потребовалось довольно длительное время, чтобы сфотографировать, как Риббентроп приветствует Чемберлена. Я сам наблюдал эту сцену. Пока продолжалась съемка, Риббентроп и Чемберлен целую минуту стояли рука об руку перед бронзовым бюстом Гитлера и преданно смотрели друг другу в глаза..

Прием продолжался до восьми часов вечера, после чего Риббентроп поехал на ужин к своему другу лорду Лондондерри.

Напряженность, ощущавшаяся в атмосфере, отбила у некоторых из нас желание идти домой, и мы собрались наверху, в конференц-зале, у большого радиоприемника. Нам хотелось знать, что творится в Австрии, и мы настроились на Вену.

Я никогда больше не слышал такой подлинно драматической радиопередачи. Долгое время были слышны лишь позывные и объявления, что через несколько минут перед микрофоном выступит канцлер, только что вернувшийся из Берхтесгадена. Речь Шушнига была печальной и не оставляла никаких неясностей. Он уходил в отставку и уступал место своему коллеге нацисту Зейс-Инкварту. В последний раз прозвучал австрийский национальный гимн. Дикторских голосов больше не было слышно. Вместо этого проигрывались граммофонные пластинки. Оркестр Венской филармонии замечательно исполнил «Неоконченную симфонию» Шуберта. За ней последовал ноктюрн Моцарта. Потом исполнялись более легкие вещи: «Голубой Дунай», увертюра к «Летучей мыши», «Цветущие деревья в Пратере» и другие жизнерадостные венские мелодии. Примерно час спустя музыка оборвалась и к микрофону подошел Зейс-Инкварт. Он объявил, что обратился к Адольфу Гитлеру с просьбой послать в Австрию германские войска, чтобы оказать братскому народу помощь в установлении порядка в стране. Теперь вместо венских вальсов раздался марш Радецкого. Зазвучала австрийская военная музыка. Казалось, что с минуты на минуту ритм становится все более отрывистым. Наконец, незадолго до полуночи, мы услышали песню о Хорсте Весселе. Я понял, что час пробил, и в подавленном настроении ушел домой.

На следующее утро наша делегация во главе с Верманом двинулась в поход на австрийскую миссию, помещавшуюся на Бельгрэв-сквер. Мы опасались, что нам, чего доброго, будет оказано сопротивление или же английская полиция вовсе не позволит подойти к зданию; однако барон Франкенштейн встретил нас вежливым «заходите, заходите, пожалуйста». Он передал нам свою миссию, в том числе и кассу. При этом он сказал:

– Хочу быть честным и ради порядка сообщить вам, что у меня есть еще фонд, не оприходованный ни в каких книгах. Я собрал его при помощи благотворительных мероприятий в пользу нуждающихся венских артистов.

И он вручил нам наличными несколько сот фунтов стерлингов.

Подобная честность, говорившая не о чем ином, как о вопиющей глупости, едва укладывалась у меня в голове.

Унификация австрийской миссии была возложена на меня как на заведующего консульским отделом. Чтобы обеспечить сохранность документов и ценностей, мне в ближайшие ночи пришлось даже спать в помещении миссии.

Верману было невдомек, что он поставил козла сторожить капусту. Мой друг г-н фон Блаас получил тем временем назначение в другое место, но с его преемником советником миссии Кунцем у меня установилось взаимопонимание сразу же, как только мы мигнули друг другу. Прежде всего мы во всех комнатах повесили портреты Гитлера. Появившийся несколько часов спустя Карлова был приятно поражен. Изъятие щекотливых документов мы поручили графу Гюйну, который и без того был скомпрометирован как неисправимый противник Гитлера и заблаговременно позаботился об убежище в Англии. Нацистам не досталось ничего такого, на чем они могли бы нажить капитал.

Однако нам и здесь приходилось действовать осторожно. Как сообщил мне Кунц, служивший в миссии лакей Клаффель уже издавна слыл нацистским шпионом. Кроме того, выяснилось, что пожилая девица по имени Паула, много лет прослужившая экономкой у барона Франкенштейна, получила от Карлова фотоаппарат и уже в течение длительного времени фотографировала все документы, которые посланник оставлял у себя в кабинете или на ночном столике.

Я еще лежал в постели, когда в первое утро моего дежурства на Бельгрэв-сквер лакей Клаффель принес мне завтрак. Спросонок я пробормотал «доброе утро». Сон сразу соскочил с меня, как только Клаффель, поставив посуду на стол, подошел к постели, поднял руку и, произнеся «хайль Гитлер», доложил, что он явился. С Паулой, несмотря на то, что она тоже была шпиком, я поздоровался обычно, ответив ей «доброе утро».

Одна из наиболее трудных задач состояла в том, чтобы удержать от глупостей самого барона Франкенштейна. С ним я не мог говорить открыто, как с нормальными людьми вроде Кунца и Гюйна. Он был поразительно хорош собой. Фигурой и манерой держаться он напоминал мне дирижера Вильгельма Фуртвенглера, черты лица которого, однако, были не такими правильными и холеными, как у Франкенштейна. По музыкальной одаренности как тот, так и другой намного превосходили средний уровень, а в политическом отношении они были наивны, как дети. Барон Георг фон Франкенштейн представлял собой в чистом виде ту очаровательную смесь исключительной утонченности и полного слабоумия, которую могла произвести на свет только высшая австрийская знать.

К счастью, я знал двоих людей, которые сумели повлиять на него более успешно, чем я. Это были известные солистки венской оперы Лотта Леман и Элизабет Шуман. Они как раз гастролировали в Лондоне. Обе они пользовались мировой известностью и решили не возвращаться в Вену. С Лоттой Леман я был дружен еще с детства. Она родилась и выросла в нашем окружном городе Перлеберге. Мой дядя Конрад из Грос-Панкова рано стал интересоваться ею и ее голосом и помог получить образование, необходимое для певицы. Покровительствовал ей и его брат Иоахим, директор Штуттгартского оперного театра. Девушкой Лотта Леман часто пела у нас в Лааске. Незадолго до первой мировой войны я, двенадцатилетний мальчик, слышал в вестерландском курхаузе на Сылте, как она, еще с длинными косами, под аккомпанемент матери в первый раз пела перед великим Рихардом Штраусом. Я с гордостью чувствовал себя виновником этого события, так как первым завязал отношения со Штраусом, подружившись на пляже с его сыном Францем.

Лишь с помощью артисток мне удалось убедить Франкенштейна отказаться от безумной идеи подчиниться требованию Риббентропа и лично явиться в Берлин к Гитлеру. Франкенштейн тут же, без всяких проволочек, исчез бы в концлагере. По счастью, он располагал в Англии превосходными связями и, получив вскоре британское гражданство и даже дворянство, сделался сэром Джорджем Франкенштейном.