Британская зона
Британская зона
Резиденция премьер-министра земли Шлезвиг-Гольштейн находилась в кильском замке. Как и весь город, замок был превращен в руины. В одном из уцелевших флигелей оборудовали несколько отделов. Во дворе построили два барака и там разместили канцелярии.
Доктор Штельцер принял меня с исключительной любезностью. Внешне и по существу он был ярко выраженным консерватором и верующим христианином, который мог служить образцом протестанта. Для работы мне были предоставлены письменный стол и стул в главном здании. Изредка мне передавали папку с бумагами для исполнения. Большей частью это были дела, которые мог исполнить средний чиновник. Все это не отнимало у меня много времени. Гораздо чаще меня вызывали для выполнения функций переводчика, так как д-р Штельцер, получавший приказы от британской военной администрации, вряд ли знал хоть слово по-английски. Большей же частью я сидел без дела.
Так как я был старшим правительственным советником в канцелярии премьер-министра, жилищный отдел предоставил мне сравнительно удобную комнату в квартире одного учителя. Одно из окон здесь было совсем целым, а в другом заменены фанерой два стекла. Потолок не протекал. Кроме того, имелась железная печь; правда, предыдущий обладатель этой комнаты унес трубу. Я от этого не страдал, потому что все равно не смог бы достать ни угля, ни дров. К тому же наступала весна.
Жена учителя добросовестно старалась облегчить мне жизнь. Поскольку газ отпускался только два часа в сутки – а именно в обеденное время, – она пекла мне картофель в мундире, который я съедал в холодном виде вечером. Иногда она доставала мне свечи, чтобы по вечерам, когда ток выключался, я не сидел в темноте. Мои хозяева были мало связаны с черным рынком, и поэтому я был вынужден жить на паек, который полагался по карточкам. В день выдавали пять ломтиков хлеба, и если бы вы захотели есть нормально, то десятидневного рациона мяса, маргарина, сахара и мармелада вам хватило бы лишь на три дня. Моя хозяйка доставала всякую всячину и старалась из этого сделать что-либо съедобное. Если бы мой брат Вальтер не снабжал меня картофелем, то я умер бы с голоду. Дик Уайт оказался прав: положение было неописуемым.
После того как я потерял багаж с бельем и одеждой, я просил своих друзей в Англии и Америке прислать мне кое-какие носильные вещи. Поскольку до прибытия посылок прошло много времени, я обратился за помощью в благотворительные организации, заботившиеся о жертвах фашизма. В канцелярии премьер-министра мне сообщили, что в городском управлении существует специальное бюро для этих целей, но при этом добавили, что учреждением руководят коммунисты. Я пошел в ратушу, чтобы выяснить этот вопрос. Служащий сказал мне, что бюро размещается в подвале. В полутемном помещении я увидел двух изможденных мужчин. Перед ними стояла тарелка с вареным картофелем, который они чистили. Я рассказал им о своем положении. Выслушав меня, один из них спросил:
– Если вы до войны служили в посольстве в Лондоне, то, вероятно, знаете господина Мительхауза?
Я ответил утвердительно, однако не упомянул о том, что Миттельхауз был вторым шефом гестапо у Риббентропа.
– Хорошо, – сказал другой, – тогда можно быстро разобраться в вашем деле. Мы вам дадим знать.
Но в действительности мне ничего не сообщили. Зато через два дня, когда я был дома, ко мне постучали и Миттельхауз от радости чуть ли не бросился меня обнимать:
– Это изумительно! Когда утром я услышал, что господин фон Путлиц здесь, то, конечно, сразу же поспешил приветствовать его.
Мы уселись в моей комнатке у стола. Миттельхауз выглядел очень хорошо и был одет в безупречно сшитый серый шевиотовый костюм. Он вытащил серебряный портсигар. Портсигар был полон, и Миттельхауз предложил мне сигарету. Это были английские сигареты «Голд флейкс». На черном рынке одна такая сигарета стоила двадцать марок. Миттельхауз заметил, что я рассматриваю его портсигар:
– О, это память о Лондоне: прощальный подарок моих коллег из Скотланд-ярда, когда в тысяча девятьсот тридцать восьмом году я уезжал в Берлин.
Затем он перешел к делу:
– Скажите, господин фон Путлиц, каким образом вы так внезапно прибыли в Киль? Я, конечно, дал обоим чиновникам в ратуше самый лучший отзыв о вас. Что вы не были нацистом, это ясно.
– Но, господин Миттельхауз, откуда вы это знаете? Когда появлялись вы или ваш коллега Шульц, я вытягивал руку и произносил «хайль Гитлер».
Он снисходительно улыбнулся:
– Мы все же кое-что заметили.
Меня одолевало любопытство.
– Господин Миттельхауз, может быть, не столько удивительно то, что я нахожусь здесь, как то, что здесь находитесь вы. Ведь англичане должны знать, кем вы были?
– Потому-то я и здесь. Именно в Шлезвиг-Гольштейне была завершена война. Я до последнего момента находился в штабе адмирала Деница. Я знал все, что происходило. В первый же день я выдал англичанам пятнадцать вервольфов[43]. Англичане беспечны. Без таких людей, как я, они бы здесь пропали. Если вы хотите повидать моего коллегу Шульца, поезжайте в Шлезвиг. Он там начальник полиции.
Вскоре после этого визита в британской военной администрации со мной разговорился молодой английский капитан:
– Вы, конечно, были удивлены, встретив здесь своего старого знакомого?
– Еще бы! – ответил я.
– Я вам все объясню. Мы нуждаемся в хороших немецких полицейских чиновниках. Миттельхауз и Шульц исключительно способные люди в своей области. Мы знаем их еще по Лондону. И они оба прекрасно знают, что у нас имеется достаточно компрометирующих данных, чтобы послать их на виселицу. Они достаточно умны, чтобы не позволять себе заниматься саботажем. Вот почему мы можем положиться на них больше, чем на кого-либо другого.
Юный капитан понравился мне. Во всяком случае, он был честен.
Прежде чем получить от Штельцера документы о назначении, я должен был пройти денацификацию. Секретарь комиссии по денацификации раньше был чиновником консульства и руководителем группы нацистской партии в германской миссии в Софии, где он ежемесячно принимал партийные взносы. Однако его уже денацифицировали полгода назад.
За письменным столом напротив меня сидел г-н Курцбейн, высокий бородатый мужчина лет сорока. Он то и дело говорил о своем друге, участнике заговора 20 июля 1944 года. Он рассказывал, что и сам якобы участвовал в этом заговоре в Берлине и лишь чудом избежал ареста. Этот его таинственный друг иногда приезжал по делам в Киль. Каждый раз он привозил своему приятелю Курцбейну много продуктов и дефицитных товаров. Курцбейн давал мне иногда сосиски или копченую рыбу, и я жалел, когда однажды он бесследно исчез. Потом говорили, что г-н Курцбейн – вовсе не Курцбейн, а очень известный эсэсовский главарь из Потсдама. Вполне возможно, что он и его друг, выдававшие себя за заговорщиков 20 июля, были причастны к аресту моей матери и брата Гебхарда.
Штельцер почти всегда брал меня с собой на заседания зонального совета в Гамбурге, хотя мне там нечего было делать. Этот зональный совет был просто демократической вывеской при британской военной администрации. Заседания там проводились ежемесячно и продолжались два-три дня. Веймарским демократам, пережившим Третью империю, эти заседания давали возможность снова разыгрывать роль государственных деятелей, сочинять меморандумы и произносить речи. Кроме того, в ресторане вокзала их кормили хорошим обедом без карточек. Там я встретил нескольких знакомых.
В свите тогдашнего обер-бургомистра Дюссельдорфа, а позднее боннского министра внутренних дел д-ра Лера все время находился мой старый розовощекий приятель Нансен. В его распоряжении был лимузин дюссельдорфского городского самоуправления с шофером, и он ездил только на машине. Нансен имел также ученую степень: теперь он официально фигурировал как д-р Нансен. По всему было видно, что в дюссельдорфском самоуправлении и у обер-бургомистра Лера он пользовался большим влиянием.
В качестве советника социал-демократического премьер-министра земли Ганновер Генриха Копфа приезжал мой бывший коллега г-н фон Кампе, который перед войной был генеральным консулом в Париже. Фон Кампе был по своим взглядам реакционным монархистом, приверженцем вельфской династии, однако в министерстве иностранных дел Третьей империи он слыл одним из наиболее преданных Гитлеру чиновников. Он тоже имел собственную машину и был важным человеком в новом демократическом правительстве Ганновера.
В секретариате зонального совета сидел мой старый коллега Герберт Бланкенхорн, сменивший меня в 1931 году в Вашингтоне. Он был верным слугой нацистского режима до самого конца. Каким образом попал он в зональный совет, состоящий преимущественно из социал-демократов, было для меня загадкой. Социал-демократические коллеги считали его троянским конем председателя Христианско-демократического союза д-ра Конрада Аденауэра. Поскольку позднее, когда Аденауэр стал федеральным канцлером, Бланкенхорн сразу же пошел в гору, это подозрение кажется мне не лишенным оснований.
Длинный прямоугольный зал заседаний зонального совета в помещении гамбургской террасы «Софии» внешне ничем не походил на берлинский оперный театр «Кроль». Однако спектакль, который разыгрывали здесь немецкие демократы, явственно напомнил мне то, что однажды я увидел в этом театре.
За подковообразным столом многословно спорили о волнующих их вопросах представители новой немецкой подоккупационной демократии. Одни из них были обывателями в меньшей, другие – в большей степени. За их спинами, у трех стен, сидела свита, в том числе Нансен, Кампе, я и другие.
У четвертой стены, украшенной флагом «Юнион Джек»[44] и другими британскими атрибутами, стоял длинный стол. За ним сидели скучавшие англичане и слушали, что здесь говорилось. Иногда они делали заявления. Во время важных прений и в тех случаях, когда нужно было употребить власть, на заседаниях появлялся собственной персоной главнокомандующий зоной генерал Брайан Робертсон, бывший директор каучукового концерна «Дэнлоп», сопровождаемый большой свитой. О его прибытии извещали заранее. Тогда прекращались все прения и взоры обращались к дверям. Как только генерал переступал порог зала, все поднимались со своих мест. То же самое происходило, когда генерал покидал зал.
Единственным крупным вопросом, который обсуждался в зональном совете, было новое административное деление старых прусских провинций в британской зоне. На заседании присутствовал лишь один человек, предложение которого соответствовало интересам немецкого народа. Это был представитель Коммунистической партии Макс Рейман. Он требовал созыва Общегерманского национального собрания из избранных демократическим путем представителей всех зон, с тем чтобы оно обсудило вопрос о структуре нового германского государства. Все другие – от представителя Брауншвейга и Липпе-Детмольда до Аденауэра и социал-демократического вождя Шумахера – защищали лишь партикуляристские и собственные, эгоистические партийные интересы. Одни хотели создать перевес голосов для Рейнско-Вестфальской области, поскольку промышленники надеялись таким путем приобрести гораздо большее влияние. Социал-демократы подсчитывали голоса своих избирателей и подходили к задаче административного деления с точки зрения получения большинства на выборах. Аграрии по этим же причинам требовали расширения Нижней Саксонии. Они придерживались монархистских взглядов, считая, что ганноверская династия получит поддержку английского королевского дома. В качестве королевы называли дочь последнего кайзера Викторию Луизу, герцогиню Брауншвейгскую и Люнебургскую, которую я видел в 1935 году на террасе лондонского посольства, когда она приветствовала Риббентропа возгласом «хайль Гитлер». Большую роль играли также клерикальные круги, которые хотели создать перевес для католиков или протестантов. Все это представляло собой жалкую картину. В конце концов англичане решали все по-своему. Остряки называли этот образ правления «демократурой». Зимой 1946/47 года были ужасные морозы. Бездельничая, я проводил в кильской канцелярии премьер-министра те дни, когда действовало центральное отопление. Наконец, благодаря связям я достал трубу для железной печки. Угля не было. Брат Вальтер посылал мне дрова в мешках. Так как по вечерам электрический свет давали только на два часа, я, съев свой картофель в мундире, теперь часто застывавший, ложился одетым в постель и покрывался периной. Я не согревался, даже когда клал сверху еще и зимнее пальто: других покрывал у меня не было.