Разрыв с клубом гвардейской кавалерии и мечты о будущем Европы
Разрыв с клубом гвардейской кавалерии и мечты о будущем Европы
В клубе гвардейской кавалерии пошли разговоры, что я стал частым гостем не только у французов, но и в других посольствах стран Антанты. Однажды после обеда я был в связи с этим вызван к управляющему делами клуба ротмистру фон Хейдену. При разговоре присутствовали другие члены клуба.
– Господин фон Путлиц, мы хотим серьезно указать вам на то, что, согласно нашему уставу, для членов клуба недопустимо поддерживать с представителями враждебных государств какие-либо связи, которые выходили бы за рамки чисто служебных отношений. Нам стало известно, что вы днюете и ночуете не только в итальянском, но даже прежде всего во французском посольстве.
Я ответил, что намерен в ближайшее время поступить в министерство иностранных дел и что в этом министерстве общение с иностранными дипломатами относится к числу обычных профессиональных обязанностей.
– Однако пока вы еще не в министерстве иностранных дел, и мы вынуждены просить вас немедленно порвать подобные связи, так как не хотим создать прецедент, на который, возможно, могли бы ссылаться другие. Вы понимаете, что мы должны хранить дисциплину и сплоченность нашего бывшего офицерского корпуса.
Вся эта история меня настолько возмутила, что я повел себя по отношению к г-ну фон Хейдену, видимо, более дерзко, чем это следовало, учитывая его возраст.
Фон Хейден вскипел:
– Я потребую суда чести, перед которым вам придется отвечать.
– Очень хорошо, – возразил я. – В таком случае я немедленно заявляю о своем выходе из клуба гвардейской кавалерии.
Сделав поклон, я удалился, не подав руки никому из присутствовавших. С тех пор я никогда не переступал порога этого клуба.
Это было последним толчком, который помог мне внутренне порвать с вчерашними людьми. Уже тогда для меня было ясно: пока эти тупые, самодовольные реакционеры и шовинисты будут иметь вес, в Германии никогда не удастся создать приличной, свободной жизни, она никогда не сумеет установить благоразумные, мирные отношения с другими государствами Европы.
На выборах президента, назначенных в связи со смертью Эберта, я сознательно голосовал против Гинденбурга. Я стал ярым приверженцем движения сторонников пан-Европы, которое как раз тогда получило широкое распространение, проглатывал брошюры графа Куденхове-Калерги и не пропускал ни одного собрания в Берлине, на котором он выступал.
Настоящим вождем, который мог привести нас в прекрасное, лучшее будущее, казался мне министр иностранных дел Густав Штреземан[6]. На людей, подобных Хейдену и его окружению, он действовал, как красный платок на быка, поскольку стремился к взаимопониманию с Францией и прокламировал в качестве своей окончательной цели мирное объединение старой Европы. Тогда я не понимал, что политика Штреземана была палкой о двух концах. Меня воодушевляла великая европейская идея. Перспектива работать непосредственно под руководством такого человека в интересах достижения подобной великой цели казалась мне чудесным исполнением мечты всей моей жизни, разрешением мучившего меня конфликта. Мне казалось, что дипломатическая служба не будет оставлять у меня неприятного привкуса. С этого времени я буду чист перед собственной совестью и перед немецким народом, перестану быть паразитом и сделаюсь честным и полезным членом общества. Штреземану мерещилась серебряная полоска на горизонте, мне же казалось, что все небо объято ярким светлым пламенем.
В мае 1925 года я выдержал экзамен по языку в министерстве иностранных дел и с 1 июля был назначен на должность атташе. Я радовался от всего сердца. Никто из моих сверстников не был так полон самых радужных надежд. С этим настроением в солнечное утро первого июльского дня 1925 года я переступил порог дома на Вильгельмштрассе, 73/75, чтобы доложить о своем прибытии на службу.