Риббентроп

Риббентроп

«Знаете, детка, кто начинает войны? — разглагольствовал как-то раз Гитлер, обращаясь к одной из своих молоденьких поклонниц. — Военные? Политики? Нет. Войны начинают бездарные экономисты. Это они приводят страну к кризису и отдают бездарным дипломатам, а те — военным. Если же и военные бездарны, страна погибнет. Но если военные талантливы, то есть шанс исправить ошибки экономистов и дипломатов».

В этой цепочке: экономисты — дипломаты — военные Гитлер явно считал лишним среднее звено. Этим «средним звеном» в Третьем рейхе и было ведомство Риббентропа. Иными словами, нацистской дипломатии попросту не существовало. Так принято считать.

Личность Риббентропа заинтересовала меня в связи с несколькими фактами его биографии. Они, как чужеродные краски, плохо ложатся на общую законченную картину высокомерного, некомпетентного, бездушного и фанатичного прихвостня фюрера.

Приведу только два из них. За весь период своей деятельности на посту министра иностранных дел Иоахим фон Риббентроп не удостоился ни одной похвалы, ни единого положительного отзыва или просто — доброго слова ни от одного из своих коллег. Эти слова нужно понимать буквально.

Среди высших руководителей рейха ведь были очень разные по характеру люди: кому-то из них симпатизировали меньше, кому-то больше; со временем симпатии перетекали в антипатии и наоборот; рвались старые связи, устанавливались новые… Весь этот своего рода живой организм гитлеровского окружения, клубок связей, среда политического и личного обитания нацистских вождей были очень подвижны, многообразны, пронизаны личными взаимоотношениями.

Риббентроп, внешне один из самых ловких «придворных», сделавший головокружительную карьеру, всегда умевший угодить Гитлеру, тем не менее в этой среде выглядит инородным телом. Даже Борман, которого все ненавидели, на которого каждый имел свой зуб, — и тот обзавелся если не друзьями, то, по крайней мере, людьми, с которыми мог спорить и ругаться, хлопнуть по плечу, послать матом или написать записку с грубовато-шутливым извинением за какой-нибудь собственный промах. Вокруг Риббентропа же словно очерчен ледяной круг. При этом, повторяю, ругают его, как никого другого. Кажется, все оскорбительные слова, которые только приходят в голову, были когда-то и кем-то произнесены в адрес этого человека.

И вот он в Нюрнберге. Совершенно пришибленный, испуганный, постоянно сбивающийся, не умеющий не только выстроить свою защиту, но даже не привлекший на свою сторону совершенно неоспоримые факты, которые сняли бы с него целый ряд обвинений.

Вообще нелепый, в самом деле, какая-то «ошибка природы», как некогда отозвался о нем бывший советник Посольства Германии в Риме Отто фон Бисмарк. Кажется, чему тут удивляться — значит, многие характеристики верны. Если бы не последний эпизод.

Идет оглашение приговора: Геринг — смертная казнь, Гесс — пожизненное заключение, Риббентроп — смертная казнь, Кейтель — смертная казнь и так далее… Геринг скрывает эмоции за черными очками, заслоняется рукой; Кейтель каменеет; Гесс, видимо, не сразу осознав (он сидит без наушников, но английский знает неплохо), внезапно начинает медленно раскачиваться, как человек, переживающий невыносимую боль. Риббентроп, смертного приговора которому никто не ожидал, и, уж конечно, никак не ждал такого он сам… Риббентроп, повернувшись к словно бы теряющему равновесие Гессу, наклоняется к нему и кладет руку на предплечье — на кинопленке это хорошо видно — и так делает несколько раз, пока Гесс не берет себя в руки. Камеры потом постоянно возвращаются к этой паре, но именно эти, самые первые кадры вошли во все без исключения фильмы о Нюрнбергском процессе.

Однако даже они вызывают недоумение, природа которого понятна, — на этой скамье, перед лицом дохнувшей на приговоренных смерти, в момент, когда все, по существу, для них уже кончено, когда суть каждого обнажена перед миром, только один из этих очень скверных людей ведет себя по-человечески: во время общей катастрофы пытается помочь тому, кто тонет рядом с ним. Это импульс, живое движение души. Это та реальность, которую можно проигнорировать, но нельзя обмануть.

Гесс до конца жизни не забыл поддержки Риббентропа в столь критический для себя момент, но, склонный к мистицизму, он в письме к сестре истолковал то прикосновение руки бывшего товарища по партии как «послание от Адольфа». Бог ему судья.

Моя концепция романа о Риббентропе заключалась бы в следующем: жизнеописание последних четырнадцати лет его жизни (Риббентроп вступил в НСДАП в 1932 году, а казнен был в 1946-м). Став членом партии, он в конце концов целиком подчинил себя ее главному принципу — «фюрер-принципу», то есть сделал волю вождя своей волей. Сумел сделать — существенное уточнение, поскольку для этого нужно обладать вполне определенными качествами. Обязательным, по-моему, является отсутствие чувства юмора.

А теперь пройдемся по фактам биографии и деятельности Риббентропа, опирающимся на документы и личные записи фигурантов, и посмотрим, насколько такая концепция верна.

Он родился в 1893 году в гарнизонном городке Веселе, на Рейне. Отец был офицером, подполковником кайзеровской армии; мать — из обеспеченной семьи верхушки среднего класса. Отсутствие чувства юмора, которым, как мне кажется, в самом деле страдал Риббентроп, в Нюрнберге впервые было высмеяно одним из судей как раз в связи с его отцом. Риббентроп сказал, что его отец Рихард Риббентроп подал в отставку, поскольку «разошелся во взглядах с кайзером». Тут и прозвучала язвительная реплика по поводу ситуации, в которой могли вспыхнуть «разногласия» между Верховным главнокомандующим и артиллерийским подполковником. Другой бы на его месте нашелся (уколы подобного рода на суде отлично парировал Геринг), а Риббентроп обиделся. Потом в камере взялся за перо и все объяснил: отец не одобрил отставки Бисмарка, счел это личной обидой (и не он один), к прошению об отставке не прибавил прошения о праве ношения в отставке мундира (как это обычно делали офицеры); одним словом, ничего особенного, а тем более смешного, во всем этом не было.

Но отбивать удары нужно вовремя.

Детство, юность проходили у него легко, радостно, без потрясений. Учился, путешествовал (Англия, Канада), увлекался спортом. Первая мировая война застала его в Оттаве, где он вел светский образ жизни: приемы, балы, театр, теннисные корты… Молодой Риббентроп был красив, хорошо воспитан, всем нравился. Он даже собирался остаться в Новом Свете навсегда, но война изменила его планы. Он тут же вернулся в фатерланд и пошел на фронт. Два раза был ранен, получил чин лейтенанта и Железный крест I класса. Его светскость и знание четырех языков использовали в штабе фон Секта: Риббентроп присутствовал на мирных переговорах в 1918 году.

После войны он, подобно многим солдатам и офицерам, мог быть выброшен из жизни за ненадобностью и озлобиться, как это произошло, например, с Гитлером и Герингом, однако знание языков и тут помогло удержаться на плаву. Он начал работать в процветающей фирме, занимавшейся импортом, но вскоре женился по любви на богатой наследнице компании по производству шампанских вин. А в 1925 году прибавил к своей фамилии приставку «фон», поскольку этого желал и муж его тети, получивший дворянство в 1884 году. После женитьбы Риббентроп снова много путешествовал, рекламируя во Франции и Англии виски «Джонни Уокер», ликер «Шартрез» и лучшие сорта бренди, при этом много общался с разными, часто хорошо информированными в политике людьми.

Именно это, а также его кругозор, аристократичность, обширные связи и привлекли к его личности внимание Рудольфа Гесса, который в начале тридцатых годов почти единолично вел жесткий отбор тех, кто мог быть полезен для дела и допущен к телу (фюрера. — Е.С.). Риббентроп был «допущен», более того, принят с видимой благожелательностью. Гитлер с удовольствием и подолгу беседовал с Риббентропом, кстати, в отличие от самого Гесса, как правило, перегруженного работой. Таким образом, заместитель фюрера, гораздо лучше своего протеже знавший и понимавший англичан, допустил серьезный промах. Его собственное влияние на Гитлера в отношении Англии оказалось слабее, нежели влияние Риббентропа, суть которого заключалась в том, что англичане всего лишь деградирующая ветвь германской расы, находящаяся под пятой евреев, и в случае войны с Германией никогда не станут бороться за победу, как говорится, «любой ценой».

Это влияние, однако, никакого напряжения воли в то время Риббентропу не стоило: он просто рассказывал и отвечал на вопросы, и в 1933-м Гитлер предложил ему должность советника по международным вопросам. Гесс выделил четыре комнаты в своей канцелярии, а Гитлер — финансирование из собственного фонда. Штат советника Риббентропа к 1937 году вырос с пятнадцати до трехсот человек. На суде в Нюрнберге занимавший до 1938 года должность министра иностранных дел фон Нейрат, давая свидетельские показания, жестко критиковал работу «бюро Риббентропа». Он говорил, что сотня титулованных юнцов весело проводила время за чтением иностранных газет и сплетнями о событиях, в сути которых плохо разбиралась, и составляла «букеты из этих сплетен на стол фюреру».

Насколько можно доверять этому раздраженному отзыву? Когда в 1934-м Гитлер собирался послать Риббентропа на переговоры по разоружению, проходившие в Париже и Лондоне, президент Гинденбург возражал, но именно фон Нейрат убедил Гинденбурга, что Риббентроп отлично со всем справится. Переговоры, правда, закончились для Германии ничем из-за жесткой линии Франции, еще тогда понимавшей, что первая же уступка Германии приведет к полной сдаче позиций. Однако в следующем, 1935 году в Лондоне, на конференции по военно-морским вооружениям Риббентроп добился первого настоящего дипломатического успеха. Накануне Англия направила ноту Германии по поводу набиравшего обороты вооружения. В тот исторический момент английское правительство еще имело реальный шанс при поддержке Франции и стран Европы крепко придержать, если не остановить, этот процесс. Но 18 июля 1935 года было подписано англо-германское военно-морское соглашение, суть которого состояла в признании за Германией равного с другими странами статуса. Подписывая соглашение, Англия преследовала и собственные цели, однако и по всем международным нормам такое соглашение казалось вполне разумным и выглядело как попытка Британии ограничить этой уступкой стремление Гитлера к господству в Европе. То есть уступка была все-таки сделана, не Францией, так Англией, а дальше — мы знаем — началась та самая «сдача всех и всего», приведшая Европу к катастрофе.

Риббентроп же на конференции вел себя именно так, как и следовало, чтобы добиться поставленной цели: произносил длинные цветистые речи, утомляя ими английских дипломатов, но в конце давал жесткие, не допускающие толкований формулировки, на которых стоял до конца. Последний довод англичан о том, что это соглашение вызовет во Франции эффект разорвавшейся бомбы, он просто откинул от себя предельно простым решением — «заехать по пути» в Париж и обо всем там договориться. Что и сделал: посетил Францию и в течение нескольких дней забалтывал французских дипломатов так, что они только плечами пожимали. И что же в результате? А то, что Европа соглашение скушала. Я бы сказала так: Второй мировой был дан старт 18 июля 1935 года. Именно этот день, а не «Мюнхен» нужно помнить народам, чьи лидеры надеются повоевать за свои интересы чужими руками.

Одним словом, Риббентроп вернулся в Берлин триумфатором. И сразу был назначен послом в Великобританию. Там с ним произошел выразительный эпизод, который обычно приводят как пример полнейшей бестактности и нелепости нового посла. Риббентроп на первом же приеме приветствовал короля, по-нацистски выкинув вперед руку и выкрикнув «Хайль Гитлер!». Однако у него на родине, в Германии, никто это нелепостью не посчитал, а напротив, очень даже обрадовались, что у посла хватило на это духу: новые времена — новые формы!

К слову сказать, все нелестные эпитеты, щедро раздаваемые Риббентропу после войны европейскими политиками и дипломатами (особенно такими, как Аттолико или Франсуа-Понсе), во многом, на мой взгляд, питались неистовым раздражением против человека, сумевшего сделать довоенную дипломатию Третьего рейха столь сокрушительно победоносной, что проще было ее объявить несуществующей.

Все — и свои, и иностранцы — в один голос утверждают, что Риббентроп всегда думал и говорил только то и так, как приказал ему Гитлер. Однако, еще работая советником фюрера по международным вопросам, Риббентроп твердо стоял на стороне старых дипломатов, противостоящих позиции партии; отсюда его длительная борьба, по сути, с самим Гессом, закончившаяся лишь с отлетом последнего в Англию.

Следующий неоспоримый факт — меморандум Риббентропа от 28 апреля 1941 года. Отступая немного назад, в дневниковой записи министра иностранных дел (и зятя Муссолини) Чиано читаем: «11 августа 1939. Решение воевать окончательно. Он (Риббентроп. — Е.С.) отвергает любое решение, которое может дать удовлетворение Германии и избежать войны». Иностранцы, имевшие дело с Герингом в его потугах сыграть роль посредника между Лондоном и Берлином («Хватит тужиться, пора разразиться», — грубовато скажет на это Гесс накануне своего полета в Англию), а также наблюдатели — Франсуа-Понсе, Кулондр, Давиньон — все говорили потом, что Риббентроп «бредил войной». Вопрос — с кем?

Риббентроп был убежден, что подписанный в Москве в августе 1939 года пакт удержит Англию и Францию от вступления в войну. Вспомним его уверенность в моральной слабости англичан. Французы же, писал он, истекут кровью еще на «линии Зигфрида». Хотел ли он в это верить или же действительно верил? Я думаю — второе. Уверена, что вплоть до нападения на СССР в Риббентропе еще не произошла та ломка, которая позже уничтожила его как не зависимую от фюрера личность.

Вернемся к упомянутому меморандуму, адресованному Гитлеру:

«…В том, что наши войска победоносно дойдут до Москвы и дальше, я нисколько не сомневаюсь. Но я далек от убеждения, что мы сможем использовать то, что сумеем захватить, прежде всего — из-за хорошо известной мне способности славян к пассивному сопротивлению.

Нападение Германии на Россию только поднимет моральный дух в Англии. Впоследствии и у немцев могут зародиться сомнения в успехе нашей войны против Англии. В связи с этим мы должны не только признать, что война будет длиться долго, но и подготовиться к тому, что она будет продолжительной, а не короткой».

Стоит ли говорить, как этот меморандум «понравился» Гитлеру. «Никогда не повторяйте этого вслух, Риббентроп, — сказал ему в ответ фюрер. — А лучше и сами забудьте, если не хотите лишиться моего доверия». Очень, между прочим, характерная для Гитлера внутренняя позиция. Что же касается Риббентропа, то, похоже, он свой выбор и сделал.

Его неприятие войны с СССР и в то же время начавшееся именно с этого момента какое-то подчеркнутое, выделанное, прямо-таки гротескное подпевание Гитлеру навлекло на него столь же подчеркнутое презрение со стороны своих, и теперь уже к хору его ненавистников-иностранцев присоединились мощные голоса Геринга и рвущихся в бой военных.

На Нюрнбергском процессе смертной казни для Риббентропа настойчивей других требовал Советский Союз. Именно Риббентроп подписал мирный договор, так вероломно нарушенный Германией. Во время суда Риббентроп сделал попытку защититься: он несколько раз просил Геринга подтвердить, что он, Риббентроп, не только не хотел войны с русскими, но и предупреждал Гитлера о фатальных последствиях такой войны. Геринг отделался общей фразой и, не конкретизируя, написал: «Я слышал только, что Риббентроп обычно говорил в пользу войны».

Позже бывший английский посол в Германии утверждал, что Риббентроп держал против него, Гендерсона, «оборону», чтобы не допустить к фюреру, и что только одно — расположение Гитлера — было для Риббентропа «действительной ценностью». Думаю, он прав: с 1941 года Риббентроп, внутренне сломавшись, «подсел» на это расположение, как на морфий. Больше он не вылечился. В отличие, кстати, от Геринга, который перед капитуляцией около года просидел на настоящих наркотиках, а после ареста поневоле пришел в себя и вернул себе «ясную голову», как о нем говорили; отсюда и его четкая и ироничная самозащита на суде.

Геринг и некоторые другие, безусловно, были посвящены в планы Гитлера лучше и глубже, чем Риббентроп. Когда на суде Риббентроп утверждал, что канцлер Австрии Шушниг после аншлюса был помещен под домашний арест (на самом деле его отправили в концлагерь Заксенхаузен), он действительно так думал. Когда он заверял судью Джексона, что всегда считал концлагеря чем-то вроде тюрем особого рода, где люди «много работают на свежем воздухе», он не врал: да, он так считал. Нужно признать, на суде в Нюрнберге на него возвели много мелкой напраслины. Судья Джексон сознательно выбрал такой ход обвинений против бывшего министра иностранных дел; возможно, его подсказал сам обвиняемый своей пассивностью. Например, когда генерал Лахузен свидетельствовал, что во время поездки в Польшу Риббентроп просил его показать «головешки сожженных еврейских домов и мертвых евреев», — Риббентроп только пожимал плечами, вместо того чтобы доказывать, что Лахузена в его поезде тогда вообще не было. Когда его обвинили в том, что он высказывался за расстрел сбитых над Германией летчиков союзной авиации, он даже не спросил хотя бы о форме такого «высказывания». Многие из дававших против Риббентропа показания на суде потом, уже через много лет, признавались, что бывший министр был похож на «перепуганную собаку, которую хотелось пинать и пинать». Что они, надо полагать, и делали.

Здесь мне так и хочется сказать — и поделом! Можно было, конечно, отбиваться от конкретных обвинений, как это пытались делать другие, но как он мог опровергнуть главное? Соглашаясь с происходившим на словах и ничего не противопоставляя на деле, разве он не принимал на себя и личную ответственность?

«Откровенно говоря… меня не удовлетворяли очень многие вещи», — вот, по сути, и все, что Риббентроп смог сказать в свою защиту. Его «не удовлетворяло» массовое истребление евреев, о котором он знал или догадывался? Гиммлер ни разу не позволил Риббентропу посетить ни один концлагерь — это правда, но читать документы Гиммлер не мог ему запретить. Все, что сделал Риббентроп, — настоял на присутствии своих представителей, которые должны были следить за массовой депортацией. Эти «миссии» обычно сопровождал «эксперт» по еврейской проблеме Мартин Лютер. На этой личности стоит остановиться особо.

Лютер начал работать с Риббентропом с 1933 года, руководил одним из отделов, был доверенным лицом посла, а затем — министра, специалистом по еврейскому вопросу. Именно ему принадлежит план массового переселения евреев на Мадагаскар. Как представитель Риббентропа он участвовал в печально известном совещании в Ванзее, том самом, на котором было принято «окончательное решение»: никуда евреев не отселять, а выловить и истребить. Вспомним, что на Ванзейском совещании присутствовали в основном руководители среднего звена, прикрываясь которыми вожди пришли преступное решение. А затем «решение» спустили руководителям низшего звена, чьими руками и была проделана грязная работа.

После этого совещания отношения Риббентропа с Лютером начали портиться; Лютер в 1943 году уже открыто говорил, что его шеф не соответствует занимаемой должности, и метил на его место. Но Гитлеру на посту министра иностранных дел не нужен был столь одиозный субъект, известный в дипломатических кругах Европы как «вытряхиватель» из этих стран евреев (именно Лютер вел многочисленные переговоры по выдаче евреев и их депортации). Лютера отправили в отставку, и, видимо, поэтому он принял участие в заговоре (в июле 1944 г.), после чего был арестован, попал в концлагерь; в 1945-м — освобожден советскими войсками. Любопытно, не погибни он тогда же при невыясненных обстоятельствах, не попал бы он позже в «герои-антифашисты», подобно поголовно всем участникам этого громкого заговора, столь высокочтимым сейчас в Германии?

Единственное свидетельство последовательного фактического несогласия Риббентропа с Гитлером мы находим в отношении войны с Россией. На словах министр постоянно поддерживал фюрера, объясняя все неудачи теми же словами, что и Гитлер, однако после высадки союзников в Африке единственным из высших руководителей настаивал на немедленном мире с СССР, даже ценой серьезных уступок. Но Гитлер так резко сказал «нет», что расстроенный Риббентроп сам поспешно отправил все эти документы во «второстепенные», и проявили интерес к ним лишь много позднее.

Отчасти поэтому не очень понятно было, о какой внутренней оппозиции Риббентроп постоянно талдычил на суде. К тому же, в отличие от других, он не валил всю ответственность на Гитлера, а постоянно его оправдывал и защищал. Это очень раздражало судей. Риббентроп так прямо и заявлял, что «остался верен фюреру» и не считает его «в чем-либо виновным». На фоне остальных обвиняемых, гибко и изворотливо ведущих свои линии защиты, он выглядел глупо.

Такой же глупой выглядит и его попытка оправдать Гитлера перед Черчиллем, предпринятая, когда уже все было кончено.

Вот несколько выдержек из длинного письма, переданного Риббентропом через фельдмаршала Монтгомери лично английскому премьеру: «Радиосообщения и т. д., которые я не совсем понимаю, но которые, если они правдивы, склоняются к тому, что бывшие соратники фюрера теперь чернят его родину, стараются опорочить фюрера, фальсифицируют его отношение к Англии… заставляют меня сделать следующее… Если я шел сквозь наступающие британские войска по британской зоне оккупации, а не куда-либо еще, то делал это в надежде получить возможность легче добраться до вас — но только тогда, когда ненависть между победителями и побежденными ослабнет, — чтобы информировать вас о моей последней политической беседе с Адольфом Гитлером.

Эта беседа, в ходе которой фюрер проявлял очевидное разочарование и глубокое огорчение в связи с провалом своей политической концепции, закончилась принятием решения отправить воззвание руководителям Британской империи. Это воззвание представляло собой, можно сказать, последнюю политическую волю человека, который как великий идеалист больше всего любил свой народ… и в концепции мира, которого англо-германский вопрос всегда был центральным пунктом политических размышлений.

Я не знаю, приложим ли к поверженному врагу старый и благородный английский обычай честной игры. Я также не знаю, захотите ли вы услышать политическое завещание покойного. Но я думаю, что его содержание могло бы исцелить раны… и в эту переломную для нашего мира эпоху помогло бы народам обрести лучшее будущее».

Дальше, в отношении себя, Риббентроп пишет, что он хотел принять участие в боях за Берлин, но Гитлер запретил ему это, велел покинуть зону боевых действий и дожидаться дальнейших инструкций. Этот факт подтверждает запись в дневнике Бормана. Гитлер кое-кого, к примеру, того же Бормана или семью Геббельса, цепко держал при себе в бункере, а кое-кого, например Лея, Грейма, Риббентропа, усиленно «гнал» на волю, поскольку на каждого из них возлагал важную миссию.

Касаясь отношений с Россией, Риббентроп пишет, что старался «возводить мост взаимопонимания между национал-социализмом и коммунизмом», однако же изменение «мировосприятия» партии было таковым, что он, Риббентроп, не сумел с этим справиться.

О концлагерях и жестоком обращении с заключенными Риббентроп сообщает следующее: «Когда однажды из дипломатической почты я узнал о плохом обращении с евреями в концлагерях в Польше и о том, что в дипломатических кругах за границей по этому поводу поднялась шумиха, я взял документы и сразу же отправился к фюреру и настаивал на немедленном исправлении дел, если это правда. Фюрер оставил бумаги у себя, чтобы разобраться с этим вопросом, но дал мне ясно понять, что это компетенция органов внутренних дел».

О взаимоотношениях с Англией: он, Риббентроп, всегда хотел англо-германского союза, но фюрер в такой союз утратил веру уже в 1940 году, тем не менее «достижение настоящей дружбы между народами Англии и Германии остается фундаментальной необходимостью».

Вот так. Все правда: говорил, писал, составлял меморандумы, хотел, старался… Но, кажется, так и не понял, что это не тот случай, когда за попытки говорят спасибо.

Удивительно, но факт: близкий к англо-саксонской расе ариец Риббентроп понимал славянский национальный характер лучше, нежели своих «братьев по крови» — англичан. Снова вспоминается Рудольф Гесс, который считал бомбардировки Лондона роковой ошибкой. И возникает мысль, совсем по Гоголю: если бы к гессовскому пониманию англичан да прибавить понимание Риббентропом славянского характера…

А вот в отношении Гитлера — я так и не поняла: то ли Риббентроп на самом деле убедил себя в его гениальности, то ли в его случае имеет место хорошо укрепленная позиция, с которой нельзя сойти, потому что некуда.

Американский психолог Джон Гилберт, работавший в Нюрнберге с заключенными в период следствия, суда и вплоть до оглашения приговора (человек, вызывающий лично у меня огромное уважение и доверие), вспоминал такую сцену.

После судебного заседания, где были показаны документальные фильмы о нацистской Германии, в которых помимо марширующих колонн и речей Гитлера были кадры «последствий расовой политики»: горы трупов, горки детских игрушек возле крематория, чудом уцелевшие люди, похожие на скелеты, Гилберт, совершая свой обычных «обход» камер, застал Риббентропа с пылающим от возбуждения лицом и глазами, полными слез. «Проняло», — решил психолог. Как бы не так! «Разве вы не чувствуете магическую силу, исходящую от этой личности, даже с кинопленки? Разве вы сами не оказались там, в зале, подвержены ее воздействию?!» — воскликнул, обращаясь к нему, Риббентроп.

Джон Гилберт, еврей, у которого погибла семья его двоюродного брата, жившая в Бельгии, молча вышел.

И мне хотелось бы на этом закончить главу, потому что одна эта сцена говорит о деградации личности Риббентропа больше десятков статей. Но в заключение я все же остановлюсь на основополагающей идее, которой служили все фигуранты этой книги.

Вот она. Запись сделана Риббентропом в тюремной камере накануне казни:

«Трагической судьбой Германии всегда было останавливать наступающий Восток ценой своей собственной крови. Так было со времени битвы на Каталаунских полях[6]; так было в войнах против Турции, которую Франция натравливала на Европу[7]; то же произошло в последней мировой войне, в которой западные державы своим противостоянием Германии открыли дверь Востоку. Адольф Гитлер до самого конца был убежден, что трагической ошибкой было вмешательство западных держав в конфликт между Востоком и Западом, вмешательство, направленное против народа, защищавшего мировую культуру».

Его кумир, Адольф Гитлер, в 1945 году по этому поводу выразился проще: «Этим …ным (непристойное слово. — Е.С.) демократам из-за океана теперь сто лет придется самим сокрушать славянскую тушу, поскольку у них не только не хватило ума помочь, но даже — терпения дождаться, когда мы доберемся до сердца этой туши и разделаем его»[8].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.