УДОБНЕЕ СИДЕТЬ НА ДНЕ ПРОПАСТИ, ЧЕМ ИДТИ ПО ЕЕ КРАЮ

УДОБНЕЕ СИДЕТЬ НА ДНЕ ПРОПАСТИ, ЧЕМ ИДТИ ПО ЕЕ КРАЮ

В эти дни могло рухнуть все, что с таким трудом создавалось в течение прошедшего 1858 года.

Английская и французская эскадры стояли на рейде Веракруса, готовые открыть огонь по городу. Англия и Франция требовали уплаты процентов по государственному долгу. Лихорадочно сменявшиеся за последние десятилетия правительства Мексики делали займы в Европе. Каждое получало в наследство гигантский долг и увеличивало его новым займом…

Великие державы вели себя непоследовательно: в свое время они признали правительство Сулоаги, а затем Мирамона, и взимать проценты, стало быть, следовало с Мехико, а не с Веракруса. Но взять с консерваторов было уже нечего. Им можно было только давать.

Европейцы знали, что твердый доход приносит только таможня Веракруса, и требовали отчислений.

Строго говоря, революционное правительство не брало у Европы ни гроша. Но не было ни времени, ни возможности вступать в правовые дискуссии — Мирамон шел на Веракрус. Удар с моря означал катастрофу.

— Я уверен, что они сговорились! — восклицал Прието, терзая бородку. — Я вижу за этим махинации отца Миранды, этого паука Жеккера и им подобных! Это отвлекающий маневр, разве вы не видите? Они готовят удар в спину, а это — отвлекающий маневр!

— Нет, — сказал Хуарес, — нет. Не надо паники, Гильермо. Они хотят получить свои деньги. Вернее, деньги, которые они считают своими. Если бы это был сговор — они пустили бы в ход корабельную артиллерию и открыли путь Мирамону. Они хотят ограбить нищего, только и всего. Ничего не поделаешь, дон Мельчор, вам придется заткнуть пушки.

За неделю изнурительных переговоров министру иностранных дел республики дону Мельчору Окампо удалось, сражаясь в одиночку с командором Данлопом и адмиралом Пено, убедить их удовольствоваться восемью процентами вместо пятнадцати, которых они требовали.

— Неизмеримые глубины дипломатии, — говорил веселый осунувшийся Окампо, — полны несусветного вздорa. Это — океан чепухи! Как утверждал один ранчеро в Мичоакане: «Даже дьяволу не постичь высшего разума господня».

Душный медленный ветер вздувал белые занавеси. Донья Маргарита следила, чтобы в кабинете президента они всегда оставались белыми и чистыми.

Это не было заседанием правительства. Хуарес, Окампо и Прието собрались сепаратно, чтобы подготовить общую позицию. Ромеро за отдельным столиком приготовился конспектировать беседу.

Военные неудачи перемежались с удачами, и не на полях сражений решалась теперь судьба революции и реформы.

— Они выдыхаются, — сказал Окампо. — Вся эта возня вокруг смещения Сулоаги означает, что они не верят в победу. А Мирамон просто ничего больше не умеет, как воевать, — отсюда и его упорство.

Прието зажал в кулак бородку.

— Но Гвадалахара опять потеряна. Сан-Луис потерян. Видаурри разбит, и мы вот-вот увидим «маленького Маккавея» под Веракрусом. Устали не только они.

— Я понимаю, Гильермо…

— Еще бы! Это качание весов скоро сведет страну с ума! А уж меня — в первую очередь! У всех создается впечатление, что дело делают только военные, а правительство бездельничает, сидя в безопасном месте!

— А разве это не так? — спросил Окампо.

Прието вскочил.

— Перестань!

— Продолжим, — сказал Хуарес и положил ладони на край стола.

Прието угрюмо сел.

— Мы должны сделать следующий шаг! Толчок! Толчок — вот что требуется от нас сегодня! Надо нарушить равновесие!

Хуарес нажал пальцами на столешницу, увидел, как концы пальцев побелели, и вспомнил, что так всегда делал Альварес, прежде чем заговорить о чем-либо важном. Дон Бенито скрестил руки.

— Толчок, — повторил он. — То, что происходит сейчас, Гильермо, — это затишье перед ураганом — тихо, душно, тяжело дышать и нервы возбуждены. В этой войне победит тот, у кого выдержат нервы. У Мирамона они не выдерживают — ему не следовало идти сюда, к нам. Он не возьмет город.

— У него нет другого выхода, — сказал Окампо.

— Но и это не выход. Да, толчок нужен. Но только вовремя. Если мы не угадаем момент — опрокинем нашу довольно утлую лодку. Я не сомневаюсь, что мы выиграем войну. Помешать может только одно — интервенция. Мы не можем сделать следующий шаг…

— Мы должны его сделать! — закричал Прието. — Именно для того, чтобы доказать великим державам нашу решимость!

Он встал, снял очки и, опираясь на стол, наклонился к Хуаресу, глядя на него ослепительными глазами.

— Пора, дон Бенито! Пора! Церковная собственность должна быть национализирована! Вся и — безвозмездно! Мы должны нанести этот удар именно сейчас! Весь мир увидит, что мы определяем ход событий в стране! И мы получим наконец деньги. Я, министр финансов, говорю вам: у меня нет ни гроша! Мне нечего послать Дегольядо, а ему нечем платить солдатам, не на что купить маисовой муки! Друзья мои, церковная собственность должна быть национализирована! Немедленно!

Хуарес слушал, стараясь сохранить на лице выражение сочувственного внимания. Когда Прието сел, дрожащей рукой надевая очки, президент повернул голову к дону Мельчору. Министр финансов тоже взглянул на министра иностранных дел.

Перед ними сидел другой Окампо — его выпуклые щеки припухли, кожа под глазами сморщилась, он растерянно щурился.

— Заниматься внешней политикой, — сказал он, — очень утомительно. И вообще, должен вам сказать, сеньоры, что люди мне несколько надоели. Как хорошо иметь дело с растениями!

— Еще не сейчас, мой друг, — ласково кивнул ему Хуарес.

— Да, да, конечно…

Окампо сделал усилие, лицо его разгладилось. Он откинулся в кресле, вытянул руку и стал катать сигару по столу.

— В Колиме, — сказал Хуарес, — мы чувствовали себя сидящими на дне пропасти. Нам некуда было падать. Поэтому мы могли позволить себе любые резкие движения. Теперь мы вылезли из пропасти и идем по ее краю. Положение это более почетно, но имеет одно неудобство — оно заставляет быть осторожными. Ты говоришь, Гильермо, о национализации церковной собственности. Разумеется, это — политический престиж и средства для армии. Разумеется. Но это главный козырь в нашей колоде. Мы имеем право выложить его только в решающий момент. Мы-то знаем, что Мирамон марширует к пропасти куда более глубокой, чем та, из которой мы вылезли. Но ведь со стороны кажется, что мы загнаны в Веракрус, как в мышеловку. Ведь все главные города страны в руках неприятеля. Наши армии терпят поражения во всех крупных боях. Мы-то знаем, что для нас проигранный бой — это один проигранный бой. Для Мирамона проигранное сражение — катастрофа. Ибо мы — законное правительство, избранное народом, а он — узурпатор, правящий силой оружия. Но ведь не все это понимают. И если мы сейчас декретируем то, чего ты требуешь, мы рискуем оказаться в смешном положении. Декретировать реформу, не имея моральной и физической власти для ее осуществления, — самоубийство для политика. Это — во-первых. Во-вторых, такой шаг неизбежно возмутит европейских клерикалов, и они станут толкать свои правительства на вмешательство. Защита попираемой церкви от грабителей-якобинцев — удобный лозунг. Спровоцировать интервенцию в нашем положении — самоубийство. Дон Мельчор заткнул корабельные пушки. Но мы не признаны ни одной державой, Гильермо, ни одной. Никто не вступится за нас, если завтра Испания или Франция высадят десант на набережной Веракруса. Дону Мельчору предстоят переговоры с американцами. Вот если Вашингтон откажется от Мехико и признает Веракрус — дело другое. Короче говоря, друзья мои, когда Мирамон разобьет голову о наши укрепления, а президент Бьюкенен станет нашим союзником, мы сможем декретировать национализацию церковной собственности.

— Они будут требовать Нижнюю Калифорнию, — сказал Окампо. — Они понимают ситуацию.

Хуарес выпрямился.

— Да, — сказал он. — Они будут требовать Нижнюю Калифорнию.

— И что же? — спросил Окампо.

— Согласившись, мы погубим все, чего добились.

— Это тупик, — сказал Окампо.

— Мне известно, — Прието тихо снял очки и сосредоточенно смотрел на них, — что в Мехико несколько наших почтенных капиталистов встретились с представителями правительства и предложили им три миллиона песо. Гарантом оказалась церковь. Отец Миранда, инициатор этого собрания, заявил, что деньги будут возвращены одним из двух способов: или правительство продаст Соединенным Штатам Нижнюю Калифорнию, или, если это почему-либо не состоится, духовенство само национализирует часть своей собственности и вернет долг заимодавцам. В Мексике нет сейчас других способов пополнить казну — либо продажа территории, либо национализация… И то, и другое у нас готовятся перехватить…

— Да, — сказал Окампо, — это будет печально…

Он ладонью катал по столу сигару. Хуарес смотрел на него. Окампо не поднимал глаз.

— Все правильно, — сказал Хуарес ровно и почти равнодушно, — других способов нет. Но ни одним из этих способов мы воспользоваться не можем. Первым — никогда. Вторым — сейчас. Я понимаю, промедление сегодня — огромный риск. Но это — оправданный риск. Поспешность — риск неоправданный. Это не политика, это — игра в кости.

— Есть третий способ, — сказал Окампо. — Получить заем у янки. Но если я откажусь обсуждать территориальный вопрос, переговоры тут же и кончатся.

Хуарес поднял брови.

— А вы не отказывайтесь, дон Мельчор, вы предложите обсудить этот вопрос позже и начните с железнодорожной проблемы.

Окампо поморщился.

— Это — обман.

— Нет, это тот стиль дипломатии, который они нам навязывают. Мы в нищете и несчастье, мы просим о помощи, не бескорыстной помощи, а они, пользуясь нашим несчастьем, требуют земли. Оттяните решение территориального вопроса. Пусть они нас признают. Я повторяю: только когда Мирамон докажет свое бессилие под Веракрусом, а Соединенные Штаты признают нас, мы можем приступить к национализации. Но тогда мы не остановимся на этом. Мы пойдем гораздо дальше.

Прието прикусил дужку очков.

— А если осада затянется и положение будет оставаться неопределенным?

— Осада не затянется. Дегольядо обещал мне начать наступление на столицу…

— Он не готов! — крикнул Прието, взмахнув очками, — Неоправданные жертвы!

— Ему не взять Мехико, — медленно сказал Окампо, внимательно глядя на Хуареса.

Тяжесть наступившего молчания была такова, что Ромеро перестал писать и поднял глаза на президента.

— Да, — сказал Хуарес. — Да, ему не взять Мехико. Мы ведем войну, Гильермо, где жертвы неизбежны. Но это оправданные жертвы. Народ выбрал войну, народ готов к жертвам. Появление наших частей в предместьях Мехико заставит Мирамона снять осаду. Будет доказана наша решимость и его беспомощность. Возникнет новая ситуация. И тогда мы примем необратимые решения.

Он замолчал.

Ромеро положил перо и стал разминать усталые пальцы. «Как странно… Кто бы мог — если не дон Бенито? Дон Мельчор? Дон Гильермо? О, нет! Неужели бывают в истории положения, когда все зависит от одного человека? Как странно… И как несомненно!»

Из письма американского дипломатического агента своему другу в Государственный департамент

«…Я обещал объяснить тебе, чем поразила меня Мексика в этот раз. Попытаюсь, хотя и сам не очень понимаю происходящее. Я имею в виду то, что происходит в головах мексиканцев. Сами по себе события вполне понятны. Так вот, я могу только догадываться, но кажется, что этот народ вернулся к временам своей войны с испанцами, которую вели священники Идальго и Морелос. Они воюют за идею. Прежде, насколько мне известно, армия здесь существовала, пока у генералов были деньги, чтобы платить солдатам жалованье. Солдаты побежденной армии охотно переходили на сторону победителя. Сейчас не то. Солдаты либералов, не получая жалованья, плохо вооруженные, без обмундирования, без продовольствия, все равно остаются под своим знаменем. Что-то произошло с Мексикой, если армия, где старшие офицеры получают два песо в день, младшие — одно песо, а солдаты, как правило, ничего не получают, — эта армия после каждого поражения снова собирается и воюет дальше. Этому может быть только одно объяснение — народ верит конституционному правительству, ждет от него перемены своей судьбы и готов выносить лишения до окончательной победы.

Потому я возьму на себя смелость рекомендовать президенту — не медля ни часа! — признать правительство Хуареса. Это единственно правильный путь. Именно этот путь приведет нас к достижению желанных целей. Насколько я понял, они сейчас, отчаянно нуждаясь в займах, готовы обсудить даже вопрос о передаче нам Нижней Калифорнии. Но думаю, что не это главное. Сейчас, возможно, мы имеем последний случай установить такие отношения с Мексикой, что эта страна, столь богатая минеральными ресурсами, добровольно перейдет под наше влияние. Выгоды, которые можно извлечь из подобного положения, затмевают и приобретение территорий, и право на постройку железной дороги. В результате Мексика окажется нашим протекторатом без войны, крови, озлобления. Нельзя терять ни одного часа. Когда либералы победят, они станут менее сговорчивыми.

Сию минуту мне сообщили, что передовые пикеты Мирамона показались перед укреплениями Веракруса».