МЕЧТАТЕЛИ (I)

МЕЧТАТЕЛИ (I)

Утром 20 мая 1856 года полковник Мигель Мирамон подчеркнуто твердым шагом прошел мимо часовых, охранявших ворота крепости Лорето, в которой он содержался после разгрома и ареста, сел в поджидавший его экипаж и, радостно щурясь на солнце, сказал индейцу на козлах: «В Мехико!»

Приказ Комонфорта о его освобождении не был для дона Мигеля неожиданностью. Он знал, что ему уготована высылка из страны. И теперь он ехал в столицу получить отставку и заграничный паспорт. Он знал, что после той ожесточенности, с которой противники дрались под Акатланом, после яростного двадцативосьмидневного упорства в осажденной Пуэбле от президента требовали суровости. Он знал, что Хуарес из Оахаки прислал Комонфорту письмо, настаивая на военном суде. Но Мирамон не боялся кары. Он вообще не боялся. Кроме того, он был уверен, что Комонфорт не решится на крутые меры. Он не верил в благородство или дальновидность этого самозваного генерала. Он просто знал, что этот человек, изображающий из себя великого полководца, выдвинутый наивными и ослепленными своим минутным успехом адвокатами, не решится расстрелять подлинных вождей нации.

И он сказал себе, что когда настанет его черед решать судьбу Комонфорта, то не станет лишать его сомнительного генеральского звания, не станет высылать, не станет держать в крепости. Он просто сделает его частным человеком и, объявляя ему об этом, передаст поклон его матушке… Этого будет достаточно.

30 мая полковник Мирамон получил отставку. Но заграничный паспорт ему не понадобился. Дон Мигель исчез.

Он поселился на тихой улице в особняке своего давнего друга, вечерами выходил гулять.

Его не искали. Он был слишком незначительной фигурой для обремененного заботами правительства.

Дон Мигель читал. Он читал по-латыни Цезаря, и целый мир ясной и мужественной мысли открылся ему. Цезарь завоевывал Галлию, его, Мирамона, Галлию. С Цезарем пришли в страну темноволосые спокойные, решительные люди, которые влили свою древнюю кровь великого народа в жилы наивных бесстрашных варваров. Он думал о Цезаре как о своем предке…

Он стал читать историю Пунических войн. Первые же фразы Тита Ливия поразили его. Ему пришлось глубоко втянуть воздух и задержать дыхание, чтобы унять бешеный стук сердца. «Я буду писать о войне самой достопамятной из всех, которые когда-либо велись, войне, которую карфагеняне вели против римского народа… И до того изменчиво было военное счастье, что ближе всего к катастрофе оказались те, кто побеждали».

Откинув голову, Мирамон ходил по комнате, повторяя: «…ближе всего к катастрофе оказались те, кто побеждали». Это написано было о нем, полковнике Мирамоне, и об этом самозванце Комонфорте. Катастрофа ждала случайных победителей. Жадные и пошлые торгаши карфагеняне были обречены с самого начала, несмотря на несомненный талант Ганнибала и храбрость их солдат. Ибо не такие вещи решают судьбы народов и стран. Высота духа — вот залог победы. Высота духа и благородство цели. Красота и благородство традиции — вот истинные ценности, не дающие их носителям уйти со сцены побежденными.

Рыцарский дух всегда вырвется из сетей пошлой демократии и вернет миру красоту.

20 июля 1856 года в заваленную книгами и военными картами комнату дона Мигеля вошел отец Франсиско Миранда. Они слышали друг о друге, но встретились впервые. Полковник подошел под благословение. И сейчас они рассматривали друг друга.

Мирамона удивили кряжистость и некоторая тяжеловесность священника, его большое лицо и большие прижатые уши. Не таким полковник представлял себе проповедника консервативного идеала.

Миранду удивила мальчишеская внешность Мирамона, этот вздернутый нос, родинка на щеке, приличная женщине, а не офицеру, тонкая шея и вся эта хрупкость…

Они сели в кресла друг против друга и раскурили сигары.

Мирамон ждал встречи с отцом Франсиско. За последние недели у него вдруг пропало желание оставаться тактиком. Ему хотелось стать стратегом. Нет, ему не разонравилось воевать. Он знал, что это — его прямое дело. Но те цели, которые они провозглашали в Пуэбле, казались ему теперь мелкими и преходящими. И его собственная роль в событиях виделась ему столь мелкой, что картина смазывалась, расплывалась перед его внутренним взором, и он переставал различать детали — его артиллеристы, втаскивающие под огнем пушки на вершины холмов, он сам, бегущий к мосту со знаменем в руке, — все это перестало быть реальностью.

— Вы читаете древних, — сказал отец Франсиско. — Очень кстати. У этих язычников были удивительно ясные головы, а отсюда — и ясное представление о цели.

Мирамон поразился совпадению мыслей.

— Удивительная чистота линий, — продолжал священник, — удивительная. Они не были обременены нашим знанием и нашим страданием. Да, да, полковник, не удивляйтесь! Тот высокий свет, который озарил наше сознание в проповеди Иисуса, не сделал нашу жизнь легче, не сделал этот мир понятнее. Наоборот. Читайте отцов церкви, дон Мигель, это трудное чтение. Но мы стали путать высоту и сложность учения церкви и такую элементарную вещь, как политика. Политика должна быть проста. Политике следует учиться у древних.

«Да, да, да. Он прав! Политике и военному искусству. Маневр Ганнибала при Каннах — гениален. Прост и беспроигрышен. Лучше не придумали за две тысячи лет!»

— Вы правы, дон Франсиско. Я радостно поражен сходству наших мыслей. Нужно объяснить народу простые и прекрасные в своей простоте истины, не так ли? И народ поймет и пойдет за нами. Что привлекло к либералам души наивных людей? Безупречный по своей простоте «закон Хуареса». Все их туманные разглагольствования гроша ломаного не стоят. «Закон Хуареса» — шедевр ложной простоты. Люди не понимают, к чему ведет унижение двух сословий. Они видят простую — слишком простую — справедливость.

Мирамон рубил концы фраз взмахами руки с сигарой. Ноздри его короткого носа вздрагивали, нежные, кофейного цвета глаза начали косить.

— Они не понимают — и не только темные индейцы и пеоны, но и все эти адвокаты и сочинители — не понимают, что такое духовенство и офицерство! Что дали людям эти сословия! Все принципы, по которым живет цивилизованный человек, подарены ему духовенством и офицерством. Аскетизм — умение сдерживать свои страсти, ограничивать свою низменную природу в пользу божественного в человеке. Офицер — это рыцарь, наследник рыцарской этики. Понятия долга, верности, чести — вот что дало нам рыцарство. Эти невежды разрушают не сословные привилегии. Они разрушают основы человеческого общества. Ничтожества!

Миранда смотрел мимо дона Мигеля. Он положил сигару на тяжелое основание серебряного подсвечника.

— Знаете, в чем была роковая ошибка «плана Сакапоастлы», за который вы сражались в Пуэбле, — в нем не было ничего нового.

— Не понимаю, — Мирамон искоса, как птица, круглым глазом быстро взглянул на священника.

— Мы, мексиканцы, нация одновременно древняя и молодая. А молодость жаждет новизны. Да и вообще, дон Мигель, в революции важно предложить народу нечто небывалое, сулящее надежду. Когда народу говорят — иди сражаться и умирать ради того, чтобы все осталось, как было, то он не пойдет, даже если он доволен своим положением. А ваш план мало чем отличался от «плана Аютлы», да еще брал назад «закон Хуареса». Вы были обречены — несмотря на вашу доблесть, несмотря на то, что справедливость на вашей стороне. Мексика слишком долго воюет и слишком долго слышит одни и те же слова. Она устала. Ей нужно услышать нечто такое, что поразило бы ее воображение, а с другой стороны, было бы похоже на то, чего она ждет… Комонфорт держится на том, что за ним стоят люди с живым и ясным воображением, даже если он не разделяет их взглядов. Он их пленник, ибо без них он пропадет. Сам он не может предложить ничего интересного.

— Я жду вашего совета, дон Франсиско.

— О нет, я не советчик. Я — мечтатель. Но мои мечты могут вдохновить людей дела. Ваш вождь, ваш герой сеньор Аро-и-Тамарис не смог придумать ничего лучше, как предложить в императоры отпрысков Итурбиде или себя самого. В истории ничто не повторяется, слышите ли? Тот, кто уповает на повторение, — гибнет! Господь создал этот мир для движения! Мир движется вперед — к страшному суду! Но до этого мы должны испробовать все — в поисках совершенных форм. Глупцы те, кто думают, что цель святой церкви — сохранить свои привилегии и сокровища. Они не наши. Мы стоим против либералов не из корысти. Мы видим ложность их пути и хотим удержать Мексику на пути истинном. Ничего не нужно придумывать. В учении спасителя указаны все пути… Либералы толкуют о равенстве. Они не знают, что это такое… Окампо и Арриагу называют коммунистами. Какие же они коммунисты? Сто лет назад безумные испанские Бурбоны разрушили государство отцов иезуитов в Парагвае — великий опыт христианского коммунизма, где царило истинное равенство — равенство духа! И что пришло на смену? Бесстыдная диктатура этого лицемера Франсии, с торжеством ложного равенства — равенства невежества и бесправия. Равенство высоты духа и равенство низости духа — вот антитезы! Хуарес со своим законом ведет нас к равенству низости духа! Но у него есть цель впереди. Она должна быть и у вас.

— Но государство отцов иезуитов — в прошлом…

— Я говорю не о форме — о духе. Духовная власть над духовно равными — вот идеал. Великое государство духа — будущее Мексики.

Короткая косая прядь прилипла ко лбу отца Франсиско. Веки его опустились. Широкие ладони плотно лежали на подлокотниках.

— Что же мне делать? — спросил Мирамон, глядя на священника расширенными глазами.

— Вас ждут в Пуэбле. Начинать надо там. Вас ждут!

Мирамон встал и распахнул окно. Ветвь с тяжелыми жесткими листьями висела прямо перед его лицом. Он вытянул шею и схватил зубами край листа — горький сок смешался со слюной. «Горечь — это благородство». Сердце замерло и забилось редкими сильными ударами. «Я понял, для чего я рожден…»